Псевдоромантики на стройках государству в копеечку влетают. Но партия не может допустить, чтобы свой прагматизм он осуществлял за чужой счет. Я не против Богина. Феликс Иванович, я хочу, чтоб он человечным стал.
— Вы за души людей, за души? Но это ведь... как бы помягче... несколько идеалистическое представление — душа. Чья? Коллективная, стройки? Или того прораба, которого Богин действительно по-хамски выгнал? Я упрощаю, вероятно. Но для техника всюду точные формулы: Богин со знаком плюс, Богин со знаком минус. Мы считаем, чего больше — плюсов или минусов. Мне представляется — плюсов. А вы его критикуйте как хотите. Я вам доверяю...
В этот момент кто-то требовательно постучал в стенку вагончика. Вошла Надежда Витальевна Красная. Многозначительно шепнув, что есть дело, увела Глеба, сказала повышенно бодрым голосом:
— Танцуй немедленно!
— Что? — не понял Базанов.
— Танцуй! Сразу три письма тебе! Принесли в партком уже после твоего ухода. Танцуй!—Технический секретарь была несколько старомодна. У нее имелись и старые привычки, от которых, как и от гвоздиков-папирос, и от костюмов своей юности, она не хотела отказываться.
Глеб знал: Красная не отстанет. Он обнял старушку и, подпевая невесть что, бережно начал кружить ее.
— Ну тебя, — сказала Надежда Витальевна. — Закружилась совсем. Пошла я.
— Идемте к Глонти чай пить с вареньем, — предложил Глеб.
— Поздно.
— Тогда у меня давайте. И конфеты есть, шоколадные.
— Поздно, — повторила Надежда Витальевна непреклонно. — Да и тебе не чаи гонять, а письма читать хочется. Не ломайся, я пошла...
Одно письмо было от Зыбина. На конвертах второго и третьего — почерк незнакомый.Зыбин писал коротко, торопливо, бегущими вправо и подскакивающими вверх буквами о том, что недавно утвержден в новой должности первого заместителя главного редактора, что помнит о своем обещании прислать хорошего очеркиста в Солнечный для прославления нового города, кандидатура намечена и утвержде-
на, и товарищ привезет Глебу новые сердечные препараты — они весьма эффективны и помогут ему жарким летом, пусть принимает их регулярно, как и он, по три раза в день после еды — это придаст крепость сосудам, улучшит ритм сердца, следовательно, поможет и поднятию всей партийно-воспитательной работы на стройке в пустыне...
Не смог не съязвить друг-инфарктник! Второе письмо, к радостному удивлению Базанова, было от Морозовой из Ленинграда. Наталья Петровна писала:
«Может быть, я буду потом сама удивляться, что вдруг, внезапно решила поговорить с вами, Глеб Семенович. Но это желание так сильно сейчас, что я не могу противиться ему.
Страшно скучаю о Солнечном, о стройке. Это не слова. Поняла, что многие годы лишала себя Азии и иной, незнакомой жизни. Спасибо вам.А Ленинград без вас нахмурился, помрачнел. Что ни день — лупят дожди. Лето! И Кировский проспект поблек и обезлюдел. И в кино, куда мы с вами ходили, ни живой души. Покупай билеты хоть на весь ряд...
У вас, наверное, солнышко? И жара? Вот благо-то.В институте очередной аврал. И очередная схватка с Госстроем. Кирилл Владимирович после Москвы собирается навестить вас — воитель, надо бы ему еще при жизни поставить памятник в Солнечном. А?
Кончаю. Будьте здоровы и счастливы. Н. Морозова.Перечла утром. Не удивляйтесь, бога ради. Сумбур! Сейчас написала бы все иначе или совсем не написала бы. Но дело сделано, пусть письмо идет.
С уважением».И ни слова о том, когда приедет. И обратного адреса нет... Третье письмо оказалось короткой весточкой от... Лысого.«Мне тут друзья из Солнечного сообщили, как вы из-за меня хлопотали, искали меня и с начальником строительства товарищем Богиным — чтоб ему икалось! — сражались,— писал Лысой.— «Зря это он так, Базанов»,— подумал я сначала. А потом решил, что не
зря. Вы ведь, Глеб Семенович, не только из-за меня старались, вы ведь мозги Богину и на будущее вправляли, правда? Если так, то и у меня меньше угрызений совести будет...
Живу я далеко от вас. Загнала меня судьба и характер мой неуживчивый на Север, в Усть-Илим, на стройку не легче вашей. Работаю я прорабом. Строим дома, но куда им до наших! Стандарты!.. Пока я справляюсь — так говорят. Так что индивидуальная ваша воспитательная работа, считайте, даром не прошла. Шучу, конечно. Уж простите ради бога: настроение хорошее.
Очень хотелось бы поговорить. Но когда это может случиться? Когда на пенсии будем и где-нибудь в Сочи встретимся!
Здоровья вам, здоровья, успехов.Крепко жму руку. Ваш Василий Лысой».
Прочитав письма, Базанов посмотрел на часы. К Глонти возвращаться было уже поздно, конечно. Так и не кончился ничем их разговор. Но зато все письма были радостными. Друзья не забывали его — Зыбин, Лысой... и Морозова, Морозова!.. Вдруг письмо... Ему захотелось написать ей, сейчас же позвонить в Ленинград. Но куда? Позвонить в институт? В Ленинграде сейчас поздний вечер. И что сказал бы он ей?..
Лето, как и предсказывали синоптики, оказалось на редкость жарким. Каждый день — выше сорока, и не отпускает. Рано утром еще человеческие условия, но уже через час-полтора — адова температура, на открытое солнце страшно выйти. И так до захода светила. Не живешь — мучаешься. Ждешь не дождешься, когда солнце исчезнет. Вечером и прохлада, и ветерок невесть откуда берется. Не Рижское взморье, конечно, но вполне сносно. Воды вот опять нет, стройка задыхается от маловодья. Все глаза — на водовод. Каждый день люди друг у друга спрашивают: «Ну, как там дела? Тянут? Строят? Сколько еще до сбойки осталось?» А уж если
кто-нибудь с водовода в Солнечный приезжал, проходу не давали, окружали, будто Льва Яшина болельщики. Самые популярные личности! Ничего не попишешь.
Строительство водовода было объявлено ударным. Все внимание к нему. Ненаевское СМУ шло с опережением графика, но Базанов знал: люди работают на последнем пределе сил, каждый метр траншеи стоит неимоверных усилий.
...Глеб и Сергей Ненаев ехали по трассе, уходящей от станции Дустлик. Собственно, трассы уже видно не было, ее засыпали. О водоводе рассказывала дорога, проложенная параллельно трассе. По бетонке шли МАЗы с прицепами, на которых лежали трубы. Движение было довольно интенсивным. «Газику» приходилось лавировать. Он напоминал шустрого барбоса, попавшего в стадо быков.
Ненаев объяснял на ходу:
— Трубы — главное. Только и слышишь: «Трубы кончаются! Давай трубы!» Вырыть траншею — четверть дела. Промедлили малость, трубу в нее не кинули — стенки осыпаются, копай снова! Или ветер песочек понес, подлый здесь ветер. Там, где зарыто плохо, — разроет, где открытое место — обязательно занесет. Добавляет нам работенки!
Дорога кончилась. «Газик» миновал вагончики отряда строителей, потом их работающую технику — бульдозеры и грейдеры, утюжившие пески, — вильнул вправо, уже на бездорожье, и Базанов сразу увидел траншею. Еще не зарытая, она стрелой уходила на юг. На фоне белесого, выцветшего неба, раскаленного добела солнца и песка, залитого этим солнцем, вспыхивали огоньки сварки. А еще дальше, впереди, грохотал канавокопатель. И почти не видно было людей. Попрятались они, что ли?
Как только «газик» остановился плотное душное облако охватило его. Глеб вылез из машины и привычно определил: градусов под пятьдесят — никак не меньше. К ним подошли прораб и бригадир. Доложили Ненаеву, как положено. И сразу о нуждах — о сегодняшних, завтрашних. А о жаре — скромно, с извинительными интонациями: трудно, жара мешает работать. Особенно достается сварщикам.
И тут Глеб увидел незабываемую картину. Неподалеку одевался какой-то парень. Поверх свитера он натянул телогрейку, стеганые штаны, ноги сунул в неизвестно каким образом появившиеся в здешних местах валенки, на голову — вязаную лыжную шапочку. Парень взял щиток и изготовился, ожидая. В этот момент из траншеи выволокся человек, на котором одежек тоже было что листьев на капустном кочане. Он выполз из них, как змея, меняющая кожу. И недвижимо полежал на одеяле. А потом глотнул воды из фляги спекшимися губами и сказал как ни в чем не бывало:
— Личный рекорд, Колюня. Запиши: с лучшим в Африке временем. Ни фига тебе столько не сварить — не высидеть!
Второй парень опустил на лицо щиток и кинулся в трубу.
— Сварщики, — пояснил Ненаев, — соревнуются. Снаружи пятьдесят, Глеб Семенович, а в стальной трубе представляете сколько?
— Герои ребята, — сказал Глеб. — Молодцы!
— У нас все сварщики такие, — вставил прораб.
— С южным отрядом соревнуются. Кто первым на отметку сто семьдесят восемь выйдет и красный шов заделает, — добавил Ненаев.
— Я за соревнование, — сказал Глеб. — Но не увлекайтесь рекордами, братцы. И где у вас медицина? Есть поблизости ?
— Народ крепкий, — опять вставил прораб. — Выдюжит.
— Все мы крепкие до поры. Хоть медсестру сюда вызовите. Мало ли что — жара дикая. Днем варить нельзя. Производительней используйте ночь, утренние и вечерние часы.
— Приходится круглосуточно, товарищ парторг,— сказал мрачно бригадир.
— Иначе плана не будет,— добавил прораб.
— И Богин головы нам всем поотрывает,— закончил Ненаев.
— С двенадцати до четырех в такую жару я работу запрещаю, — твердо сказал Базанов. — Смотри, Ненаев, проверю. И никакой Богин тебе не поможет.
Вскоре в центральной газете появился большой очерк и несколько фотографий: котлован, стены первой обогатительной фабрики, здания второго, ленинградского, микрорайона. Как писал зыбинский сотрудник, искренне восхитившийся увиденным в пустыне, стройка уверенно набирала темпы, рос замечательный, не похожий ни на какой другой город...
Вечером Базанову позвонил Богин. Сказал, как показалось Глебу, сердито и чуть виновато: хотел, видно, скрыть некоторое замешательство:
— Добрый вечер. Чем занимаешься?
— Книжку читаю.
— Хорошая хоть книжка?
— Хорошая.
— А газету читал?
— Читал.
— Здорово! Молодец приятель твой! Прославил на весь мир.
— Это мы молодцы.
— Мы молодцы. — Богин помолчал и вдруг добавил:-—Хочу тебя в гости позвать. А?
— Событие какое-нибудь?
— Нет. Так просто — на костерок, давно не беседовали.
— Хоп, — согласился Глеб. — Приду.
Богин жил в трехкомнатной квартире-общежитии для приезжего начальства, занимал две комнаты. Таких квартир-общежитий со всеми удобствами в городе было пять, и распоряжался ими сам Степан Иванович.
Один он решал, кто достоин жить там и пользоваться всеми благами цивилизации и комфортом, относительным, конечно. Богину предлагали квартиру в личное пользование, но он отказался, сказал: построим первый девятиэтажный дом, привезу жену — тогда займу трехкомнатную. А пока жил один в общежитии, где о быте за него думали другие.
— Вот и я, — сказал, входя, Базанов. - Как солдат, по первому приказу начальства.
— Тебе прикажешь, — усмехнулся Богин. Оба чувствовали какую-то неловкость.
— Так что обсуждаем? — спросил Глеб, осматриваясь.
— Разберемся. Так сразу и о делах?.. А я и выпью с удовольствием. Дай похозяйствовать. — Он открыл холодильник, стал извлекать оттуда колбасу, сыр, жареное мясо, минеральную воду, бутылку коньяка, овощи, расставлять все на столе. Достал из полированного серванта рюмки, фужеры с золотым ободком, мельхиоровые вилки и ножи, бумажные салфетки.
— Здорово ты устроился!
— Апартаменты шикарные. Но тут все не мое. И даже идея шемякинская. Ты, конечно, не одобряешь?
— Отчего же?
— Тогда сам переехать почему отказался? Брезгуешь ?
— Нет, просто я человек постоянный. Привыкаю к комнатам, костюмам, рубахам, хорошим людям — оторвать невозможно.
— Правильно, — сказал Богин. — Ты сиди, а я приготовлю все. И помогать мне не надо. Управлюсь, торопиться некуда.
Глеб начал рассказывать ему об идеях Яковлева и о его заветной тетрадке.
— Знаю, докладывали. — Богин резал копченую колбасу тонко и сноровисто, как продавец Елисеевского магазина. — Идея интересная, но требует изучения. В виде опыта можно было бы попробовать... А есть ли у нас время на опыты?
— Думаю, должно найтись.
— А чтоб опыт не провалить, не дискредитировать, ему материальное обеспечение необходимо, не так ли? Материалы, техника, транспорт — в первую очередь. Но ведь бригады других СМУ вправе спросить нас: а почему, собственно, Яковлеву создаются особые условия?
— А Стаханов, Борткевич?.. Яковлев не требует особых условий, только двусторонний договор и обоюдное его соблюдение. Не знаю, кто и как тебя информировал, на вот яковлевскую тетрадь, познакомься.
— Хочешь, чтоб и у нас почин родился ? Тебе плюс, понимаю.
— Государству плюс.
— Да я и не возражаю, — поднял вверх руки Богин. — Выделим авторитетных экспертов, ознакомятся й доложат. Решат положительно — начнем эксперимент проводить. Я — за.
— Можно было бы без экспертов. Почитай сам.
— Сам не буду: времени нет. Но завтра я это дело закручу, а через недельку мы их заслушаем. Подожди, неделя ничего не меняет. Как твое сердце?
— Ничего.
— С удовольствием выпью сегодня. — Они чокнулись. Богин сказал: — Твое здоровье! — и одним духом опорожнил объемистую рюмку. Запил минеральной, хрустнул долькой огурца, аппетитно зажевал колбасу, сказал размягченно: — Прекрасно! Каких приятных вещей мы лишаем себя. Не умеем отдыхать, не умеем, и не учит нас никто.
— Истина в вине — и древние утверждали.
— Эти древние ребята мне давно по душе: умели строить и веселиться. Давай еще по рюмке. Ты ешь, ешь!
— Мне половину, пожалуй,— сказал Глеб.
Они рпять чокнулись и выпили за «взаимопонимание», как предложил Богин. И тут же спросил:
— А почему ты не похож на победителя? Вроде и не утер носа начальнику строительства?
— Вон что тебя беспокоит?
— Беспокоит. И как у нас дальше пойдет — заботит.
— Так ты же сказал: не сработались.
— Недооценил тебя.
— И переоценил себя?
— До чего ж ты въедливый, Базанов! — Богин покрутил головой, засмеялся.
— А ты думал!
— Я, признаться, думал, ты в обком побежишь Сафарову на меня жаловаться.
— Выходит, я с тобой и без Сафарова справляюсь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105