— А как ты думаешь реагировать?
— Прежде всего пойду к Богину.
— Вот видишь! И я пошел, а он меня не принял.
— Послушай, какой ты, к черту, заместитель секретаря парткома!
— Наверное, плохой.
— Между прочим, Богин коммунист и член нашей организации.
— Богин есть Богин, — уклончиво сказал Ашот.
— Ты что, боялся, поддержки не найдешь? Или за должность свою диспетчерскую испугался?
— Этот Шемякин... Что конкретно? У нас же нет документов, — слабо защищался Ашот.
— Документов ? — изумился Глеб. — А семинар ?
— Я имею в виду нечто такое, чтобы можно было создать комиссию.
— Ну, ты даешь, Азизян! Бумажкой от Богина хочешь закрыться. Я-то, дурень, по стройке мотаюсь, секретарей первичных организаций наставляю. А мне с заместителя работу начинать надо! — и Глеб, рассерженный и огорченный, направился к Богину.
Путь ему неожиданно преградила новая секретарша. Эта тридцатилетняя миловидная женщина, появившаяся в Солнечном недавно, приехавшая из Ташкента (Азизян утверждал: Шемякин ее и привез), отличалась потрясающей безвкусицей. Ее туалеты были пестры
и вульгарны. Какие-то немыслимо яркие, облегающие кофты, блестящая бижутерия в ушах, на руках и шее. Впрочем, многие говорили, что дело свое она знает, исполнительна и память у нее отличная... Вот она и продемонстрировала знание дела — преградила путь База-нову, сказала льстиво, но достаточно твердо, что начальник просил к нему никого не пускать: разговаривает с Москвой.
— Доложите, — твердо сказал Глеб. Секретарша скрылась за двумя дверьми и, не сразу появившись обратно и не позволив себе улыбнуться, сказала: «Товарищ Богин ждет товарища Базанова» — таким тоном, словно это она уговорила начальника принять секретаря парткома.
Глеб зашел в кабинет. Напротив Богина сидел Шемякин. Он встал и с чувством пожал руку Глебу, будто говоря: видите, мы оба нужны начальнику строительства, чего нам делить — забудем недоразумения, простим взаимные обиды, станем друзьями.
— Садись, — сказал Богин. — Сейчас начальнику кап-строительства министерства докладывал. Квартал завершаем неплохо. Что у тебя? Что-нибудь срочное?
— Срочное.
— Понятно. А может, вечерком у костерка поговорим?
— Разговор важный.
— Понятно, — повторил Богин, хмыкнул и приказал : — А ну, выйди, Шемякин. — Они остались вдвоем, и Богин спросил добродушно, хотя уже чувствовал, вероятно, с чем пришел Базанов: — Ты по поводу этого ?
— Именно.
— Так партком же не предлагает мне другой кандидатуры.
— Но сдерживать его мы обязаны. Этого люди требуют.
— Люди — громко сказано. И потом, если честно: мне на это наплевать. Я за дело должен быть спокоен.
— Да, стройка идет... Но люди? Их облик, отношения, отношение к нам, руководителям, — разве это не входит в понятия: «строим», «строим комбинат», «строим город» ? Что подумают о нас коммунисты, критиковавшие недавно Шемякина?
— Послушаем.
— Покровительство — явление не безобидное. Защищать Шемякина — за какие заслуги ?!
— Шемякин — хороший хозяйственник! — повысил голос Богин.
— А всегда ли правильно он хозяйствует?
— Если успешно, то правильно!
— Хозяйственники такого типа, пусть и обеспечивающие план, не имеют морального права руководить людьми. А те, кто им покровительствует, ведут себя беспр инципно.
— Это я веду себя беспринципно?!
— Вы.
— Решили подорвать авторитет начальника стройки?
— А в чем он, ваш авторитет? В непреодолимой дистанции между вами и подчиненными, в секретарше, личной машине, самолете? Так это авторитет должности, поста, на который вас поставила партия... Что только не делают с вашим авторитетом — укрепляют, поднимают, защищают, неустанно призывают всех это делать. И мы это делали с первого дня стройки, товарищ Богин. Но ведь этот монумент очень хрупкий. Один шаг, неверный поступок — и все вдребезги. Все, что создавалось годами. Истории известны подобные факты. Не знаю, правда, описаны ли они в книгах по руководству, которые вы коллекционируете, но они общеизвестны. Не отгораживайтесь от коллектива Шемякиными, и вам не придется думать об укреплении своего авторитета.
— Спасибо за популярную лекцию, товарищ парторг.
— Не стоит, — сказал Базанов.—Я очень надеялся, что мы и в этом вопросе найдем общий язык.
— Да, нам трудно будет работать вместе.
— Вы думаете, я стану переводиться?
— Не мне же искать новую стройку? Вот пущу комбинат — тогда пожалуйста.
— И я подожду, — сказал Базанов. — Это не моя компетенция.
— Подождите. Я же вас не гоню. Я просто говорю: нам будет трудно вместе работать.
— Меня это не пугает.
— Отлично! Вы только старайтесь не подменять хозяйственных руководителей. У вас достаточно широкий круг обязанностей.
— Помню, вы очерчивали его при одной из наших первых встреч: я пишу летопись стройки и не мешаю вам, а вы меня на руках носите, создавая все условия для отдыха.
— Не помню.
— А я коммунист, товарищ Богин. Я ответствен перед партией и перед каждым человеком. Этого не забывайте. — Глеб поднялся и вышел из кабинета.
Назавтра днем, мимоходом, Базанов зашел посмотреть, как идут дела у «киношников» — так называли в городе всех занятых на этом объекте.
По правде говоря, думал встретить там Морозову. Давно ее не видел, — когда, и забыл уже! — хотелось поговорить. Но Морозовой в фойе не оказалось. Ему нашли Толю. Его трудно было узнать в шортах, заляпанной известью рубахе и пилотке, сложенной из газеты и надетой на голову. Бакулев принялся рассказывать, как он с Зойкой отправился на мраморный карьер за бросовой крошкой, как с трудом выпросил автомашину, но сторож на территорию их не пустил, тупарь оказался: отношение прочитал, а потом начал палить вдруг из берданы, требуя, чтоб они немедля убрались, пришлось отъехать, а потом, когда стемнело, мраморную крошку эту воровать и мешками до машины волочить. Бакулев начал говорить и о том, что мраморный карьер разрабатывается варварски, современной техники нет, отличный мрамор добывают взрывами. И хотя карьер подчиняется не стройке, а узбекскому министерству, Базанов обязан вмешаться. Глеб пообещал, а потом, решившись, спросил, где сегодня Наталья Петровна. Как показалось Глебу, Бакулев посмотрел на него ошарашенно и ответил, что Морозова неделю назад уехала в Питер. Попов ее вызвал по дому-трилистнику и другим объектам, да она и сама рвалась сына повидать, очень скучала о сыне в последнее время. Толя немного помялся и спросил вдруг: — А правду ли говорят, и вы уезжаете, Глеб Семенович, по состоянию здоровья?
— Нет, Толя, неправда, — ответил Базанов.
Весть о том, что «главный» здорово поругался с партийным секретарем, каким-то образом стала сразу известна всей стройке. Похоже, кто-то заботился об этом специально. Подобно Толе Бакулеву, Глеба спрашивали об этой ссоре и на промплощадке, и на станции Дустлик самые разные люди, порой и малознакомые.
Глеб делал вид, что ничего не произошло. Что значит поругались начальник стройки с секретарем партийного комитета? Не зять с тещей! Не муж с женой, что имущество взялись делить при разводе. Тут работа, общее дело. Не сошлись во мнениях — бывает, разберемся.
Вероятно, такие же вопросы задавали и Богину.Интересно, что он отвечал? Глеб анализировал линию своих отношений с Богиным с момента их знакомства. Была ведь и определенная система борьбы с ним: сдерживание, беседы «у костерка», партком по поводу увольнения Лысого... Неужели настало время, когда пора немедля открывать огонь из главного калибра?.. И этот разговор в кабинете?.. Как это? Конфликт Базанов — Богин достиг апогея? Пора бить в барабаны и открыто ставить вопрос о самодуре начальнике в соответствующих партийных инстанциях?.. Так, именно так поступают парторги в иных фильмах. А что бывает в итоге, когда два главных руководителя не срабатываются? Что произошло на Каракумском канале, когда возник сыр-бор между начальником строительства Сердюком и секретарем парткома Зайцевым ? Потом забыли, кажется, с чего и началось, кто «новатор», а кто «консерватор» и кто первый сказал «а» — тракторами приходилось их растаскивать. Й как это сказалось на стройке, нужно ли это было стройке? Нет, не нужно это было никому, и стройке не нужно было, групповщина началась, борьба мелких страстей, погубившая в конечном итоге и Сердюка, и честолюбивого Зайцева, который под конец забыл, с каких позиций и во имя чего, с какими лозунгами он шел в первые атаки.
Конфликт... Апогей... Белые начинают и через три хода выигрывают. Драматургия!.. Шахматные задачки!.. Кто кого сломит: Богин Базанова или Базанов Богина? А что значит «сломит»?.. Уничтожит, выкинет со стройки или перевоспитает? Что значит перевоспитать Богина?.. Сафаров предупреждал: всегда и во всем будь политиком — мудрым и зрелым, — на тебя все смотрят, твое слово как золото, а уж поступку и вообще цены нет — миллион раз отмерь, прежде чем отрежешь...
А не боишься ли ты Богина? - многократно спрашивал себя Глеб. Или не хочешь выносить сор из избы? Может, не очень уверен в себе, Ашоте, Яковлеве, Сладкове, Глонти и всех других членах парткома, не уверен в коммунистах и поэтому не решаешься начать атаку?
И, возвращаясь к этим мыслям, отвечал себе: нет, уверен, не боюсь. Я должен, обязан показать всем и самому Богину, что партийная организация, а не я и не он - первый хозяин стройки, что с этим придется считаться. Шемякина поддерживает Богин. За грехи Шемякина должен отвечать Богин, даже если Степан и рта не раскроет: поймет и свои ошибки, сделает и для себя выводы - умный. Итак, тактический ход. Итак, Шемякин. Пусть отчитывается. А Богин пусть на ус мотает... Пусть делают для себя надлежащие выводы и Прокопенко, и Мостовой - защитники Богина. И их заставим быть принципиальнылш, если вилять начнут.
Спустя несколько дней после памятного вечера Богин сам позвонил в партком, попросил Надежду Витальевну позвать Базанова и, поздоровавшись, сказал:
— Я вот обдумал. Оба мы зря погорячились, Глеб Семенович. Давай забудем. Так и волки будут сыты, и овцы целы.
Богин временно отступал. Решил дать внезапный морской поворот «все вдруг». И это он умел. Базанов спросил:
— А кто у нас волки, кто овцы, Степан Иванович?
— Ладно, ладно! Считайте, два - ноль в вашу пользу.
— А когда же один — ноль было?
— Давно. На партконференции еще.
— Помните?
— Так устроен.
— Сомневаюсь в счете.
— Да?! — запальчиво возразил Богин. — Я считаю точно!
— Остается договориться, в какую игру мы с вами играем. В футбол? Шахматы? Теннис?
— Э, не будем считаться!
— Хорошо, не будем.
— Слышал, вы комиссию какую-то создавать собираетесь? — Богинский голос звучал ровно. И вопрос его прозвучал так, между прочим.
— Нет, не комиссию, но есть решение парткома: самоотчет Шемякина, — ответил Глеб.
— Сигналы? Что-то конкретное?
— Я же говорю — отчет коммуниста Шемякина.
— Предлагаю компромисс: подождите. Перенесите этот отчет на месяц, а? Собственно, на три недели уже.
— Я доложу парткому о вашей просьбе.
— Спасибо.
— Итак, счет? Ничья? Во что же мы играем, товарищ Богин?
— Бокс. У нас профессиональный бокс, Базанов... А вы молодчина! Стойкий, хорошо держите удары. — И вдруг засмеялся: — Дайте этому Богину! Бейте его в морду! Я его знаю!..
Вечером, как случалось это довольно часто в последнее время, Базанов был зван к Глонти на чай. Тетушка старалась по возможности опекать Глеба, а Феликс Иванович неизменно оказывался добрым хозяином и милым собеседником, не сухарем-технарем, каким он был в своем инженерном кабинете, а человеком, любящим порассуждать со знанием дела об искусстве, особенно живописи, которую он знал отменно, ибо уже многие годы являлся ярым филокартистом и, несмотря на далекие стройки, куда забрасывала его жизнь, ухитрялся переписываться с десятками коллекционеров из разных городов и вести с ними обмен открытками-репродукциями.
Стараниями тетушки половина балка таллинского производства значительно отличалась от комнаты Глеба. Все здесь было сделано домовито, с любовью, по-хозяйски. Обе лишние верхние койки сняты, зеленый
линолеум на полу заменен покрытием «под паркет», письменный стол и кресла — на половине Феликса Ивановича, шкаф, сервант и обеденный стол под накрахмаленной белой скатертью в столовой у тетушки превращали стандартный передвижной вагончик в уютную городскую квартиру, по крайней мере частично, при определенной доле воображения.
И если уж выдавался редкий свободный вечер, Глеб с неизменным удовольствием проводил его на половине Глонти за стаканом чая в массивном серебряном подстаканнике и разговорами на разные темы.
Но разговоры разговорами, а дела делами. Помня половинчатое выступление главного инженера на парткоме по поводу Лысого, Глеб несколько раз пытался повернуть их разговор на Богина, но Глонти все уходил от этой темы, наивно хитрил, пытался острить и даже чуть раздражался — насколько ему позволяли такт и положение хозяина дома. И вдруг сегодня они разговорились. Феликс Иванович потребовал от Базанова изложения его позиции, а потом, не таясь, четко изложил свою. И сказал с неожиданным апломбом:
— Признаюсь, я рад, что работаю под руководством Богина. Сердцем я принимаю все, что вы говорите о его отрицательных качествах. Конечно, они имеют место. Но Степан Иванович — деловой человек, поймите! Он знает дело и видит в нем свое призвание, он — инженер! Он стоит на уровне любой современной технической проблемы. И это для нас с вами великое благо. Ведь были у меня начальники, которые ничего, простите, не тумкали, как принято нынче выражаться. Дважды два — у них пять получалось! А он жесткий, работать заставляет, он неудобен, конечно, мы его боимся, но я за Богина! Глядя, как он красиво решает производственные проблемы, я аплодирую ему, я ему готов простить все, все! Вот вам моя позиция, Глеб Семенович.
— Что ж, позиция приемлемая, — улыбнулся База-нов. — И я за то, чтобы стройками руководили знающие люди. И я за делового человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105