Оба оказались детдомовцами. И он сразу покорил ее, мягкую и слабовольную, своей напористостью и целеустремленностью, отчетливым знанием того, что хочет и к чему стремится. Вскоре они поженились. Поначалу их жизнь была не из легких. Они к вправду начинали на пустом месте, но одинаково стоически относились к будничным бытовым заботам и к постоянной нехватке денег, еды, одежды. Приятелям, которых у них было великое множество, казалось, что все это нисколько не заботит чету Богиных. Друзья вечно собирались у них в комнате, где можно было позволить себе и выпить, и накуриться вдосталь, и, натанцевавшись, остаться ночевать на полу, под коммунистическим одеялом, прозванным так за громадные свои габариты и способным накрыть хоть десять человек.
Детей у них не было. Еще студенткой третьего курса Инна вынуждена была решиться на аборт. Договорившись через знакомую знакомых, шла она, крадучись, поздним вечером, неся две чистые простыни, на «тайную» квартиру, где пожилая врачиха, обильно и без всякого выражения пересыпая отрывистую свою речь матом, сделала ей все, что полагается, — быстро и аккуратно. И поспешила выставить ее за порог, когда увидела, что Инна, полежав с полчаса, почувствовала себя уже нормально и могла, по ее словам, «шевелить лапками».
Спустя некоторое время Инна узнала, что она никогда уже не сможет родить ребенка. Степан, с благословения которого Инна решилась на этот шаг, чувствовал свою вину, очень переживал и казнил себя очень долго. С этой вины и стала все больше и больше крепнуть его любовь...
Инна преподавала историю в школе. Степан работал на заводе, в цеху.Когда было принято решение о расширении и реконструкции завода, о строительстве новой автоматизированной технологической линии, начальником всех работ неожиданно оказался Богин — главный технолог ведущего цеха. Думали, не справится. Но он отлична справился с заданием и пустил поточную линию раньше срока. И к этому же времени сумел окончить заочно экономическое отделение Свердловского горного института, а затем и партшколу.
Дальше в его жизни начались стройки, новая кочевая жизнь. И быстрый рост, выдвижение. Положение, достаток, благоустроенные квартиры, где Инесса Филипповна закреплялась обычно до тех пор, пока муж на новом месте работы не подготавливал ей нечто равноценное. В этом постоянном движении, устройстве, обзаведении необходимыми, ставшими привычными вещами и предметами незаметно ушли в прошлое и профессия Инессы Филипповны, и почти все их друзья, и даже многие старые жизненные привычки,-на смену которым незаметно, исподволь, пришли новые привычки и новые взгляды на жизнь. На каждой стройке, куда посылали Богина, были новые коллеги (многие так и не успевали стать друзьями), новые проблемы, новые условия. Богин, уверовав в себя, почувствовал свою исключительность. Он вполне обходился один. Во всем. И даже долговременное отсутствие жены, диктуемое признанной ими необходимостью, воспринималось уже как объективная реальность, а не как придуманная ими ненужная разлука.
Разительная метаморфоза постепенно произошла и с Инной. Степан Иванович уверенно продвигался по служебной лестнице, его считали очень перспективным работником, предсказывали повышения, вплоть до министерской должности. Люди, которые вот уже пятнадцать лет окружали Инессу Филипповну, были, за небольшим исключением, подчиненными ее мужа. Встречались среди них и подхалимы, и просто мелкие человечки, не хотевшие портить отношения с начальством. Тем более из-за вздорной бабенки, которая, как все видели, имеет почему-то непомерно большое влияние на мужа, на которого даже господь бог не имел никакого влияния. Так воспитывалось и в Инессе Филипповне ощущение своего всевластия, всемогущества,
высшей правоты, неооходимости и мудрости всего того, что она говорит, думает, делает. Безапелляционность — вот что было особенно характерно для богинской жены. И даже то, что она надевала на себя, и то, что считала красивым, нужным, удобным, — не должно было и не могло никем подвергаться сомнению. Человек, который по незнанию или по характеру своему рисковал вступить с ней в спор, больше не существовал для Инессы Филипповны. Она его вычеркивала из списка своих знакомых и со временем, по возможности, из знакомых мужа. Незлая по натуре, она с годами становилась упрямой и вредной, не успокаивалась до тех пор, пока Богин не начинал видеть в вызвавшем ее неудовольствие человеке то же, что видела она: глупца, завистника, карьериста или бездарь.
Это было странно, необъяснимо, но это случалось уже много, много раз. И сам Степан Иванович, в душе, без сомнения, сознавая слабость своей позиции, все-таки делал над собой усилие и вынужден был уговаривать себя, что жена его права, что она-то умеет хорошо разбираться в людях, любит правду и никогда не покривит душой, если придется выбирать между добром и злом.
При этом Богин или кто-либо из его доверенных лиц по приказу начальника всегда старался загрузить Инессу Филипповну хоть какой-то деятельностью, «заземлить» ее кипучую энергию, «замкнуть», жену начальника на яслях или детском садике (она очень любила маленьких детей), организации самодеятельного балетного кружка или хотя бы на выставке картин местных художников, скажем. Инесса отдавалась целиком любому занятию, не брезгуя и самой черной физической работой, делая ее добросовестно и лихо и всячески подчеркивая это, — преображалась и в маляра, и в поломойку, и в нянечку, если требовалось, на час, на сутки, на неделю. Одного не мог сделать муж — вновь вернуть Инессу Филипповну в школу, заставить преподавать историю старшеклассникам. Тут Инесса Филипповна отрезала наглухо и, похоже, навсегда. Во-первых, изрядно уже позабыла свой предмет. Во-вторых, контакт с нынешними ребятами, не признававшими, как она утверждала, никаких авторитетов и задумывавшимися в первую очередь над проблемами
сексуальными, казался ей невозможным. Была и третья причина, о которой она не говорила мужу и не признавалась себе: старшеклассники (люди почти уже взрослые и самостоятельные) не чувствовали в ней, как все прочие, наставницу, жену начальника строительства, которому на территории стройки подчинялись абсолютно все, а относились к ней как ко всем прочим педагогам, а может, и хуже — непочтительно, даже дерзко. Нет, о школе Инесса Филипповна не хотела и слышать...
Если вдуматься, жизнь у нее сложилась несколько странно. Не было своего дома. Она вслед за мужем кочевала со стройки на стройку. У нее не было детей. У нее не было и своего дела. Она существовала как бы в отраженном свете, который излучал Богин. Инесса стоически выносила нелегкий быт на колесах, долгое существование вдали от больших городов и десятки других неудобств, потому что верила в восходящую звезду мужа, знала, что так ему надо сейчас, и уже чувствовала и предвидела результаты своего долготерпения.
И за все это Степан Иванович любил жену и прощал ей все.Инесса Филипповна чувствовала это. Была настолько уверена в его любви, что спокойно выдерживала их разлуки, не опасаясь его измен и ни разу не изменив мужу. Она не знала, что такое ревность, и никогда не разрешала себе опускаться до подобного чувства.
Мечтала ли о чем-нибудь эта женщина? Ведь считала она свою жизнь полной смысла, полезных и нужных дел, достаточно стабильной и хорошо обеспеченной. Да. И от этой, сегодняшней жизни она не хотела ничего. А в будущем?.. На будущее имела она одну, пожалуй, мечту. Инесса Филипповна хотела жить в Москве. В отдельной большой и просторной квартире на Кутузовском проспекте или на Фрунзенской набережной в высотном доме. Чтобы сам адрес у нее был как визитная карточка: все понятно, никаких дополнительных вопросов не требуется. Степан Иванович по характеру своему был человеком скрытным во всем, что касалось его служебных дел. Он никогда не делился с ней даже ближайшими своими планами и служебными делами. Говорил предположительно и о том,
что в данный момент уже свершалось. Инесса Филипповна не воспринимала это как недоверие, не обижалась. Знала: рано или поздно муж будет в Москве. И она с ним рядом... Такая жена досталась Богину — поистине ахиллесова пята непобедимого Степана Ивановича, как утверждали некоторые.Пока мужчины разговаривали и курили, выйдя в лоджию, женщины дружно помогали хозяйке приготовить кофе-гляссе и накрыть сладкий стол. Инесса Филипповна воспринимала их помощь как должное, безапелляционно командовала, что куда ставить, что убирать со стола и что оставлять из выпивки и закуски, хотя торты и вазы с пирожными и фруктами выглядели несколько странно рядом с солеными огурцами, капустой и мясным ассорти. («Пусть, пусть остается! — строго заявила она Полине Фесенко из планового управления. — А то еще подумает кто, жаль мне водки, да и всего этого».)
Наталья Петровна злилась. В ней рос протест. Ей казалось — еще миг, и она взорвется, скажет этой самоуверенной и глупой гусыне все, что думает о ней. Она сдерживалась изо всех сил, ругала себя за приход сюда, уговаривала не слышать, что говорит, и не видеть, как ведет себя Инесса Филипповна, которая словно специально только тем и занималась весь вечер, что выставляла и себя, и мужа в дурацком виде... Все это представлялось Наталье Петровне и смешным и грустным — Богин, столь заботящийся о своем авторитете на стройке, и Богин сегодняшний, домашний, «в пижаме»...
И тут случилось непредвиденное.Инесса, таинственно округлив черные глаза, неожиданно взяла Наталью Петровну нежно под руку и повела на кухню. Отослав Нину-официантку и плотно прикрыв дверь в коридор, она сказала, стараясь придать голосу максимальную доброжелательность и теплоту:
— На вашем месте, милочка, я носила бы исключительно голубое или розовое, сделала голубое и розовое своим цветом: каждая солидная женщина должна иметь свой цвет. При вашем лице и фигуре голубой или розовый строгий костюм или даже открытое платье, с низкой талией и без рукавов, — то, что надо. Морозова промолчала, делая вид, что у нее отстегнулась серьга и она всецело поглощена ею.
— Я сделаю из вас женщину, — вдохновенно продолжала Богина, — женщину с большой буквы, милочка. Вы не пожалеете, если доверитесь мне. Тут, в условиях пустыни, это нелегко, но ведь это необходимо.
— Почему необходимо? — сдерживаясь, спокойно спросила Морозова.
— Как почему? Он ведь безумно влюблен в вас. А вы любите его.
— Кого ? — обалдела Наталья Петровна.
— Ну, этого... парторга вашего, Сазанов а, — как ни в чем не бывало ответила Богина. — Мне много не надо: я такое сразу замечаю. Нюх у меня, милочка, интуиция — она никогда не обманывает. Да и глаза есть!
— Кто бы мог подумать ?! — у Натальи Петровны прорвалась издевательская интонация. — А я ничего не знаю, не чувствую. Что же мне делать?
— Я, правда, мало знаю товарища. Но по первым впечатлениям — он положительный человек. И холост. Так что не упускайте его, не советую. Жаль, я нынче ненадолго, наездом. И сразу после Нового года уеду.
— Какая досада!
— Но к весне вернусь — совсем.
— Я пропаду тут без вас.
— Вы не шутите? — насторожилась хозяйка.
— Какие шутки? — Лицо Натальи Петровны было как маска. — Он для меня словно гора: не подступишься!
— Инна! Где ты? — послышался из комнаты обеспокоенный голос Богина.
— Мы еще вернемся к нашему разговору,— торопливо предупредила Инесса Филипповна.
— Только умоляю, никому ни слова, — уже вдогонку ей сказала Наталья Петровна. — И мужу особенно!
Богина обернулась к Морозовой и вдруг понимающе подмигнула ей, как сообщница.Смех душил Наталью Петровну...
Не зря говорят: понедельник — тяжелый день.Поначалу он был обычным рабочим, трудным днем стройки. Вечером, как всегда, Богин провел управленческую летучку и беседу с объектами по селектору. Сообщения с мест тоже не отличались ничем экстраординарным: где-то дела шли лучше, где-то хуже, но в целом — нормально, по графикам и планам, которые успешно завершались к Новому году.
Богин и Базанов остались наконец одни. Глеб видел, начальник хотел завести какой-то разговор и готовился к нему. Но тут замигала красная лампочка на пульте — секретарша просила снять трубку городского аппарата.
— Богин, — сказал Степан Иванович спокойно. Лицо его дрогнуло и неуловимо помягчело — таким бо-гинское лицо было, вероятно, в детстве. — Да. Да. Да,— торопливо, точно оправдываясь, говорил он, а весь дальнейший долгий разговор его по телефону состоял из междометий. И только по тому, как он, стесняясь Базанова, сказал: «Целую, скоро буду», Глеб понял — начальник строительства говорил с женой.
Откинувшись в кресле, Богин некоторое время напряженно думал о чем-то. В нем боролись разные и взаимоисключающие желания.
— Скучает,— сказал он, точно оправдывая себя, и стал поспешно прибирать на столе и раскладывать бумаги по разным цветным папкам.
— Все равно всего за вечер не сделаешь,— заметил Глеб, понимая его колебания и успокаивая его.
Богин хотел было поинтересоваться впечатлениями парторга о своем воскресном приеме — задать вопрос так, чтобы, не спрашивая впрямую мнения о жене, заставить Глеба все же высказаться о ней, но в последний момент раздумал. Богин вспомнил: он обещал принять вечером корреспондента из Москвы и побеседовать с ним совместно с парторгом, для этого и задерживал Базанова. Но теперь уж Инне он сказал, что выходит («Совсем заморочила голову, трижды за вечер звонила, скучно ей, видите ли!»). Неудобно получилось: сидит москвич в номере у телефона, скучает и ждет у моря погоды. Может, подсоединить его к Казакову, пусть беседуют, хоть за полночь? Богин прогнал
и эту мысль: разговор должен быть общим, чтоб не было потом взаимных претензий, обид, недомолвок. И тут же подумал, без огорчения, впрочем: «А все-таки взял меня в шоры Базанов, приручил, заставил привыкать к мысли о том, что лучше, когда мы вместе важные вопросы решаем».
Богин встал уже, и Базанов встал, чтобы выйти в.месте с ним, но тут за дверью послышались очень громкие голоса, и, вытесняя сопротивляющуюся, позвякивающую бижутерией секретаршу начальника строительства, в кабинет ввалилась группа возбужденных парней и девушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105