— Скажут,— Бирюк излучал неколебимое спокойствие.
Лежать с каждой минутой становилось все холоднее. Шинель задубела. Ноги сводила резкая боль, пальцы одеревенели, и во всем теле — чужом, непослушном, вялом — холод, лед. Кажется, сама кровь загустела и остывает.
Проходит час. «Чего они ждут?» Стрельба прекратилась, только ракеты еще летят с вершины и ветер вихрит снег с неослабевающей силой. «Теперь можно и закурить, погреться дымком. И покататься по земле — с живота на спину, со спины на живот. Постучать нога о ногу. Может, переобуться? Не поможет. Страшная выдержка у этого Бирюка.. Лежит как на перине, хоп что ему».
— Откуда ты, Бирюк?
— Я-то? Из Сибири.
— Привык?
— Приходилось. Охотник.
— А я вот нет.
— Ты о чем-либо теплом думай — помогает. Слева и справа еще голоса — осмелела пехота:
— Санинструкторшу бы. Где медицина?..
— И каши котелок...
— Рябов, лежишь?
— Что сделаешь?..
— Не тушуйся, скоро обратно поползем...
— В рай — ногами вперед...
— Лейтенанта кто видел?
— К начальству с докладом отправился.
- Не бреши, дура. Со мной бежал, убило.
— А командует кто?
— Старшина.
— А этот где? Спроси по цепи.
— Здесь я, чего орете? — Знакомый голос раздается справа, близко от Базанова.
— Долго пузом снег топить будем?
— Сколько потребуется. Связной к ротному послан. Ждите.
— Пока пулемет справа не снимем, дороги вперед нет. Слышь, старшина? — Это Бирюк.
— Слышу.
— Что думаешь?
— Жду приказа. Ты один?
— С Базановым.
— Ползите сюда.
— Давай ты к нам, мы в воронке что в крепости — не дует.
Старшина возникает из снежного тумана, плюхается рядом:
— Здорово! Подымим? — Они закуривают, прижимаясь друг к другу. — Завязли, считаешь, Бирюк?
— Посветает, и обратно не уйдем. Может, попробуем с пулеметом?
— Кто попробует? Где он, пулемет?
— Я и попробую. Приметил. Вы пошебуршитесь немного огнем, я и справлюсь.
— Возьмешь кого?
— Возьми меня, Бирюк,- предложил Глеб.
— Нет уж, спасибочка. Ползешь — зад высоко поднимаешь, — усмехнулся тот. - Тут аккуратность нужна, скрытность. Я пойду, а вы прикройте — минут через пятнадцать и начинайте.
— Договорились. Держи хвост пистолетом!
— Сам и держи, — сказал Бирюк, выбираясь из воронки.
Подождав немного, старшина приказал Базанову:
— Ну, а теперь и ты, следом. Подсобишь ему, коли что. Такой мужик, о! - и, подталкивая, хлопнул Глеба по спине.
Глеб выбросил вперед руку с автоматом, затем ногу, оттолкнулся и пополз.
Ветер бил в голову, залеплял глаза снегом, не пускал. Преодолевая его сопротивление, Глеб чувствовал, как возвращалась кровь в одеревеневшее от холода тело, как становилось оно легким и послушным. Впереди неясным пятном не столько виделся, сколько угадывался Бирюк, он продвигался вперед и вправо гораздо быстрее Папанова, потом почему-то остановился, взял еще правее и пропал, точно провалился. Энергичнее работая руками и ногами, Глеб устремился за ним, до рези в глазах всматриваясь в снежную пелену... И вдруг кто-то требовательно и резко вдавил его голову в снег. В этот момент вспыхнул, как сквозь кисею, бело-зеленый огонь наверху, и Глеб увидел рядом злое лицо Бирюка.
— Прешь, точно танк, — шепнул тот. — Чего при-пыхтел?
— Старшина, — выдохнул Глеб. — Помочь.
— Меньше ста до немца, помощник. Жди, как наши ударят. Сейчас, должно, зашевелятся, мать вашу в три погибели.
Он был предсказателем, этот Бирюк. Слева послышался шум, нестройно пальнули винтовки, залились коротким лаем автоматы. Взлетели сразу две ракеты, и в свете их, оглянувшись, Базанов увидел цепь, ползущую к высоте.
— Куда смотришь! — толкнул его плечом Бирюк. — Вон!
За кустом, росшим на пологом боковом склоне высоты, взблескивало желтое пламя.
— Жди. Сейчас я его душу вытряхну!.. - Бирюк выругался и быстро скользнул вперед. Его сапоги с подковками мелькнули перед лицом Глеба и пропали.
Стрельба усиливалась. В цепи прицельно рвались мины, немцы поливали склон. Они словно осатанели. А справа, с четкостью швейной машины, по-прежнему стучал пулемет.
«Сейчас, сейчас,— думал Базанов. — Бирюк подполз. Вот он вытащил из-за пазухи гранату, осмотрелся, примерился... Сейчас кинет. Ну, кидай же, Бирюк, кидай!»
У куста вспыхнул столб, за ним другой. Грохнуло. Пулемет, захлебнувшись, смолк. На какую-то долю секунды воцарилась тишина, потом нестройный крик: «Урра!» — и снопа высота плеснула огнем, ударили автоматы и минометы, полетели ракеты. Свист, вой, треск, удары, летящий косо снег — светопреставление для слабонервных, да и только.
Бирюк не возвращался. Базанов подождал немного и пополз на поиск.Ему приходилось быть осторожным. Он огибал кусты и воронки и часто прислушивался: не ползет ли Бирюк, не стонет ли он, раненый, где-нибудь поблизости. Бой шел теперь значительно левее — тут было сравнительно тише и лишь посвистывали шальные пули. Но вот и бой начал уже затихать, разрывы все чаще и чаще переносились с подножья высоты на поле и еще дальше, к нашим траншеям. Видно, атака захлебнулась и рота возвращалась. Глеб подумал, что и он мог бы повернуть, но что-то мешало ему сделать это, видно предчувствие, что он должен найти Бирюка и что он будет нужен Бирюку.
Он затаился, услышав голоса немцев. Их было трое. Они устанавливали новый пулемет и спорили, что делать со своими убитыми — ждать до утра или оттащить их к себе сейчас, пока иваны не очухались и не полезли снова. Один, видимо старший, приказал, чтобы тащили: Штофф имел крест и медаль, его любил сам майор и будет большой скандал, если его не похоронят с почестями; пусть возвращаются немедля, захватят немного шнапсу и матрац из блиндажа, — можно лишь удивляться, как эти двое погибших могли жить здесь в грязи, точно свиньи.
Один из спорящих заметил, что в пулемет кинули гранату и гранатометчик, возможно, скрывается где-то поблизости, надо бы посмотреть прежде всего место, хотя сейчас это трудно, почти невозможно.
Старший обозвал его вонючим дерьмом, и голоса смолкли.Выждав, Базанов, не приближаясь, описал ползком полуокружность около пулеметной точки. Никого. Неужели разминулись с Бирюком? Не мудрено в такой круговерти. Не видно ни зги, теперь не слышно ничего, и ракеты, как назло, немцы перестали вешать. Глеб отполз назад, ближе к споим, и снопа стал описывать полуокружность, опасаясь, как бы не загрести ему к фрицам или не наткнуться на тех двух пулеметчиков, что вот-вот должны вернуться.
Бирюк первым увидел Базанова. Он был плох, но все же сумел схватить Глеба за ногу и шепнул:
— Знал, придешь... А найдешь-не знал... Сам не могу, бабушку вашу так... утром взяли бы... если б дожил.
— А куда тебя? Перевязать, может?
— Поехали. — Бирюк замолчал, потерял сознание. Глеб ощупал его, расстегнул шинель. Грудь была в крови. — Да. — Бирюк вдруг очнулся. — Крови потерял ведро... Поднялся зря малость, когда кидал.
Глеб снял с себя шинель и вкатил па псе Бирюка. Закинул за спину оба автомата и, оставшись в телогрейке, поволок Бирюка прочь от пулеметной точки.
Оттащив его метров на тридцать, он остановился и, разорвав два индивидуальных пакета, решил все же перевязать Бирюка. Сначала Глеб хотел сделать перевязку по всем правилам, но для этого пришлось бы раздевать раненого. Он не стал этого делать и принялся бинтовать Бирюка поверх гимнастерки. Шинель и телогрейка мешали, Бирюк стонал, скрипел зубами, мотал головой. Отчаявшись, перепачкав руки в теплой, липкой крови, Базанов просто запихал бинты комом на грудь раненого, с трудом застегнул непослушными пальцами все пуговицы гимнастерки и крючки шинели.
Бирюк очнулся и приказал:
— Тащи... Дотащи... Надо...
Это было последнее, что он сказал тогда.Глеб подхватил шинель за ворот, потянул на себя и пополз. И вдруг почувствовал, что потерял направление и не знает, куда двигается.
Стрельба прекратилась. Темную высоту заштриховал снег, теперь, в безветрии, падающий прямо, будто в театре с колосников. Глеб полз, останавливался, прислушивался. На его шинели истекал кровью человек, Глеб должен был торопиться, он выбивался из сил, но его не покидало ощущение, что он вертится на одном месте.
Он упал лицом в снег и, заставив себя сосредоточиться, пытался вспомнить: когда он подполз к пулемету, наши траншеи были у него за спиной и левее, потом он подобрал Бирюка тот лежал западнее, метрах в двадцати всего, и ветер все время дул в лицо — значит, надо было ползти по ветру, по ветру, забирая все Время левее. Но в какую сторону он полз? Когда стих ветер? Сколько прошло времени и куда он забрался? Все сбивалось, путалось, и Глеб начинал рассуждать снова.
Он так,и не разобрался и направлении, но снова двинулся вперед, ползком на боку. Л потом встал и, инстинктивно пригибаясь, уже быстрее, отчаяннее, потянул на себя безжизненное тело Бирюка. Может, он обогнул высоту и уже в расположении немцев? На миг Глеба охватила апатия, странное спокойствие, захотелось прилечь и поспать хоть десять минут, несмотря ни на что. Желание было сильным. Он вытер снегом лицо. И вдруг разозлился: на себя, на немцев, на проклятую высоту и на эту метельную ночь. Будь что будет! Он встал во весь рост и, взвалив Бирюка на плечи, шатаясь, зашагал по снежному полю. Пусть его заметят, пусть стреляют! По крайней мере — если не убьют — он сразу сориентируется. Но вокруг по-прежнему было тихо и мертво. Обессилев, Глеб опустил Бирюка, прижал ухо к его груди. Сердце билось. Он слабо дьппал еще, но снег уже не таял на его лице.
— Подожди, Бирюк, подожди, — приговаривал Глеб, стараясь найти какие-то другие, ободряющие и его и себя слова и вспомнив вдруг, что он даже не знает, как зовут раненого. — Немного осталось, подожди, пожалуйста.
Тоскливо оглянувшись, он заметил несколько странных холмиков. Это были трупы наших солдат, заметенные снегом. Базанов двинулся от одного к другому и вдруг, увидев дерево, узнал это место. Словно сразу посветлело вокруг: траншеи были неподалеку, это одинокое дерево он приметил еще перед атакой, оно торчало метрах в ста от окопа. «Теперь только не получить бы от своих девять грамм свинца», — подумал Глеб и снова пополз, волоча Бирюка на шинели.
— Стой! Кто идет?! - окликнули его из боевого охранения.
— Свои. Я — Базанов, ребята, — тихо отозвался Глеб. Силы совсем оставили его...
Почему он вспомнил об этом, лежа без сна на старой кровати в окраинном чебоксарском домике?
Как и тогда, сейчас у Глеба было ощущение, что идет он неизвестно куда, не разбирая дороги, по печальной, мертвой земле, что потеряны все ориентиры и метельная снежная пелена застлала все вокруг до самых глаз.
Жестокий грипп свалил Базанова. Всю войну не простужался, не болел, а вот-нате: не успел стать гражданским человеком, отпустил нервишки, простыл — и сразу высокая температура, бредовое состояние. Госпитальную койку сменил на угол за ситцевой занавеской. И опять посторонние люди должны ухаживать за ним. Глеб чувствовал себя слабым и беспомощным. И еще больше страдал от этого...
Утром Глеб заставил себя встать и, потея от слабости, чихая и кашляя, поплелся на работу. Сердобольные женщины немедля стали гнать его домой. Иннокентий Федосеевич милостиво санкционировал это не совсем законное мероприятие (когда еще удастся вызвать врача и оформить бюллетень?), заявив, что бухгалтерия вполне обойдется своими силами, как обходилась и прежде, пока Базанов воевал. Глеб вспылил: благодеяния ему не нужны! Демонстративно занял свое место и разложил опостылевшие таблицы. В бухгалтерии воцарилась осуждающая тишина.
Было душно, муторно. Цифры плыли перед глазами, как утки по озеру, превращаясь в жирные двойки и сливаясь. Сетка таблицы, увеличиваясь, напльшала тюремной решеткой. С трудом досидел он до конца рабочего дня. На улице, под моросящим дождем, стало немного легче. Возле первого оврага догнал его главбух, сказал глухо, с несвойственной ему извиняющейся интонацией:
— Простите старика, весь день себя ругаю. Провожу, разрешите? Обопритесь, я крепкий — на Волге вырос.
Всю долгую дорогу говорил о чем-то. Привел Базанова в дом, помог раздеться, уложил в кровать, ужаснулся, увидев фиолетовый шрам па животе. Внезапно исчез, но вскоре появился с двумя баночками и холщовым мешочком, приготовил чай, заваренный круто па каких-то гранах. Глеба знобило, он никак не мог согреться. Напоив его густым и горьким отваром, Иннокентий Федосеевич достал из кармана шерстяные носки, насыпал в них принесенную с собой сухую горчицу, надел на ноги Базанова, удовлетворенно заметил:
— Пропотеете как следует быть, а назавтра хворь снимет. Но лежите, лежите, не думайте ни О чем, постарайтесь уснуть. Я посижу пока. — Это прозвучало полувопросительно, Глеб кивнул, и старик добавил: - Конечно, посижу, пока Марья не вернется.
Вскоре Глеб заснул. Он спал и просыпался, с трудом соображая, где находится. Казалось: в душной бане, на полке, лежит на теплых соленых волнах, а с неба падает раскаленный мелкий песок; казалось, вытащили его из воды, бережно и туго перевязывают прохладными свежими бинтами. Ярко светила керосиновая лампа на столе. А рядом большая лысая голова, точно глобус...
Утром Глеб спросил у Марии Михайловны: долго ли пришлось возиться с ним Иннокентию Федосееви-чу, кажется, допоздна пробыл он здесь?
— Что ты! Всю ночь до петухов! — певуче ответила хозяйка, поводя черными, как переспелая вишня, глазами . — И рубаху на тебе менял, и на горшок садил. Меня и не подпускал: застыдится, мол, парень и ты не санитарка. Ни в какую! Озлобился человек нонче, а раньше? Золотой был, добряк из добряков, прямо не
от мира всего...Эх, Глеба, Глеба, встретил бы ты его два-три года назад! Он ведь отец Мити, мужа моего. Не намного сынка, видно, и переживет. Рак у него, Глеба, в легких. Резали, да толку: как открыли, так и закрыли — заражено все. Денечки считаные.
— А он знает?
— Как не знать?! До белого колена дошел — чувствует. Поэтому и озлился на весь ясный свет. Сердце крепкое, оно и держит. Другой кто помер бы давно, а этот тянет, работает еще. Только нельзя нынче на всех людей лютиться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105