— Можете быть свободным, сержант Базанов. Документы получите в канцелярии. Все решено.
Глеб застыл, как соляной столб.
— Как же так? — ошарашепно пролепетал он. — Почему? Здоров же я. Совсем здоров.
— Это нам, простите, лучше известно, блеснув стеклышками пенсне, как выстрелив, сухо ответил впервые увиденный Глебом председатель комиссии. — Люди мы опытные, не промажем, — он победоносно посмотрел по сторонам, ожидая поддержки, и все сидящие за столом слева и справа от него дружно и торопливо закивали: уж конечно, не промажем, и того, кого нельзя, на фронт не пошлем, хоть режьте пас на части.
— А мы ведь обращение принимали. И я его подписывал, — упорствовал Базанов. — Плохо получается, перед товарищами неудобно.
— Какое обращение? Кто? — председатель комиссии строго покосился на начальника госпиталя. Тот смешался, потому что не смог сразу вспомнить, и Глеб ответил вместо него:
— Раненые. Мы поклялись быстрее вернуться в строй, чтобы принять участие в окончательном разгроме врага. Так было написано. Я хочу вернуться в строй, а вы... Я могу обжаловать ваше решение?
— Бесполезно, — председатель исподлобья, уже по-доброму взглянул на Базанова. - Вы один, сержант, а нас — смотрите: двенадцать офицеров.
— И сердце, — вставил вдруг главный врач.
— Да, и сердце, — подхватил председатель. — Берегите сердчишко, Базанов. Оно у вас просто никудышное.
Вот и все. Был гвардии сержант Базанов — пехотинец, связист. Теперь есть просто Базанов — гражданин Базанов, человек без специальности, без дома и определенных занятий. Четыре года заботилась о нем страна, решала за него все армия. Теперь придется решать все
самому, и — прежде всего — три главных вопроса: где жить, что есть, куда пойти работать. Выдали ему что положено демобилизованному — шинель «БУ», (петлицы черные артиллерийские), шаровары, гимнастерку и сапоги того же качества, две пары белья нательного, портянки летние и фланелевые, полотенце вафельное, короткое, как лист бумаги, — лицо не закроешь, ремень — кожа с брезентом, денежное довольствие, аттестат продовольственный на две недели.
Погоны снял — и плечи будто пригнулись, а звездочку на фуражке оставил. И награды надел, и нашивки за ранения: две золотистые, одна красная. «Куда литер железнодорожный выписывать?» — спрашивают. «В Ленинград, оттуда я и в армии! уходил». «Нельзя В Ленинград без пропуска, пропуск нужен. Напишите родным, пусть вызов вышлют». — «А кому написать? Обойдусь пока без литера».— «Ваше право».
Юлдаш Рахимов сказал:
— Не надо отчаиваться, Глеб. Жизнь целесообразна, все устроится... И меня, знаете ли, отзывают все же. Долечат, залатают, говорят, и вернут в лоно пауки, которая, как видно, очень страдает от отсутствия Рахимова. Таков приказ, ничего не попишешь. Поеду в Ташкент, а захотите — и вас вызову. Потерпите немного. И Чебоксары отличный город. Не чувствуйте себя одиноким, выброшенным в суетливое житейское море. И в нем много добрых людей. Не отвергайте их помощи...
Неожиданно нашел Базанова Горобец. Был весел: ему предстояла дальняя дорога и служба до победы. Подскочил, облапил:
— Мир, Глебка! Ты не прав, я не прав — чего не бывает между друзьями. Фронтовики мы, или кто? Считай, ничего не было!..
Вот тут только и нашел время штатский человек Глеб Базанов повидать солдата Валентину Лебедеву. Только с ней и захотелось поговорить сейчас, посоветоваться. По совету Пети Горобца он надел все ордена и медали и отправился на розыск школы связи. А ее и разыскивать не надо было: первый встречный показал.
После долгих объяснений в бюро пропусков Глебу сообщили: рядовая Лебедева по семейным обстоятельствам откомандирована вчера в Москву для дальнейшего прохождения службы.Глеб медленно побрел вниз по улице. Но и сотни шагов не отошел — догнала его девчонка, ефрейтор из школы связи. Козырнула по всем правилам устава, попросила разрешения обратиться к сержанту, поинтересовалась, не Базанов ли его фамилия. Услышав утвердительный ответ, она, извинившись, тем не менее потребовала документ и, удостоверившись, что перед ней именно Базанов, протянула ему конверт.
Полысаловской финкой Глеб осторожно вскрыл его. Это было письмо от Вали.«Глеб, здравствуй! — писала она. — Почему-то уверена, что ты придешь повидать меня, значит и получишь это письмо. Только что узнала: откомандировывают в Москву. Видишь, не пришлось мне разыскивать отца, он сам нашел меня. Я очень жду встречи, а что будет потом не знаю, не представляю. Очень у меня мало времени, и мысли нес разбегаются, а хотелось сказать тебе самое важное, самое главное...
Но теперь уж совсем некогда. И я скажу. Хотя мне трудно, но ради этого я и взялась за письмо... Тогда на берегу Волги... Зачем? Ты ведь все, все испортил. Ну взял своими руками и испортил, сломал. Взял и все разрушил. Я ведь полюбила тебя давно, на том самом нашем вечере. И потом. И думала, какой ты хороший и добрый. И молила бога (а я в бога не верю), чтоб только не разочароваться в тебе, не ошибиться. Ты бы позвал только — я и сама к тебе пришла. И нее, все тебе бы отдала (и мне совсем не стыдно говорить тебе это). А ты? Дурак, дурак ты, Глебка... И сразу во мне все пропало, ушло. И ты, которого я продумала, исчез — правда, я не вру. Прости.
А вот теперь и разлучаемся мы. Навсегда, наверное, так и надо, так и лучше. Потому что, мне кажется, я опять люблю тебя.
Прощай. Будь всегда ко всем добрым.
Валя».
Несколько раз перечитал Базанов письмо. И долго шел, задумавшись, не разбирая, куда идет. Оказавшись на набережной, он остановился у балюстрады, где недавно сидели они с Валей. Встретит ли он ее когда-нибудь? Уже столько людей, с которыми сводила его
жизнь, которые были близки ему и дороги, уходили из нее, оставляя по себе добрую память и сожаление о том, что знакомство, а порой и дружба с ними были столь кратки. Теперь вот ушла и Валя. Слишком поздно сказала, что любила его. Что ж! Человек может ко всему привыкнуть, должен привыкнуть. Надо привыкать и к потерям. Надо брать себя в руки. И срочно решать, где жить, где работать...
Маша и Зоя, узнав о демобилизации Глеба, приняли самое живейшее участие в его судьбе. С их помощью в тот же вечер был снят угол за печкой у Марии Михайловны, которую они заверили, что Базанов скромнейший, добрейший, непьющий и добродетель-
нейший парен!.. Полнилась крыша над головой, а это уже кое-что значило.На следующий вечер торжественно провожали Го-робца и обмывали его законное бракосочетание с Зоей.
Стол ломился от продуктов, на их приобретение ушли оба продовольственных аттестата и все деньги Петра, Глеба и-Павлуши Хрупова. Сначала всем было несело и хорошо дружно пили и ели, произносили тосты, пели хором. Первой загрустила Зоя. Замолчала, задумалась и вдруг неутешно расплакалась: встретились нежданно-негаданно, полюбили друг друга, вот уж и расставаться надо, а война идет, и людей убивают, и Петю могут убить. Зачем ей эта свадьба И проводы — зачем все?!
Никто не мог ответить Зое на этот вопрос, и что-то сразу изменилось в общем настроении. Маша шепнула, что молодых следует оставить одних, а всем надо пойти па Волгу, проветриться.
По дороге Глеб рассказывал Павлу о своих бедах.
— Бывалый человек, а паникуешь, — как всегда коротко отозвался тот. — Ты на двух ногах стоишь, тебе что.
— Это в армии я бывалый, на двух ногах, — возразил Глеб. — А на гражданке каким был, таким и остался,— школьник.
— Разве тебя одного демобилизовали,— возразил в свою очередь Хрупов.— Знаешь, как говорят: дуй до горы, в гору поможем, а с горы сам поедешь.
Сердитый парень. Разве объяснишь ему свои сомнения, когда он сам нуждается в сочувствии и поддержке?
Они остановились у лестницы, ведущей на пристань. Внизу заканчивалась посадка на пароход. Как всегда, бурлила, шумела, растекаясь по палубам, человеческая река. Торопились опоздавшие, кричали и плакали дети, кого-то не пускали с большим багажом, чье-то место оказалось уже занятым, у кого-то украли чемодан. Гулко плюхала вода о борт пристани, поскрипывали спаи. Мальчишка-матрос, важный от сознания своей роли, боролся с толстым канатом, пытана, спять его с кнехта. Поднимали трап. Дзенькнул колокол, ему огне гни последний пароходный гудок, разнесшийся эхом над волжскими берегами.
— Уходит, - сказала мечтательно Маша. И добавила со вздохом: Когда же и мы поедем куда-нибудь, а, мальчики ?
Большую и прекрасную белую птицу сносило течением на середину Волги. Уже не видны были па ней беспокойные, суетящиеся люди, не слышен их шум и голоса. Пенистый бурун возник за кормой. Пароход заревел победно, торжествующе и, выгребая полукругом против реки, дрожа от нетерпения, двинулся вниз, в сторону Горького. И все долго провожали его взглядами. Разговаривать не хотелось: каждый молча думал о своем...
Все дальше и дальше на Запад двигалась война. Наши войска взяли Минск, освобождают Белоруссию, дерутся за Украину, гонят немцев. Каждый день новые села и города становятся опять советскими. Возвращаются люди в родные места. Пусть ждет их пепелище, разрушенный дом, вырубленный сад. «Построим, восстановим, насадим: пустое место, по родное, свое». Плывут, едут, стремятся назад и те, кто был эвакуирован на Волгу, за Урал: «Доедем, доберемся, доползем: хотим участвовать в празднике, который будет и на нашей улице,— она лучшая на земле».
Пристани, вокзалы. Переполненные пароходы, товаро-пассажирские поезда. Люди на крышах, в тамбурах, на подножках. «Ты едешь — подвинься, всем надо
ехать». Пути, забитые воинскими эшелонами и техникой,— им «зеленая улица». Толпы людей — бивуаками — на перронах. Многосуточные очереди около билетных касс, очереди за кипятком, на продпунктах. Кажется, как и в сорок первом, встало на колеса все человечество. Только настроение теперь другое — «Мы побеждаем! Скоро конец войне!»
Петю Горобца проводили на вокзал, к самому поезду. Свой тощий вещмешок он отдал какому-то солдату-танкисту, чтоб тот занял место, а сам остался: заберешься в вагон — обратно не вылезешь. Посадка производилась на пятом пути. Ребята стояли на узком пространстве между составами, в самой толчее. К паровозу и от паровоза бежали люди е пещами, вылезали из-под вагонов, штурмовали ступеньки, цеплялись за оконные рамы. Горобец молча обнимал Зою. Санитарка пропела слепого. Суетился вокруг мужичок с мешком за спиной — то появлялся, то исчезал. В мешке дико визжал поросенок. Мальчишка в пилотке и обгорелой, до пит шинели высматривал плацкартное место под вагоном. Поджав хвосты, бродили тут же голодные, плоские собаки на длинных, слабых ногах. Пронзительно свистел маневровый паровоз. Лязгали буферами вагоны па других путях, Никто не знал, когда состав отправится, и это еще больше увеличивало сутолоку и шум.
— Порядочек, товарищ старшина! — Из окна выглянуло счастливое лицо танкиста. Занял! Местечко отличное!
— Иди уж, Петя, опоздаешь,— сказала Зоя.
— Без меня не отправят,— как всегда самоуверенно, ответил Горобец.
Паровоз загудел требовательно и басовито.По составу, от головы до хвоста, прошла словно судорога, вагоны дернулись назад, потом вперед и покатились плавно, убыстряя ход.
— Петя! — закричала Зоя.— Петя!
Внезапное отправление поезда, казалось, не имеет никакого отношения к Горобцу. Он был эффектно спокоен. Пожал руки девушкам, Павлу, обнял Глеба:
— Будь! Увидимся. Связь через Зою, — и требовательным, крепким поцелуем запечатал рот жены. Она отталкивала его, колотила по плечам, Горобец поднял ее, поцеловал еще раз, крикнул: —До встречи, друзья! — и побежал догонять свой вагон.
Танкист, высунувшись, протянул ему руки. Горобец ловко ухватился, подпрыгнул, и его втащили в окно. Мелькнули сапоги и исчезли, и тут же появилось в окне лицо. Петр высунулся по пояс, закричал:
- Зоя! Жди! Зоя! Зоя!..
Увез Горобца поезд в иную жизнь, далеко от 1 Чебоксар. Сядет он в свою родную «тридцатьчетверку» и поедет еще дальше — по дорогам, по полям, по улицам освобожденных городов, но деревенским проселкам. Полетят за ним письма, и только письма будут заменять Петру и Зое тепло их рук, живые слова и нежность поцелуев.
Ребята вернулись в общежитие. Комната, непри-бранный стол, тарелка и забытая кружка Горобца - все напоминало об уехавшем.
- Эх, И перебила бы я сегодня все тут!.. Никто не знает, какой он! - воскликнула Зоя. Люблю Польше жизни! - Она рухнула на кропать и зарыдала...
На следующий день Базанов отправился в военкомат. Принял его сам военком — пожилой майор с усталыми конъюнктивитными глазами и бледным сухим лицом, иссеченным глубокими складками. Глеб показал документы, рассказал о себе. Тот выслушал не перебивая, а потом спросил:
- Значит, решил остаться? А надолго?
- Думаю, не очень, но все равно работать сегодня надо, богатой тети не наблюдается.
- Честно отвечаешь.- Военком встал из-за стола и, волоча правую ногу, прошелся по кабинету. Л какую тебе работу? Человек партийный, образованный, заслуженный, воевал храбро... - Остановился, спросил в упор: — В торговую сеть хочешь?
-Да вы что! - возмутился Базанов. - Какой я продавец?
- Почему продавец? Другие в торговую сеть хотят... Ну, точка.- Военком вернулся к столу, раскрыл конторскую книгу, надел очки и углубился в нее, став сразу похожим на счетовода. - Так, так, - бормотал он.-Три ранения... три ранения и харчи госпитальные - не Поддубный, не Геркулес... служба нужна подходящая. - Снял телефонную трубку, попросил со-
единить его с Нефтеснабом, вызвал Зарю, сказал: — Товарищ Заря?.. Семин. Тебе нужен грамотный человек?.. Нет, в контору, в контору. Из солдат, бывший сержант. Базанов фамилия. Не «да», а «ба» — Базанов. Когда зайти? Давай уж поточней, не к чему парня зря гонять. Точка. В десять ноль-ноль подошлю. До свиданья, — кинул трубку, сказал: — Есть место, солдат. Завтра оформляйся и трудись. Контора солидная: Главнефтеснаб. Горючее для нас - золото! Так что вот — точка.
— А кем? — растерянно поинтересовался Глеб.
— Плановиком-экономистом.
— Я и не знаю, с чем это кушают, товарищ майор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105