Одноглазый убивал всех, кого встречал на своем пути, ибо лучше всего молчат мертвые. И приказывал глубоко зарывать трупы, чтобы шакалы и птицы не почуяли их запаха, а кости не выдали путь банды.
Так Турсун-палван вошел в Каракумы. Думал, незаметно. Но уже шли по его следам невидимые, как духи, жители песков, охотники-кумли, от стоянки к стоянке, от колодца к колодцу передавая с рук на руки. Пустынная молва — узун-кулак — сообщала: басмачи двигаются к Усть-Урту, и вскоре полуэскадрон милиционеров повис на хвосте банды.
Чекистам был ясен замысел одноглазого: Усть-Урт — гиблый край, есть где потеряться. Вековая тишина, безлюдье. Огромное каменистое плато, покрытое серой пылью. Солончаки-шоры, гряды песчаных холмов, уходящие за горизонт, соленые травы и могильники. Много могильников, много могил. А среди них самая большая — Барса-Кельмес: «Пойдешь — не вернешься», значит. Далеко обходят стороной Барса-Кельмес караваны и одинокие охотники. Худая слава у этих мест, хоть и оставил где-то здесь, как гласит предание, под охраной дэвов, свои сокровища Александр Македонский. Таинственный солончак — топкая грязь — похоронил многих путников. Туда курбаши путь держит. Там решил скрыться. Задача чекистов состояла в том, чтобы не дать ему спуститься с высокого берега плато — чинка. Турсун Сабиров, руководивший операцией, понимал это отлично. Но как перекрыть многокилометровый чинк небольшим отрядом?
Преследуя банду днем и ночью, Сабиров догнал Турсуна у колодца Котр-Кую. И банда, и отряд чекистов были измотаны многодневной гонкой по пустыне, лошади падали от усталости и жажды. Но одноглазый добрался к воде первым. Он успел напоить лошадей, засыпал колодец, оставил двух смертников прикрывать свой отход и ушел, исчезнув в безлунной черной ночи. Удивительно ловким и везучим был этот матерый бандит!
Но и Сабиров не желал сдаваться. Он отобрал из полуэскадрона наиболее крепких коней, посадил на них семь самых легких молодых милиционеров и снова кинулся в погоню.
В прозрачном ночном воздухе глухо цокали копыта коней по такыру. Легкий ветерок нес густой запах полыни. Мириадами желтых, зеленых и голубых хрустальных точек пульсировало ночное небо. Адски изогнутые, корявые стволы карликового саксаула внезапно возникали то слева, то справа — казалось, кидаются навстречу кавалеристам обросшие шерстью дэвы. Каждую минуту можно было наткнуться на засаду. Сабиров ждал засады: Турсун-палван, заметив малочисленность преследователей, мог остановиться и атаковать их.
Но засад не было: одноглазый бежал не оглядываясь, не оставляя себе времени и на засады. Он уверенно продвигался к северо-западу. Похоже, остатки его банды вел человек, отлично знающий местность. И это обстоятельство беспокоило и все время подгоняло Турсуна Сабирова: преследование басмачей по солончаку можно было вести лишь на плечах банды, лишь идя за ней следом по известной ей тропе. Уже блекли звезды и серело небо, когда маленький отряд чекистов выбился к чинку. Внизу лежал таинственный Барса-Кельмес, и призрачные волны тумана колыхались над огромной тарелкой солончаков. Оттуда тянуло болотной сыростью и, как из ада, запахом сероводорода.
Было тихо вокруг. Глухая тишина пустыни давила на уши. И вдруг неподалеку будто бы звякнуло железо о железо и тревожно всхрапнул конь. Турсун Сабиров повернул отряд на звук, и вскоре чекисты наткнулись на трупы трех лошадей, зарезанных басмачами, потом еще на двух — молодой жеребец был еще жив и бил
ногой в луже крови, хлеставшей из перерезанного горла. Вынужденные бросить коней, бандиты не захотели, чтобы они достались чекистам. И случилось это совсем недавно. Только что. Курбаши не мог уйти далеко. Он где-то рядом.
Турсун Сабиров спешил отряд, и чекисты начали осторожно спускаться на дно шора по отлогому здесь обрыву.Густел, становился молочным туман, усиливался запах сероводорода. Тропа под ногами мягчала с каждым шагом, плавно колыхалась трясина.
Впереди сухо хлопнул выстрел, будто хлыстом щелкнули. Затем другой, третий. Пули цвикнули над головой Сабирова, идущего первым. Слабый порыв ветра приподнял туманную кисею, и Турсун увидел басмачей. Высоко прыгая почти на месте — видно, с кочки на кочку,— они уходили в молоко, как призраки. Очертания их неправдоподобно больших фигур размывались. Чекисты открыли им вслед беспорядочную стрельбу. В ответ раздался чей-то зловещий хриплый смех, и все стихло.
Сабиров попытался продвинуться вперед, но солончак не пускал его: тропа, ведущая через топь, исчезла самым таинственным, необъяснимым образом. То один, то другой боец отряда проваливался в губительную трясину по грудь. Пришлось поворачивать и выбираться на чинк. Нужно было дождаться рассвета, прихода полуэскадрона и уж потом начинать новые поиски.
Одноглазый улизнул опять. Ему снова повезло. Но Турсун Сабиров ни минуты не сомневался в том, что он поймает курбаши. Метр за метром начнут милиционеры обшаривать солончак, окружат его дозорными постами. Бандитам не уйти от расплаты: сколько выдержат они на этом болоте без пищи и пресной воды? Сами придут сдаваться, на брюхе приползут, гады!..
Солнце вставало над Барса-Кельмесом — огромное, красновато-малиновое, тревожное. Часам к десяти подошел полуэскадрон. Дав команду выставить на чинке караулы, Сабиров со взводом спешенных милиционеров снова спустился на дно шора и двинулся по тропе.
И снова в том же самом месте тропа исчезла. Впере-и слева и справа была непроходимая топь. Сабиров остановил взвод, и тут один из чекистов заметил убитого, лежащего позади и чуть левее того места, где они находились. Чернобородый бандит в ярком шелковом халате, подпоясанном пулеметной лентой, лежал, настигнутый чекистской пулей, на пропавшей тропе, которая, делая немыслимые колена, бросаясь вперед, назад и во все стороны, вела... обратно к чинку.
Двигаясь вдоль обрыва по дну древнего моря, взвод милиционеров обнаружил несколько лазов, ведущих под землю. Протиснувшись один за другим в довольно узкую щель, милиционеры очутились в большой пещере с гладким, правильной сферической формы сводом. В дальней стене ее оказался низкий ход, ведущий в другую, уже полутемную пещеру, оттуда был ход в третью и четвертую, уже совсем лишенную естественного света. Сотни летучих мышей, пища и производя невообразимый шум, носились в темноте над головами пришедших.
И опять Сабирову пришлось возвращаться: без огня в подземном городе — а тут и был, пожалуй, целый город — не обойтись. Он послал нескольких бойцов на чинк — готовить факелы, а сам с оставшимися принялся обследовать подземелье, куда хоть чуть-чуть проникал свет.
Пещеры были пусты. Никаких следов банды. И лишь еще несколько ходов в другие пещеры и галереи обнаружили чекисты — в подземном городе ничего не стоило заблудиться.Принесли факелы из джутовой веревки, смоченной в хлопковом масле. В каждой из осмотренных им пещер Турсун Сабиров оставлял по бойцу. Время от времени они должны были подавать голос и перекрикиваться с соседями. Все уменьшающаяся группа наугад пробиралась в глубь лабиринта. Двигаться приходилось где в рост, а где и ползком, задевая спиной нависающую горную породу. От спертого, влажного воздуха и дурманящего сильного запаха сероводорода дышалось с трудом, кружилась голова и тяжко билось сердце. Откуда-то сверху обильно капала вода. Капли были холодные и тоже пахли сероводородом.
Наконец Сабиров с двумя последними из взвода милиционерами забрался в обширную пещеру — зал овальной формы, чуть освещенный рассеянным лучом, идущим откуда-то сверху, из дальнего расширяющего-
ся конца. Они пошли на свет, перескочили мирно журчавший полуметровый ручеек, пересекавший пещеру и также стремившийся к свету, и оказались в другой небольшой пещере, круглой, как шатер.
В узкой расщелине над головой виднелся клочок неба. А на песчаном днище пещеры, вокруг водоема, искусно обложенного и облицованного камнями, валялись трупы трех басмачей. На их лицах было выражение неподдельного ужаса, будто в последний миг своей жизни они увидели нечто странное и необъяснимое. Двое были убиты выстрелами в затылок, третьему пуля попала в переносицу — все тот же мастерской выстрел наповал. Одноглазого среди них не было. Не было и выхода из внимательно осмотренной, ощупанной и простуканной пещеры. Турсун Сабиров вынужден был вернуться обратно.
Еще с неделю полуэскадрон держал трехсменные караулы на чинке. Курбаши обнаружить не удалось, он исчез самым непонятным и таинственным образом.А спустя пять лет отец Амана Турсунова, служивший в те годы начальником пограничной заставы, встретился с неуловимым басмаческим курбаши Турсу-ном-палваном в последний раз.
...Однажды при переходе границы была задержана группа стариков весьма почтенного вида. Одетые в рваные халаты, но отнюдь не изможденные, босые, но с холеными бородами и руками, которые всю жизнь, похоже, не знали тяжелого физического труда, старики упрямо твердили, что они паломники, совершившие хадж и возвращающиеся в родные места, в Хиву и Бухару. Имущества у них, естественно, никакого не было, личных вещей тоже — какие вещи могут быть у дерви-ша-каландара ? Разве что ишачок, подаренный кем-либо из чтящих аллаха. Но при этих даже и ишака не было — лишь черные похоронные носилки с телом их старшего товарища, как объяснили они, который умер в пути и завещал похоронить его на родине, у стен кишлака, где он провел всю свою долгую и праведную жизнь.
Сабиров приказал внимательно осмотреть похоронные носилки: может, под видом умершего хотят живого через границу переправить ? Может, контрабанду несут — опий, золотишко?
Паломники молитву бормочут, руки к небу воздевают: «Грех мертвого беспокоить, богопротивное дело, аллах вас за это покарает!» Пограничники их успокаивают: «У нас другой бог, он добрый». И приступают к досмотру. А потом докладывают Сабирову: «Так и так, товарищ начальник, на носилках действительно тело умершего, одетого в дорогой халат, перепоясанный тремя платками — бель-богами, и добрые сапоги тонкого хрома на ногах. Дух от тела тяжелый — видно, давно несут, а больше на носилках ничего не найдено. Надо бы раздеть покойничка, может, и вскрытие произвести по закону: вдруг тайничок какой имеется. Но паломники бешеные, как тигры кидаются, тело не отдают, рвут на себе халаты, головы землей посыпают и все как один аллахом клянутся: зря, мол, ищете. Не отдать ли им этого одноглазого, пусть несут себе его дальше?»
— Одноглазый ? — Сабирова точно стукнул кто. — Посмотрим, что за одноглазый. — Подошел он к носилкам, откинул черный полог — видит, лежит его старый знакомый Турсун-палван, неуловимый басмаческий курбаши. Единственный глаз открыт, и такое у него лицо, будто издевается он над Сабировым и говорит ему смеясь: а ведь я опять перехитрил тебя, начальник, ты за мной живым гонялся, а я тебя сам догнал — мертвый.
Взъярился Турсун Сабиров, взялся за паломников : товарища своего дервиша хоронить собираетесь? А знаете, кого несете? Дервиш — басмаческий курбаши, скорпион, погубивший сотни неповинных людей. Не под его ли командой и вы служили?.. Прижали пограничники паломников, те один за другим правду говорить стали, признаются: «Нет, не наш это человек, не совершал он с нами паломничества к святым местам, но очень большой это человек, святой человек — верный слуга аллаха! — так сам ишан нам объявил. Очень много денег передал он святой церкви, много дел совершил, угодных аллаху, и сам аллах обещал выполнить его последнее желание — быть похороненным в земле предков. «Проводите его в последний путь, и это зачтется вам на том свете, — говорил нам ишан. — Не исполните предначертаний аллаха, гореть вам в геенне огненной, ибо нечестивые не будут благоденствовать,
как написано в Коране, в суре шестой». А разве можно спорить с аллахом? Разве можно спорить с ишаном? Мы — маленькие люди. Маленькие люди должны подчиняться: им не разверзнуть земли, не сравниться ростом с горами... Мы взяли похоронные носилки с телом умершего — видит аллах, он был очень тяжел! — и двинулись на север. Два дня и две ночи, меняясь поочередно, бежали мы, останавливаясь лишь для того, чтобы сотворить молитву, и казалось нам, что сам аллах милостивый и милосердный дает нам силы. «Аллах простит вам и ложь, когда кяфиры остановят вас, — говорил ишан. — Аллах всемогущ. Жизнь человека — песчинка в его руках. Смело отправляйтесь в путь, ибо дорогу осилит идущий». Мы — маленькие люди, мы повиновались. И вот мы стоим перед тобой точно голые и молим: будь справедлив, таксыр, ибо справедливость человека — ближе всего к благочестию».
Сабиров отпустил паломников. Турсун-курбаши был похоронен возле городского кладбища, и вскоре могила его сравнялась с землей. Так закончилась история, которую начал старый Тишай закончил, со слов отца, начальник нашей экспедиции Аман Турсунов.
Молодой романтик Базанов, как мне казалось, получил для себя еще одно подтверждение: есть золото в пустыне. Барса-Кельмес, Александр Македонский, басмаческие клады, легенды. Начальник экспедиции не разделял, однако, моего оптимизма: умудренный знаниями, он легко опровергал все мои утверждения, основанные лишь на моей ничем не подкрепленной вере в золото Красных и Черных Песков, внушенной мне еще Юлдашем Рахимовым. Впрочем, и доводы Амана Турсунова были не новы: он рассуждал точно так же, как и все противники теории золотоносности среднеазиатских пустынь...
Май принес стране победу. И, будто дождавшись победы, в пустыню пришла, нет, не пришла — ворвалась весна. Стремительно, сокрушающе, как добрый ураган. И это было поистине сказочное превращение:
унылая серо-желтая земля вспыхнула и зажглась, подожженная со всех сторон одновременно. Весну в пустыне надо увидеть. Первое впечатление не сравнимо ни с чем: такого буйства красок и оттенков нигде не встретишь. Там, где еще вчера был расползшийся от дождя такыр, серела неведомая колючка, лежали безжизненные проплешины солончаков и гряды песчаных холмиков, — поднялись тысячи, нет — сотни и сотни тысяч цветов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105