— А ты в нем резервы человеческие мобилизуй. И развивай их. Мысль понимаешь? Чудесно! Вот тебе программа до следующей партконференции. — Лазиз беззвучно рассмеялся. И, сразу же став серьезным, спросил: — Место Шемякина вакантное?
— Вакантное.
— Так и запишем. Мы Богину хорошего человека подыщем. Я присмотрю кандидатуру, а ты уж поддержи на месте.
— Хоп, — кивнул Глеб.
— Выступать собираешься?
— Буду.
— Очень хорошо. Позвони мне домой вечером. Может, встретимся, а? Посидим спокойно, а?
— Позвоню.
— Очень правильно ты в точку бьешь, Базанов: чистый моральный климат, воспитание людей — главная наша с тобой забота. Субъективный фактор в строительстве коммунизма высок: сознательный труд масс теперь во сто крат усиливает действие техники, планирования, управления. Звони. — И он пошел к группе почтительно дожидающихся его людей...
Выступая на конференции, Базанов говорил о стройке, о перспективах ее развития и влияния на экономику области, республики, всей страны. И еще — о почине комплексной строительной бригады Яковлева, подрядный хозрасчетный метод которой уже начали пробовать в Солнечном — он мог стать полезным и для других строительных организаций,— и об уникальном мраморном карьере, что из-за бесхозяйственности областных организаций эксплуатируется доисторическими способами и приходит в полное запустение.
Воскресным утром Глеб вышел потолкаться на улицах — он очень любил бесцельное хождение, когда азиатский город превращается в один большой базар, — и встретил Морозову.Это надо же — встретиться в такой толчее! Словно договорились и назначили свидание. Они одновременно заметили друг друга и одновременно свернули в боковые проулки. А спустя полчаса опять встретились случайно, и тут уже кинулись навстречу, сквозь толпу, и, устыдившись своего порыва, одновременно спрятали радостные улыбки, пожали друг другу руки и задали один и тот же вопрос: «Вот встреча! Какими судьбами?» Не удержавшись, они рассмеялись. И уже не задавая никаких вопросов, пошли вместе паутиной городских улиц, пропахших в этот солнечный день сложными запахами шашлыка и плова, жареной рыбы, лепешек, самсы, которыми торговали тут же, повсюду, на открытом воздухе.
Они медленно двигались среди гомонящих, продающих и покупающих что-то людей, торгующих и просто переговаривающихся на русском, узбекском, арабском, корейском, татарском, таджикском языках. Глеб вел Наталью Петровну за руку. Временами, чтобы пробиться через особо плотную пробку или преодолеть бурный людской водоворот, он шел первым, а она за ним. Они молчали — говорить было невозможно в этом адском шуме, создаваемом не только голосами горожан, но и стуком молотков чеканщиков и сапожников, ржанием лошадей, надрывными криками ишаков, гудками автомашин, столкнувшихся лбами на крохотном пере-
крестке, и добрым десятком других самых разных звуков. В один из моментов Наталья Петровна случайно оказалась впереди него, а Глеб взял ее за плечи, чтобы направить в нужную сторону. Теплые и полные плечи ее вздрогнули. Она медленно обернулась, и Глеб увидел вдруг ее нежные и умоляющие глаза. Он хотел поспешно убрать руки, но она задержала их своими руками и на миг коснулась щекой...
Они углубились в крытую галерею рынка. Тут, прямо на земле, горами лежали зеленая сладкая редька, лук белый и сиреневый, а на прилавках в рядах — прошлогодние багрово-красные гранаты, черный сморщенный виноград, громадные, точно восковые, груши, первая кроваво-желтая клубника. Тут торговали специями для плова, семечками, орехами, неведомыми се-менами, цистами, сластями. Дальше шли мясные и молочные ряды. Женщины в разноцветных бархатных безрукавках, в платьях из яркого хан-атласа, таких же пианах и остроносых калошах-каушах, закрыв платком нижнюю часть лица, крадучись, продавали тюбетейки И мягкие ичиги, осторожно, из-за пазухи показывали искусно сделанные под старину сережки, браслетки, кольца.
- Когда-то здесь был караван-сарай,— сказал Глеб. — Видите, несколько комнат сохранилось.
В узких, похожих на кельи комнатах древнего «отеля» трудились мастеровые. Изготовляли детские кро-ватки-бешикиз заветные сундуки — от малого до большого, затейливо украшали их разноцветными полосками жести, В одну из комнат втиснулся даже магазин «Промтовары». На безоконной стене его лозунг: «Труд отец, бережливость — мать богатства». За чайханой метровыми буквами призыв : «Уничтожайте мух». Под ним большая, наверное миллионного увеличения, муха и.текст. Наталья Петровна принялась, чи-тать с нарочитым азартным увлечением:
- «Предположим, перезимовавшая муха отложила 15 апреля 120 яиц. 1 мая из них разовьется 120 мух. 2-го из этих 120-ти 60 окажутся самками». Потрясающая конкретность, — улыбнулась она. — И почему именно первого мая?.. Так: «28 мая из отложенных 60-ти яиц разовьется 720 мух. 15 июня разовьется 432 000, а к 10 сентября...» —. какое-то астрономическое число! — 559 872
и семь нулей. Ужас! Интересно, что будет к Новому году?
— Пример конкретной и доказательной агитации, которая может запугать весь город, а каждого третьего сделать неврастеником.
— А что, у вас в городе нет мух? — услышав слова Базанова, желчно обратился к нему старик, продававший рядом с плакатом лотерейные билеты и заодно ядовито-синих и зеленых леденцовых петушков на палочках.
Глеб и Наташа посмотрели друг на друга и рассмеялись. Беспричинно-радостное настроение овладело ими. Они вышли из-под крытых галерей рынка и оказались во внутреннем дворе бывшего медресе, ныне функционирующей духовной семинарии. Крытый крупной плиткой двор был блестящ, стерильно чист, точно отполированный веками череп, и пуст, двери семинарских келий, опоясывающих двор крытой галереей, закрыты, нигде ни души. И на волейбольной площадке в углу двора пусто, и у застекленных стендов с газетами. Справа и слева над медресе возвышались уходившие в небо гигантские пальцы минаретов, выложенных орнаментированными поясами из синей и зеленой глазурованной плитки. Впереди — лобастый купол старой мечети. Старое и новое, древность и современность поразительно сосуществовали тут, в городе.
У выхода Глеба и Наталью Петровну окружила стайка мальчишек. Гомоня, они протягивали кляссеры с марками, монеты, значки. Кричали: «Дейч? Энглиш? ФранцузиШ?» — приняли их за туристов.
— А из какой вы страны, дяденька? — спросил наконец по-русски самый старший. Заводила, наверное.
— Из Атлантиды мы, мальчики, из Атлантиды,— ответила за Глеба Морозова.
— Мы к ним, как к взрослым, по делу, а они шутят, — горько сказал мальчуган, и вся стайка, мигом вспорхнув, исчезла.
Базанов и Морозова вышли на площадь перед крепостью — бывшей ханской резиденцией. Здесь казалось не так многолюдно. Ветер нес сор, обрывки бумаг и газет, белую луковичную шелуху и шелуху семечек, поднимал пыль. Здесь останавливались машины, приехавг шие в город, привязывали лошадей, продавали пиво
и было особенно много шашлычных жаровен. Бродили бесхозные ишаки и собаки. Среди тоненьких акаций сидели на вещах пассажиры, ожидающие рейсовых автобусов. За сквером стеной возвышались новые многоэтажные дома— там рождался новый город.
Возле пестрого шатра стояла гигантская афиша: «Крылатые люди. Гонки по вертикальной стене. Галина и Александр Маттео».
— Волшебство какое-то, — сказала Морозова. — Вы меня в сказку окунули.
— Это Азия,— сказал Базанов.
— А я думала, знаю ее.
— Она всюду разная, у нее тысячи лиц. - Я проголодалась, Глеб Семенович. - Мы пойдем в лучший ресторан.
- И все будет как в Ленинграде?
— Лучше!
Они были радостны, оттого что добрый джинн помог им встретиться. Но в ресторане на берегу большого пруда, выложенного изумрудными плитами, рядом с бывшим основательно разрушенным дворцом — ханским гаремом — это их настроение почему-то стало тускнеть. Потому, наверное, что долго искали свободный столик, так и не нашли, не дождались, пока освободится, и подсели к двум парням — не то арабам, по то пакистанцам. И сразу же завели деловой разговор.
Глеб считал, что ленинградский проект двухэтажного магазина неудачен: слишком много стекла, плоха солнцезащита, работать там все равно что в доменной печи, нестойки красители. Морозова сообщила, что проект пошел уже в «переплавку», а на те магазины, что уже «запущены», решено сделать солнцерешетки — она достала блокнот и принялась их рисовать. Руководство института одобрило работу архитектурного надзора в Солнечном. Наталья Петровна сказала это не без радости. Очень понравились и их автобусные остановки, и сушилки для белья, они рекомендованы и для других южных городов.
— Знаете девиз Кирилла Владимировича? — улыбнулась она. — Вчера задумали — сегодня сделали. В нем весь Попов, правда? И ведь что получается, Глеб Семенович: чем больше мы влезаем в город, тем труднее становится. Во всяком случае, не легче. Поиск — дело
хлопотное, трудное, строить по старым типовым проектам — вот что всем мило, несмотря на лозунги и призывы. Типовой дом, типовой сарай — ими никто не восхищается, но их можно возводить безбоязненно, без всякого торможения и нервотрепки. А тут чуть что — дебаты, согласования, утряски, и каждый раз сто тысяч «как» и «почему». Нам по-прежнему мало доверяют, а ведь и мы хотим, чтоб строился город не только быстрее, дешевле, но и красивее.
— Новое борется со старым. Диалектика,— отговорился Базанов. — Расскажите, какие дела привели вас сюда?
Оказалось, просто очень хотела осмотреть старый город. Села на самолет и прилетела в свободное время.
...И снова кружение улиц, лавчонки, шумная толпа. Древние памятники — бывшие дворцы и бывшие мазары. Пыль веков. Тишина. И его ладони касаются ее теплых округлых плеч. Все чаще, все уверенней. И Наталья Петровна уже не оборачивается, не смотрит умоляюще и беззащитно.
— А знаете, я Антошку привожу,— говорит она.
И Глеб улыбается: он знает, что стоит за этими словами. Значит, передумала, продлила свою командировку и остается в Солнечном.
— Я помогу вам, — говорит он. — Квартира и прочее.
— Все уже сделано, невнимательный вы человек! — смеется она. — Неделю назад. Хорошо бы я выглядела, если б ждала вашей помощи.
— Но как же — мальчик и ваша работа, разъезды?
— Он у меня мужик самостоятельный. Как и я — второй в семье мужик. У нас мужская семья. И маму я до весны сговорила побыть тут.
— Вы молодец. Я очень рад, очень.
— Вы получили однажды мое письмо?
— Получил. Хотел ответить, не знал куда.
— А что вы хотели написать?
— Чтоб вы возвращались скорей.
— Хорошо, что не вы напомнили мне о письме.
— Почему? Вы о нем жалеете?
— Господи! Ни о чем я не жалею! — воскликнула Наталья Петровна и в тот момент, когда руки Глеба, оберегая и направляя, снова легли на ее плечи, на миг прижалась к нему...
К пяти часам центр старого города начинает пустеть и затихает. Закрываются лавки, мастерские. Лоточники собирают товары. Исчезают продавщицы тюбетеек, ичиг и «драгоценностей». На узкой мостовой остаются кучи всякого хлама, бумаги, оберток от конфет и мороженого, шелухи от орехов, семечек, пустых коробок. Появляется поливомоечная машина. Гоня впереди себя облако пыли и тугую струю воды, она лавирует в узком улочке, смывает весь сор и грязь... Старый город похож теперь па огромную театральную декорацию, остам лепную актерами после спектакля. Наталья Петровна говорит об этом Базанову. Темнеет. Он сосредоточенно думает о чем-то...
Они сидят на краю городского парка, возле мавзолея удивительной красоты. За мавзолеем начинаются пески и силятся приподняться маленькие барханы. Пустыня уже дышит зноем. А над их скамейкой шумит теплый ветер в листве могучих карагачей и талов. Многоэтажные дома с окнами, сверкающими вечерними огнями, кажутся отсюда хрустальными глыбами.
Морозова говорит:
- Представьте, в Азии мне захотелось снова рисовать. Когда-то я очень любила акварель, Глеб Семенович. Меня хвалили, советовали идти в Академию. Но, знаете, посредственным художником быть еще хуже, чем посредственным архитектором. И я из принципа пошла в ЛИСИ, закинула на антресоли этюдники и подрамники. «У человека в руках должно быть ремесло», — говорил мой отец. А привезли вы меня в Азию, захотела снова писать. Ночью встаю — рисую. Где бы ни была, что бы ни видела — все хочу изобразить. Поэтому и сюда примчалась. Заболела Азией. И не только я. Бакулевы кинулись кумгаиы старинные собирать. Времени, к сожалению, нет. И канцелярия много сил отнимает. — Она помолчала и добавила: — А за Азию вам спасибо. Хорошо мне здесь, очень. Будто лет на десять помолодела...
Они шли широкой безлюдной аллеей парка. Ветви деревьев шатровым сводом переплетались у них над головами. Под ногами, как снег, скрипел крупный песок. Свет от фонарей образовывал на земле причудливые качающиеся круги. Наталья Петровна, продолжая говорить, вдруг взяла Глеба под руку:
— Вы появляетесь в моей жизни, словно волшебник. Тогда, в Ленинграде, и сейчас. Вы заманиваете меня в сказку, показываете массу чудес, фантастические богатства и... исчезаете. А я чувствую себя брошенной и обманутой девчонкой. Завели и оставили. Потом я встречаю вас — другого. Буднично-прозаического, отягощенного делами и заботами. Этот человек произносит речи, кого-то хвалит, кого-то ругает, похоже, он совсем забыл доверившуюся ему маленькую девчонку, которая ждет от него новых походов в сказку. Я не хочу расставаться с добрым волшебником. Я хочу видеть его чаще. Мы же рядом работаем и видимся чуть не ежедневно.
— Волшебник — старый человек, — сказал Глеб. — Но одно желание у него очень сильно. И если бы вы разрешили...
— Что? — нетерпеливо и, как показалось ему, чуть раздосадованно перебила она.— Что разрешили?
— Прийти к вам домой. Мне очень хочется познакомиться с Антошкой, с вашей мамой, когда они приедут.
— Глеб, — сказала она, останавливаясь, поворачивая и приближая к нему лицо, будто желая рассмотреть его в упор.
У него слегка закружилась голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105