Или показалось? Нет, точно. Под машиной, у заднего моста, спали двое — молодой и постарше. Форма наша. У молодого в петлицах два треугольничка, старший — солдат. Но кто знает, может фрицы переодетые? Уж больно спокойно разлеглись здесь. Затаив дыхание, Базанов принялся наблюдать за ними. Нет, не похожи на фрицев. Молодой — грузин вроде бы: горбоносый, чернявый, с острым кадыком. У второго небритая круглая физиономия, громадные «кировские» часы на запястье, рабочие руки в ссадинах и масле — видно, шофер.
Предательски хрустнула ветка. Базанов инстинктивно рванулся в сторону и вскочил, вскинув автомат. Солдаты даже не пошевелились. «Свои, окруженцы, — подумал он, — ухайдакались. Из пушки их не разбудишь. Фрицы голыми руками могут взять. Надо будить».
— Алло, алло! — тихо сказал он и тронул стволом чернявого. — Вставай, пора.
Познакомились. Ребята тоже оказались из 20-й армии — шофер и писарь. Вторые сутки выбираются из окружения, едут к Ярцеву, ночами. Обстановка неясная: где наши, где немцы. На дороге и те, и другие — полный ералаш.
— А большак где? — спросил Базанов.
— За полянкой, метров триста, — флегматично ответил шофер Сойменов.
— А вы спите! Сгорели бы ни за понюх табаку.
— Он, это он заснул, — вспыхнул Гогоберидзе, писарь. — Я отдежурил, а он, панимаешь, это!
— Бывает, и слон летает,— примирительно буркнул ойменов.
— Что делать думаете?
— Ждать. Как увидим, наши по шоссе идут, выскочим.
— А не наши? Уходить поскорее надо.
— Мне машину бросить никак нельзя, она за мной числится, новая совсем, и противнику оставлять технику не положено. — Сойменов снял пилотку, вытер ею лицо, лоб, провел по темному ежику волос. — Хотите — идите, я не держу.
И по тому, как он это сказал, Базанов понял, что спорить с ним бесполезно. Да и куда пойдешь, когда действительно уже совсем светло? Решили позавтракать. Гогоберидзе.ловко вскрыл штыком банку мясных консервов, Сойменов выложил хлеб, несколько огурцов, плитку шоколада.
— Ну живете! — удивился Глеб. — Откуда богатства?
— Начальника тыла возил. Запасливый он был,— светлая память.
Гогоберидзе пояснил:
— Вчера едем, а навстречу вездеход. «Гони!» — начальник кричит. А фрыцы, панимаешь, из пулемэта, из пулемэта. Лобовое стекло — как сыр голландский. «Прорвались!» — кричу я. А полковник молчит. Едем, а он молчит. Молчит, панимаешь? Убит, панимаешь?
— Не ори, панимаешь, — сказал Базанов.
По очереди они подползали к большаку и дежурили там в надежде увидеть своих. Но час за часом по шоссе двигались немцы: проехала колонна мотоциклистов и бронетранспортеров с пехотой, несколько танков с крестами на башнях, грузовики со снарядами в желтых и зеленых ящиках, конный обоз, растянувшийся чуть ли не на километр. В обоих направлениях шныряли камуфлированные, как плащ-палатки, штабные машины. Провели группу пленных — большин-
ство босиком, в кровавых бинтах и разорванных гимнастерках. Их конвоировали мордастые, как на подбор, солдаты в серо-зеленых мундирах с закатанными по локоть рукавами, в низко срезанных — раструбом — сапогах. Сзади на лошади ехал офицер в очках и наигрывал что-то грустное на губной гармошке. Гитлеровцы двигались без всякой предосторожности. Похоже, фронт откатился уже далеко на восток.
За дорогой начиналось большое картофельное поле. Дальше виднелась деревня, домов тридцать — сорок. А еще дальше, на востоке,— снова зеленый массив. Ба-занов всматривался до рези в глазах: нужно было запомнить ориентиры, чтобы не сбиться ночью, — деревню обойти, опасный участок километра два всего, а там спасительный лес. Глеб попробовал уговорить Сойме-нова.
— Ну, а машина, машина? — не сдавался тот.
— Взорвем гранатой.
— Немец услышит.
— Подожги.
— Увидят.
Их спор прервал сухой щелчок пистолетного выстрела. Они бросились к дороге.Гогоберидзе, тяжело дыша, затаскивал в кусты убитого немца, его велосипед лежал в кювете.
— Идиот, — прошипел Базанов. — Давай и велосипед, быстро!
— Гады, ненавижу! — темпераментно зашептал писарь. — Катаются, как дома, панимаешь!
— Уходить надо,— сказал Базанов. — Хватятся своего связиста — крышка нам.
— И так крышка, и так,— рассудительно заметил Сойменов. — Темнота — одно наше спасение.
Солнце село, но было еще светло. Время тянулось медленно.Высоко прошла эскадрилья бомбардировщиков, удаляясь на восток, в чернеющий свод неба. «На Вязьму, наверное», — подумал Базанов. Гогоберидзе смазывал автомат, взятый у немца. Сойменов копался в моторе. Опустив боковую крышку капота, он сказал:
— Сон видел интересный, в самый канун войны. Будто еду на своем «корабле» напрямки — по огородам, по полям. Потом по лесу — по пням, средь молодых березок. Гляжу, дорога. Жму на газ, и вдруг человек на повороте стоит, руку поднял. Сажаю его, а он мне наган ко лбу: гони! Летим в темноте, только столбики верстовые мелькают. Час ли, два ли — не знаю. Пассажир молчит. И вдруг хвать меня за плечо: здесь! Повернули в лес и опять по пням да корягам, аж сознание теряю. А он: гони! гони! Потом, чувствую, остановились. Окружили нас люди, не по-русски говорят. И пассажир мой командует по-ихнему. Приносят гроб ко мне в кузов. Поехали, и опять наган к виску. Дорога по равнине идет, а горизонт весь в огне. И мы туда, в огонь мчимся... Проснулся, а день солнечный, умытый. А по радио Молотов говорит. К чему бы это?
— Совсем глупый сон. Зачем вспаминаешь? — нервно воскликнул Гогоберидзе. — Идти надо, а ты пугаешь.
— И то правда,— спокойно согласился Сойменов.— Давайте, хлопцы, присядем перед трудным путем. Так А теперь выпьем, есть у меня немного спиртика заветного.
— А бензин есть? — поинтересовался Базанов.
— Хоть триста километров езжай, если немец пустит.
«Эмка», переваливаясь, как утка, осторожно выехала на большак. Дорога была пуста.
— Газуй, Сойменов, газуй, дарагой! — азартно крикнул писарь.
С полчаса они мчались, тревожно вглядываясь в темноту. Проскочили деревянный мост, обогнали несколько фургонов. Из-за леса поднималась полная желто-красная луна, высвечивала окрестности. Впереди что-то чернело, выступали неясные очертания непонятных больших предметов.
— Все. Танки, — сказал Сойменов и, сбросив скорость, пытливо взглянул на Базанова.
«Рискнем, — ответил ему Глеб взглядом, — выхода нет».
Шофер прижал до упора педаль газа. Мотор на миг будто захлебнулся, взревел, машину рвануло и понесло Базанова кинуло на спинку сиденья.
Поравнявшись с колонной, Сойменов включил дальний свет, и это спасло их. Немцы, ослепленные, замешкались. Они не сразу разглядели «эмку», не сообразили, кто едет. И поздно открыли беспорядочную стрельбу: машина уходила уже за поворот.
Стремительно приближалась деревня, она казалась темной, словно вымершей, — ни огонька.
— Может, разведаем? — предложил Глеб.
— Некогда, — отрубил шофер. — Одно у нас, браток, и осталось — скорость.
Справа мелькнули скотный двор и силосная башня.
Избы стояли по обе стороны дороги, несколько поодаль, заслоненные от проезжей части молодыми посадками. Открывшаяся справа незамещенная площадь была забита немецкими войсками. В окнах длинного одноэтажного здания, похоже — школы, горел спет. Четко выделялись фигуры двух часовых на крыльце. На «эмку» никто не обратил внимания.
Снова темнота, безглазые домишки. Большое село, и нет ему конца.
Сойменов съехал вдруг на обочину и затормозил: впереди, метрах в ста, на развилке дорог, у полосатого шлагбаума с привешенным к нему керосиновым фонарем, прохаживались немецкие патрули. Шлагбаум был опущен. По другую сторону его стоял широченный крупповский грузовик, занимая большую часть дороги.
— Так что? — одними губами спросил Глеб.
— Будут пропускать «круппа», и мы с ним.
— А заночует?
— Подождем пока.
— Лучше огородами, а? — просительно произнес писарь. — Уйдем, а?
— Не держу, говорил.
— Пропадать, так вместе.
— Поднимают.
— Ну!
Хороший водитель был Сойменов, и машина у него была хорошая, только не рассчитал он немного — самую малость, полминуты всего-то и не хватило. «Эмка» резко взяла с места, но, разъезжаясь с грузовиком, чуть-чуть задела его крылом. Их отбросило в сторону. Сойменов вывернул руль, но было уже поздно. Солдаты в кузове закричали: «Рус! Рус-машина! Хальт!» Ярко вспыхнул из-за деревьев прожектор. Шлагбаум упал.
Гогоберидзе полоснул очередью по часовым. Ударили автоматы «крупповцев». Раздался треск, «эмка» встала, как конь, присевший на задние ноги на всем скаку. Мотор заглох. Сойменов с залитым кровью лицом рвал скорость. Это было последнее, что заметил Базанов...
А когда очнулся, увидел он нацеленное ему в глаза дуло. Рядом со связанными проволокой руками сидел Сойменов. Труп Гогоберидзе был оттащен в кювет. Их окружили немцы.
— Геноссе комиссар?— весело начал по-русски офицер, дотрагиваясь тросточкой до головы Сойменова.
— Шофер, — ответил Сойменов, мотая головой, чтобы смахнуть кровь, заливающую ему глаза.
— Ты? — обернулся офицер к Базанову.
— Солдат.
— Большевик? Комсомолец?
— Комсомолец.
— А тот? Юде?
— Грузин.
— Гут компания! — засмеялся немец. — Дритте Интернационал !
Казалось, немцы настроены миролюбиво. По знаку офицера молоденький, стройный, с пухлыми девичьими губами ефрейтор начал обыскивать Базанова. Его тонкие пальцы ловко опростали карманы, завернули рукав гимнастерки и сняли часы, сдернули сапоги. Его голубые, окаймленные пушистыми ресницами глаза смеялись. «Плен, — с тоской подумал Глеб, — и даже не ранен. Болван, вот болван!» Ефрейтор забрал часы и нож и подмигнул Базанову.
Солдаты копались в машине, с радостными восклицаниями вытаскивали оттуда съестные припасы. Офицер заставил арестованных встать и повел их под конвоем через деревню, к школе.
Еще недавно здесь была спортивная площадка и ребята играли в футбол. Теперь на поле, огороженном колючей проволокой, находились пленные.
Базанов разорвал рубаху и перевязал Сойменову голову.
— Гогоберидзе жаль.
— Себя жалей, — грубо ответил шофер.
— Думаешь, расстреляют?
— Ничего не стоит. Меня за командира принимают: волосы.
- Может, поискать у ребят ножницы? Иль бритву?
— Поздно, не суетись.
— А что произошло? Ничего не помню.
— Какая разница? Взяли, как котят.
— Гогоберидзе-то выскочил?
— Успел. Ганса одного положил. Я тоже одному врезал. Навалились скопом — и все, отвоевались мы, браток.
Утром привели еще группу пленных, сотни три их собрали на стадионе. За проволокой — автоматчики, охранники с собаками. Приходили солдаты. Смеясь, тыкали пальцами, заставляя пленных снова и снова выворачивать карманы, веселились, отбирая фотографии: «Иван фрау? Капут Иван!» Позднее появился офицер в черном мундире и два солдата с большими сверкающими бляхами на груди. Построили всех, даже тяжелораненых, осмотрели каждого.
— Командирам, комиссарам, жидам, цыганам выйти! — скомандовал офицер по-русски.
Человек двадцать вышло из рядов. Офицер еще раз обошел строй.
— Ты! — показал он кивком головы.
Солдаты выволокли из строя пожилого раненого в очках.
— Ты! Ты! — показывал офицер. — А ты, свинья, ждешь?— остановился он против низкорослого чернобрового и темнолицего сержанта.
— Я русский.
— Снять штаны! Бистро!
Сержант не пошевелился. С двух сторон к нему подскочили эсэсовцы. Офицер, брезгливо морщась, достал из кобуры парабеллум и в упор выстрелил в грудь пленного. Перешагнул через труп и зашагал дальше.
— Ты! — указал он на Сойменова.
— Прощай, — шофер буднично кивнул Базанову и вышел из строя.
Отобранных увели. Остальные остались на стадионе.Прошло полчаса, час, еще час.Припекало солнце. «Воды, воды», — бормотал кто-то сзади Базанова. Бессильно опустился на землю один раненый, сел второй, товарищи положили третьего. Строй дрогнул, пришел на миг в движение. И сразу за
проволоку ворвались охранники с собаками, начали наводить порядок. Раздалось несколько выстрелов.
— Вверх! Вниз! Вверх! Вниз! — кричал дюжий немец, держа за шиворот, бросая на землю и поднимая в воздух молоденького щуплого красноармейца, почти мальчишку.
И весь строй вставал и падал, вставал и падал, вставал и падал. А тех, кто не мог встать, охранники убивали выстрелом в затылок — спокойно, деловито и безразлично. Их лица при этом ничего не выражали. И от этого Базанова охватил страх. У него мелко дрожали колени, обильный липкий пот выступил на лбу, шее, спине. Только теперь он по-настоящему понял, в каком положении оказался и что их ждет.
После полудня возвратился офицер, говорящий по-русски.
Пленных построили по шесть в ряд и открыли загородку. Спереди, сзади и с боков встали автоматчики, И колонна двинулась к дороге. И дальше, из села — мимо злополучного шлагбаума. Навстречу, верхом на лошади, ехал очень толстый немец. На круглой, как большой арбуз, голове нелепо — пирожком — сидела пилотка. Рыхлое бабье лицо его было красно и лоснилось, смешно торчали уши. Немец врезался в колонну пленных, нанося плеткой яростные удары направо и налево, кричал визгливым тенором: «Рус, ура! Ура, рус, ура!», норовя толкнуть конем и сбить с ног. Сжатые конвоем, люди все же пытались избежать его ударов, уворачивались, закрывали лицо руками.
Их гнали весь день. Без воды и пищи. Отстававших и вышедших из своего ряда пристреливали. Группа пленных уменьшилась наполовину. Базанов и его сосед по строю вели раненого. Он харкал кровью, голова его клонилась — временами он терял сознание. Потом некоторое время шел нормально, говорил просительно: «Вы уж поддержите меня, ребята, мы дойдем», — снова тяжелел и впадал в беспамятство.
Возле хутора их поджидал взвод автоматчиков. Колонну свернули с большака и повели лесным проселком.
— Здесь и шпокнут, — шепнул Глебу напарник.
— Могли и раньше,— тихо отозвался Глеб.
— У них по плану.
— Места подходящего не было,— сказал кто-то идущий сзади.— А тут подберут.
Колонну вывели на большую поляну и остановили.Воцарилась гнетущая тишина. Люди тяжело дышали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105