Трактористы и шоферы поспешно сгоняли с платформ тягачи и кухни, огневики скатывали 152-миллиметровые пушки-гаубицы, выносили боекомплект. Батарея управления бригады, куда входил и взвод связи лейтенанта Хабибулина, возилась со своими катушками, выгружала склады и штабное имущество. Во всем сказывалось поспешное формирование: не притерлись еще друг к другу люди, офицеры плохо знали свое начальство, младшие командиры — солдат. На путях царила страшная толчея, раздавались излишне громкие команды, ругань. Люди торопились, нервничали, галдели. Но вот на платформе появился окруженный офицерами комбриг — маленький, суровый, в длинной до пят шинели. Забегали посыльные, и человеческий муравейник зашевелился с утроенной скоростью. В движении солдат появилась разумная целенаправленность и организованность, стих гомон, и вскоре трактора первого дивизиона уже тащили свои пушки по дороге. Следом стала уползать в лес и вся бригада.
Широкая подмерзшая к вечеру дорога кончалась у первых деревьев. Дальше шла просека, пробитая саперами через болотистую топь. На ней лежала многокилометровая бревенчатая колея, покрытая досками. Местами были сделаны разъезды для автомашин. Свя-
занные верхушки деревьев образовывали тоннель и скрывали дорогу от немецкой авиации.Всю ночь бригада была на марше. Валил густой мокрый снег. Дробно грохотал настил под гусеницами тракторов, бурахтел под колесами орудий. Артиллеристы ехали на лафетах. Разведчики — кому повезло,— проявив сноровку, атаковали штабные машины и радиостанции. Телефонисты, заткнув за ремень полы шинелей, тащились по обочинам, чтобы не мешать движению техники. Идти было трудно. Под ногами чавкала вода. Карабин, противогаз и вещмешок тяжелели с каждым километром. Черный коридор казался нескончаемым.
Глядя в затылок идущему впереди, Базанов считал шаги. Ни о чем не думалось. Тупо ныла рана на бедре. Он вспотел и чувствовал, что силы уходят. Глаза закрывались сами собой.
— Привал! — зычно крикнул Хабибулин. Каждый рухнул на откос — там, где застал его этот приказ.
Несколько минут Базанов лежал неподвижно. Потом заставил себя сесть и, раскрутив проклятые обмотки, переобулся. Чугунная дрема валила на снег. Стало зябко.
Он достал из кармана шинели кусок сахара и сгрыз его, не ощущая вкуса.
— По порядку номеров рассчитайсь! — раздалась новая команда.
— Пятнадцатый, — вяло сказал Глеб, толкнув в бок спящего соседа.
— Подъем! — гаркнул лейтенант и призывно помахал над головой электрическим фонариком. — Вперед! За мной!
Снова чавкает вода и талый болотный снег под ногами. Мерно колышется спина идущего впереди номера четырнадцатого. Слева плывут елки, бессильно уронив покрытые белыми подушками лапы. Справа лязгают трактора, ползут с подвыванием на первой скорости полуторки, тянутся орудия.
Привал-подъем, привал-подъем. Нет конца черному коридору. Только бы не заснуть на ходу. Под Сталинградом один казах заснул на марше и наткнулся на штык соседской трехлинейки... образца тысяча восемь-
сот девяносто первого дробь тридцатого... старая... сколько войн прожила. У артиллеристов карабины... легче... автоматы еще легче и удобнее... только мало их, мало.
Базанов считает шаги. И останавливается, наткнувшись на соседа. Сзади сразу же наваливаются еще двое. На дороге — пробка. Разрушен настил, сполз на обочину трактор, застряло в колдобине колесо орудия. В загоревшемся на миг косом луче фары видно, как летит из-под буксующих траков ржавая болотная земля, снуют черные тени.
— А ну, кто тут?! Всем сюда! — раздается начальственный окрик.
Сбросив на землю карабины, противогазы и вещмешки, связисты поднимаются на деревянный настил и окружают отцепленную пушку. И даже лейтенант Хабибулин хватается за колесо рядом с Глебом.
— Эх-рраз! И-рраз! — запевает кто-то звонким тенорком. — Взяли, славяне! Давай! Давай! Навались! Пошла, оловянная! Пошла! Пошла-а-а!
Оскользаясь и падая с мокрых бревен, толпясь и толкаясь, связисты втягивали на колею стальную громаду. Сантиметр за сантиметром орудие ползло вперед, угрожающе кренясь на правый бок, выравниваясь и снова кренясь. Главное, не останавливаться, не ослаблять усилий. Перевернись орудие — кому-то это будет стоить жизни, зазря погибнет солдат, может и не понюхавший пороха. Тут уж отдай всего себя, выложись до конца, вытяни жилы — смоги, будто ты один и от тебя все зависит.
Связисты оказались сильнее трактора. Они пронесли пушку на руках метров пять и втолкнули на настил. Батарейцы остались крепить бревна и гатить порушенный участок, а Хабибулин, с пристрастием произведя перекличку и гордясь выполненным делом, повел свой взвод дальше.
Несмотря на то что пришлось изрядно потрудиться, получасовая разминка приободрила связистов. Пока не исчез запал и радостное возбуждение, они шли весело, разговаривая и посмеиваясь, вспоминая, как один упал, другой струхнул, а третий издал с натуги неподходящий звук. Но вскоре вновь воцарилась тишина. Связисты втянулись в однообразный и убаюкивающий
ритм движения, шаги их стали короче. Появились отставшие. Старик новобранец стер ногу и хромал, задерживая всех.
— Подтянись! Шире шаг! — орал Хабибулин, то пропуская цепочку, то вновь оказываясь во главе ее. — Вперед! Впе-ред!
Он был двужильный, этот лейтенант, отличный ходок, и усталость не брала его. А может, просто умел держать себя в руках. Базанов позавидовал: одногодки они, кажется, он вот бредет еле-еле, а Хабибулин летает как ни в чем не бывало из конца в конец колонны, словно марш-бросок начался только что, а не шесть с половиной часов назад.
Связистов обгоняли штабные «виллисы», кухни и радиостанции, смонтированные на автомашинах. С продуктовой полуторки каптер Смоленский сбросил им мешок сухарей. Был объявлен привал, и сержанты под руководством старшины, бдительно подсвечивающего им фонариком, принялись раскладывать на разостланной плащ-палатке равновеликие кучки. В каждом отделении кучки делили по числу солдат.
— Кому? Эту кому? А эту? — тыча пальцем в сухари, спрашивал сержант.
Один из связистов, стоя к нему спиной, называл фамилии. Такой порядок считался на фронте самым демократическим: еда делилась на глазок, по-быстрому, но без обид и обмана. Получил чуть больше других — твое счастье. Все это напоминало детскую игру и радовало, превращало жратву в какую-то особую, веселую лотерею.
Базанов получил свои два сухаря и несколько обломков и завалился на снег под елку. Есть уже не хотелось, хотелось спать. Рядом сидел, опершись спиной о ствол дерева, пожилой, заросший по глаза твердой черной щетиной, болезненного вида солдат. Весе-лов — была его фамилия. Хабибулин упорно называл его «Веселый», потому что тот никогда не улыбался, не шутил и молча смотрел на всех мрачно-темными, кажущимися неподвижными глазами. Макая сухарь в котелок с болотной водой, Веселов торопливо и громко смоктал, пытаясь осилить сухарь большим беззубым ртом.
— Трудно, батя? — посочувствовал Глеб.
Старик не ответил, даже не повернул головы...Базанов так и не понял — вздремнул ли он, долго или недолго пролежал под елкой: раздался близкий окрик Хабибулина, Глеб вскочил, привычным движением закинул лямки вещмешка за спину, подхватил карабин и противогаз — все еще плохо соображая, где находится, — вылез из-под дерева и, с трудом переставляя затекшие ноги, пошел вслед за Веселовым.
К рассвету лес поредел. Подул холодный, пронизывающий ветер, усилился снегопад. Снежинки стали злые и колючие. Бревенчатая дорога резко вильнула влево, выползла на опушку и уперлась в большое поле. По полю крутились белые вихри. Колонна тягачей, орудий и машин уходила в снежную пелену, как в туман.
У развилки дорог, прячась за листом фанеры от штормовых порывов ветра, приплясывал офицер-регулировщик. Выслушав Хабибулина, он достал карту и что-то долго объяснял ему. Хабибулии понятливо кивал, потом хотел было возразить, но регулировщик скомандовал «кругом», и посрамленный, свирепый, как бес, лейтенант вернулся к солдатам, не зная, на ком сорвать злость.
Связистам предстояло пройти еще километров двадцать до места, где размещался штаб бригады. Чтобы сократить путь, Хабибулии принял самостоятельное решение: сошел с дороги, по которой двигались дивизионы, и — как учили в училище — повел взвод по азимуту. Судя по его карте, так почти вдвое уменьшалось расстояние.
Конечно, это было бредовое решение: как только солдаты вышли из леса и двинулись по целине, метельные вихри хлестнули им в бок, запорошили снегом, бьющим в лицо как шрапнель. Но Хабибулии был не из тех, кто меняет свои приказы. Построив взвод в две шеренги, он двинулся первым, пробираясь вперед, словно танк. Увязая в снегу, он между тем оборачивался и провозглашал бодро:
— Нажмем, хлопцы! Не отставай! Трудно в ученье — легко в бою! — Железный парень был этот молодой Суворов.
Обе шеренги растянулись, рассыпались по полю. Те, кто оказался покрепче и тренированней, выдвинулись в первые ряды. Старики — а их во взводе было немало — безнадежно отстали, выбиваясь из сил. Все это очень напоминало отступление из-под Москвы наполеоновской армии, изображенное на полотнах известных художников.
Связисты совсем утратили боевой дух. В задубевших шинелях, облепленные снегом, шатающиеся, с мокрыми черными лицами, они, точно призраки, возникали то слева, то справа от Базанова. Да и лейтенант заметно сник, кричал реже и только одно:
— Командирам отделений! Не теряй людей!
Жизнь прожить — не поле перейти. А это поле оказалось для некоторых труднее всей прожитой жизни.
Но ведь все кончается. И хорошее, и плохое. Кончилось и непроходимое заснеженное поле. И была потом разрушенная — разбомбленная и расстрелянная — прифронтовая деревня, забитая войсками и техникой, где связистам посчастливилось занять большую воронку и подпольно развести там костерок, погреться, немного обсушиться и поспать. А после был жирный наваристый борщ, уже по фронтовым нормам, банка свиной тушенки на троих — и отдых до вечера.
Много ли надо солдату ? Вздремнуть, пожрать, переобуться и смазать оружие. Когда прикажут — усталость проходит очень быстро даже у самых усталых. Думаешь, и пальцем не пошевелишь, а дали команду — и протопаешь сгоряча еще двадцать километров.
Два дня спустя, утром перед построением, Базанова вызвал к себе лейтенант. Он сидел на катушке с кабелем и брился. Веселов хмуро держал перед ним зеркало. Покосив глазом в сторону Глеба, Хабибулии спросил:
— Как дела?
— Нормально, товарищ лейтенант. — Базанов посмотрел поверх его головы и переступил с ноги на ногу.
— Хватай котелки и за водой — бе-хом! Неси теплой. Действуй по обстоятельствам!— крикнул вдруг Хабибулии.
Выцыганив у незнакомого повара два черпака кипятка, Глеб предстал перед лейтенантом. Тот ткнул пальцем в воду, обжегся и похвалил:
— Отлично! Кинь-ка туда малость снега и плесни мне. — Мигом сбросил ушанку, полушубок и гимнастерку, засучил рукава теплой байковой рубахи, нагнулся, протянул ладони ковшиком. Самодовольно и жизнерадостно зафыркал.
Поливая из котелка, Базанов неприязненно поглядывал на коричневую шею лейтенанта, тупой, коротко стриженный затылок, на бугры плеч и мускулы рук, играющие под рубахой.
Растираясь вафельным полотенцем и весело поглядывая по сторонам, Хабибулин отметил:
— Ты хороший солдат, Базанов. Глеб промолчал.
— А этот, — кивнул на Веселова, все еще стоявшего рядом с зеркалом в руках,— тоску на меня наводит. Погляжу — зеваю. Страшилище! Не приведи аллах один на один ночью встретить. Иди ко мне связным. Ну?
Глеб помялся.
— Катушки на фронте крутить — не баран чихнул, Базанов. А тут всегда возле меня будешь. Мог бы и приказным порядком, но не хочу. Решай добровольно.
Хабибулин был настроен благодушно: он благополучно довел вверенную ему колонну, помылся и побрился и, как всегда, чувствовал себя молодым, сильным и справедливым. Готовым к предстоящим боям. Желая еще больше расположить к себе Базанова, он сказал, что начштаба бригады — его земляк — обещал ему продвижение по службе и при первой вакансии, через полгода-год, должность помощника начальника связи. Тогда у них и своя машина будет, и всегда крыша над головой — любая рация из тех, что на колесах, или «летучка». И опять напомнил, что мог бы действовать приказным порядком, но не хочет: настоящий ординарец — тот, кто работает не по принуждению, а с душой и с любовью относится к своему командиру.
— Не хочу я, товарищ лейтенант. — Базанов кротко улыбнулся, чтобы не обидеть взводного. — Не потому, что именно к вам, а вообще не гожусь. Тут старичок расторопный подойдет. Выбирайте, вон их сколько!
Хабибулин свел густые брови, лицо его почернело. Он чертовски быстро свирепел.
— Дурак ты, Базанов. Жалеть будешь.
— Так я...
— Ну все — вы свободны!
Глеб браво повернулся кругом и пошел к своим.
Ночью артиллерийская бригада занимала исходные рубежи под Старой Руссой. Командный пункт и батарея управления разместились на холме, примерно в километре от опушки леса, где первый дивизион оборудовал огневые позиции.
На большом холме — с запада пологом, а с востока крутом, обрывающемся к реке Ловать,— чудом сохранилась аллея могучих берез и некогда было сооружено множество блиндажей, теперь разрушенных и осевших. Алле» вела к старому кладбищу. Торчали из-под снега покосившиеся, замшелые вековые кресты, угадывались бугорки одиноких могил и одна большая — свежая братская, увенчанная красной деревянной пирамидой со звездой, вырезанной из жести.
— Отличное местечко выбрали,— сказал один из связистов. — Далеко нашего брата возить не придется.
— Лобное место, — добавил вдруг всегда молчавший Веселов.
И Базанов подумал: «Все видно, все как на ладони. Начнут пушки палить — жди фрицевские самолеты. Хорошо бы, погода нелетная, а тут — точно назло — солнце во все лопатки».
Связистам, как всегда, дел хватало. Одни тянули линии в полки и дивизионы, на НП и в тылы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105