И даже слова просто не скажешь — крепко надо думать, прежде чем слово скажешь — что, кому, почему? Скажешь, например, луна сегодня яркая, а иной ретивый чиновник, слушай, ее полой халата полезет при-
крывать: указание, мол, получено. Положением надо умело пользоваться. Партийная, работа — как айсберг г восемь десятых ее под водой — не видно со стороны, и поэтому не для честолюбивых она людей. — И сразу же поинтересовался: — А ты честолюбивый, как думаешь?
— Думаю, в меру.
— Хорошо, если в меру. На партийную работу пошел, привлекло, значит, вкус почувствовал?
— Почувствовал: хочу с людьми, среди людей быть. Всю жизнь, понимаешь, геолог-отшельник. Мне в жизни сотни людей помогали. А я — единицам, так что должок остался.
— А что главным в работе считаешь?
— Наверное, хорошим психологом быть. Это трудно. Тут мне расти и расти. Опыта мало — одна интуиция.
— Все правильно! Но если мышление партийное, тогда и интуиция не подведет. Советуйся чаще... Почему со мной? — кинул хитрый взгляд Лазиз. — Я — далеко. По каждому вопросу не дозвонишься, не достучишься, да и неудобно: скажут, Сафаров протекцию дружку своему оказывает, под колпаком его держит, условия тепличные создает. Сегодня я тебя дома, например, пловом угощаю, завтра это всемирное событие оценивать станут. — Довольный шуткой, он засмеялся громко и заразительно, но тут же оборвал себя и закончил серьезно: — С кем советоваться, а? С одним, с другим! С собой и партийной совестью. Тогда все правильно будет... Хороших людей в обиду не давай, они-то все стройки у нас и возводят. Их больше, чем плохих, так что и волноваться тебе заранее нечего.
— А ты почему решил, что волнуюсь?
— Ну и плохо, что не волнуешься. Ты Богина давно знаешь, слушай?
— Богина? Недавно. А почему спрашиваешь?
— Очень уж он на твоей кандидатуре в ЦК настаивал. Он и у меня два раза успел побывать.
— И опять про меня говорил?
— Нет, не про тебя, про себя говорил. Очень любопытный человек этот Богин. Авторитетный человек. И молодой. Ему, видно, шагать и шагать. Его в республике ценят.
— Ну что ж! С таким и работать приятно.
— Еще бы! Как за стеной.
— Ты что-то недоговариваешь, Лазиз.
— Понравился мне Степан Богин, беседа прошла в официальной и дружеской обстановке. Очень знающий инженер и строитель, видно, хороший. И мнение о нем у всех такое — все может.
— Ну и?..
— Ну и, ну и!.. Чего ты меня пытаешь, слушай? Ничего не могу сказать! Хороший товарищ... Зря только, кажется, местоимение «мое» часто употребляет — вот что я заметил. Первое впечатление — не больше. Ты сам присмотришься — будет у тебя достаточно времени. Присматривайся, присматривайся: от ваших отношений атмосфера стройки зависеть будет. Да какой стройки! Главное — принципиальность. Мелкой свары не допускай, игры самолюбий не допускай. Иному, понимаешь, любимую мозоль только задень, и он сразу расширенный партком собирает.
— Намек понял, — улыбнулся Базанов.
— Намек, намек, — махнул рукой Лазиз. — Э! Должность человека большой властью наделяет. Каждый об этом помнить обязан. Я тебе это как историк говорю, учти. — Разговор, а вернее, то направление, которое он только что принял, уже начинал тяготить, видно, Са-фарова. Он то улыбался, то хмурился, нетерпеливо поводил полными плечами и наконец сказал: — Хорошо задумано было, понимаешь, со старым приятелем за пловом спокойно посидеть. А что получилось? Инструктаж, понимаешь, получился. Честное слово — инструктаж, аппетит даже пропал.
Они посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись.«Не беспокойся, товарищ, я не стану докучать тебе и пользоваться старым знакомством, уж как-нибудь сам справлюсь», — говорил взгляд Базанова.
«Начинай смело. Будешь прав, я тебя всегда поддержу», — казалось, отвечал Сафаров... Первые зимние месяцы стройки оказались морозными и снежными. Что ни неделя — обязательно метелит, обязательно пуржит. Степь и барханы замело снегом.
Эта зима напоминала Базанову зиму сорок пятого, когда он впервые познакомился с пустыней и почувствовал, что это место, где не только очень жарко, но где бывает и очень холодно.
Целую вечность, казалось, гулял буран по степи. Крутил белые смерчи, наметал поверх барханов огромные снежные подушки. Ветерок да морозец — вот тебе и Средняя Азия! Ребята, большой группой приехавшие по оргнабору из Сибири, смеялись: «Погреться приехали, нашли теплое местечко!» — и шутя требовали пересоставления трудовых договоров с учетом увеличения зарплатного коэффициента за злодейский климат и громадные суточные перепады температур. Это в балках, в столовой, в закрытых помещениях шутили. На улицу нос высунешь — не до шуток! Темное серое небо над головой висит, ветер обжигает лицо и руки, сбивает дыхание, мешает идти. Снежные плотные заряды затушевывают все окрест. Но работать все равно надо: грузы прибывают, вагоны и платформы не должны и часа простаивать, за это Богину денежки придется поплачивать. А уж ни за что ни про что денежки поплачивать Степан Иванович Богин очень не любит! Вот и объявлен аврал. Трудятся абсолютно все, кто оказался в эти дни на железнодорожном разъезде. В четыре смены — по шесть часов кряду... Больше чем шесть часов при такой погодке даже самому закаленному человеку выдержать трудно. Тем более экипированы все оказались плохо: телогрейки и те не у всех, а ватные штаны, или тулупчик, или пальтишко на рыбьем меху — у десятка самых запасливых.
Графики все, естественно, к чертовой матери. Лицо у Богина цвета осенней степи стало. Посерел начальник строительства. Мотается по замкнутому четырехугольнику: Бесага (так перекроили на русский лад название этого места — Бешагач, что значит «Пять деревьев») — Солнечный — разъезд (к тому времени его уже станцией считать стали и Дустлик назвали — «Дружба» по-узбекски значит).
И тут одно за другим два сообщения. Выехал Степан Иванович из поселка Солнечный в «город» и не доехал почему-то. А в самом «городе» тоже положение тревожное: продукты кончаются и печки топить нечем. Базанов выяснил: оказалось, два дня назад были от-
правлены из Дустлика пять машин с продовольствием и топливом. Видно, и они застряли в пути, а может, сбились и блуждают где-нибудь.
Базанов решил организовать колонну из тракторов и грузовиков. Пойдут медленно, зато с тракторами вернее. Нужны опытные трактористы. Особенно первый, который поведет за собой колонну. Одного такого Глеб знал, запомнил его еще месяц назад, при разгрузке: он, словно детской игрушкой, управлял тяжелой машиной. Оказалось, переведен на котлован в Бесагу. Второй, которого Глебу рекомендовал механик только создаваемого транспортного управления, был болен, лежал в больничном вагончике с воспалением легких.
— Выделяйте любого, поопытнее, — сказал механику Глеб. — Хорошо, если найдете северянина или бывшего целинника из Казахстана.
— Плохо я знаю их, дьяволов. Мое дело машины.
— Они железные и с ними проще?
Механик сокрушенно покрутил головой, но пообещал:
— Найдем кого-нибудь...
Ледяной ветер обжигал. И казалось, бил острым гвоздем в грудь. «Проникал в легкие и там посвистывал» — почему-то пришла на ум фраза. Глеб на ветру чувствовал себя всегда неважно, а сегодня — просто плохо. И уже дважды по-быстрому выбрасывал на ладонь крупинки нитроглицерина. Нитроглицерин помогал мгновенно. Надо было лишь на несколько секунд остановиться и постоять не двигаясь. Никто и не догадывался, что ему НАДО принимать такое лекарство, что ему необходимо помочь сердцу — срочно, в этот момент. Особенно тяжело приходилось Базанову, когда ветер был сильным. А тут еще и холод. От холода тела сжимаются. Сжимаются и кровеносные сосуды, как известно...
Глеб зашел погреться в барак, служащий временным пристанищем для прибывающих на стройку — вроде бы распределительным пунктом. Вокруг печки, сделанной из бочки, сидели люди. Базанова узнали. Подвинулись, пропустили к теплу.
— Может, чайку? — вывернулся из-за спин косоплечий мужик с полуведерным чайником и железной кружкой.
Глеб кивнул и, следя, как тот легко, не дрогнувшей от тяжести рукой наполняет кружку темно-коричневой, почти черной жидкостью, и думая о том, что человек этот очень силен, спросил:
— Откуда вы, товарищ?
— Сейчас прибыл или родом откуда? Родился в деревеньке на Орловщине, а сам из племени строителей-кочевников. Сегодня тут, завтра там.
— Где рубль длиннее, — насмешливо подсказал щуплый паренек.
— Примерно, — не стал ввязываться в разговор косоплечий. У него были очень длинные руки и глубоко посаженные, умные и спокойные глаза. Поставив чайник на бочку, он отошел и исчез за спинами сидящих вокруг огня.
На секунду воцарилась тишина. Потом тот же щуплый паренек, почти мальчишка, с лицом, заляпанным крупными веснушками, попросил:
— Дальше давай трави. Чего замолк?
Глеб понял, что своим приходом прервал какой-то занятный рассказ, отхлебнул из кружки обжигающего чифиря и.сказал поощрительно:
— Трави, трави. И я послушаю, если очень интересно.
Сидящий слева, недалеко от Базанова, человек смущенно поерзал. Узкое, нервное лицо его, на котором выделялся нос и длинный подбородок, выражало сомнение. Он сглотнул слюну, отчего резко дернулся кадык, и сказал:
— Треплемся от нечего делать, товарищ парторг. Так, житейские байки разные на сон грядущий.
— Про женщин небось?
— Нет. Про женщин мы через месяц-другой начнем, не раньше, когда осатанеем в пустыне этой. — Он перестраивался на ходу.
По мимолетным взглядам Глеб понял это, но не показал виду и еще отхлебнул чифиря, чувствуя, как благостным теплом и свинцовой усталостью наливаются руки, ноги, спина и даже веки.
— Рассказывай, — сказал он, борясь с дремотой. — Не тушуйся. А я... тут у вас... посижу с вами... недолго, погреюсь. — Он устроился поудобней и закрыл глаза.
— Аут! — сказал щуплый.— Спит. Укатали сивку крутые горки.
— Говорили, болел сильно, — доброжелательно добавил узколицый. - Ему бы все же полегче работенку подыскать, в городе каком, в конторе.
— Ты и займись этим, Саня. Решено?
— Каждый может посоветовать. Ну, так я рассказываю...
Базанов слышал нудный, как дождь по крыше, скрипучий голос рассказчика, с бесконечными «так», «вот», «значит». И столь же бессмысленным и нудным был сам рассказ - история о молодой женщине, окунувшей в бензин испачканную плащ-болонью и не нашедшую ее там через какое-то время: растаяла болонья, растворилась... Впрочем, история на том не кончалась — бензин с растаявшей болоньей был вылит женщиной в унитаз, на который уселся человек с газеткой. Закурил, бросил под себя горящую спичку...
В этом месте истории восторг рассказчика перед случившимся взрывом и развороченным унитазом достиг, казалось, предела... Воздух в комнате стал совсем синим от табачного дыма — дышать было нечем. И тут еще эта бессмысленная скрипучая болтовня о болонье, бензине, женщине, взрыве — Базанов почувствовал, что ему совсем невмоготу. Дурнота подступила к горлу, он хотел уже вмешаться и остановить как-то эту идиотскую беседу, но тут его опередил косоплечий.
— Ну чему ты радуешься, дуролом? — спросил он беззлобно рассказчика. — Байка твоя старая и глупая, чего в ней веселого?
— Да уж, действительно, смешного мало. Глупая история, — решительно поддержал его Базанов. Он встал, поеживаясь, и добавил решительно: — А теперь послушайте-ка вы меня. Есть ли среди вас трактористы, хорошие трактористы?
— Я строитель, — сказал узколицый. — А еще — выше поднять и дальше бросить.
— А лично я шофер. Первый класс имею, — сказал щуплый парень. — Могу возить и высокое начальство. Лучшие рекомендации: по Москве гонял. Первый талон — ни одного прокола.
— Шофер — это хорошо, —сказал Базанов. — Но очень нужен опытный тракторист.
... — А в чем дело? Тракторист-то зачем? — послышались голоса.
Базанов рассказал, что рано утром он поведет колонну. Метеосводки малоутешительные. Без тракторов им не пробиться, нужно хотя бы пять тракторов, самое малое. На трех экипажи есть, но ребята молодые и, как говорится, необстрелянные. Он не очень уверен в них. Поэтому и ищет опытного тракториста.
И тогда опять из-за спин выдвинулся косоплечий, который наливал чай Глебу, сказал очень спокойно и буднично:
— Поеду, если надо. Лысой моя фамилия.
Взгляд его умных и грустных глаз, сидящих глубоко подо лбом, был спокоен, уверенно-спокоен, как и голос. И Глеб сразу почувствовал твердую веру в этого человека и сразу решил: не подведет.
— Пойдемте со мной, товарищ Лысой, — сказал он и поднялся.
Колонна вышла со станции едва рассвело. Видимости никакой — ноль целых ноль десятых, как сказал Лысой,— и двигаться поначалу пришлось по компасу, с зажженными фарами. Впереди трактора, прокладывающие путь, сзади грузовики. В кабине машины, замыкающей колонну, ехал механик (и на случай ремонта, и в воспитательных целях), снабженный ракетницей. Базанов приказал держаться кучно, не рассеиваться, интервал метров пять — семь.
Часам к десяти совсем посветлело и ветер, будто растеряв силу, затих, потом стал налетать ураганными порывами, которые, казалось, задерживали и ход тракторов.
Базанов посматривал по сторонам, часто сверялся с картой: места вокруг казались незнакомыми, снежный буран уничтожил привычные ориентиры. Столько раз проезжал и проходил здесь Глеб за два десятка лет работы в пустыне, а теперь ехал точно впервой по неисследованному материку, боясь уклониться в сторону и заблудиться. И нервничал. В отличие от Лысого, который спокойно и деловито, с небрежным
артистизмом — что приходит за долгие годы практики или рождается у некоторых людей сразу, «от бога»,— как органист, тянул на себя и отпускал рычаги. Головной трактор, повинуясь ему, штурмовал немыслимой крутизны снежные склоны, лихо сползал вниз, уверенно, но с определенной долей осторожности преодолевал или обходил снежные козырьки и другие коварные места. Лысой, казалось, и не смотрит на дорогу, ведет трактор каким-то особым чутьем. Дважды он брал на прицеп и вытаскивал забуксовавшие ЗИЛы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105