— С вафлями! отрезал тот. Ты солдат, научат. И... точка: не боги горшки обжигают.
Солидное учреждение с длинным и торжественным названием «Главнефтеснаб, республиканская контора» занимало всего две избы на восточной, противоположной от дома Базанова, окраине Чебоксар. В первой из-бе управляющий и его квартира, во второй - бухгалтерия, плановый отдел и разнос начальство поменьше.
Заря, к которому, несмотря на отчаянное противодействие секретарши, пробился Базанов, оказался высоким, плечистым мужиком лет сорока, с белым, начинающим рыхлеть красивым лицом, высоким лбом, обрамленным живописными льняными кудрями, похожий на Алешу Поповича из иллюстраций к русским былинам. А одет он был в стиле тыловых учреждений того времени: френч цвета хаки, лихой линией наглаженные галифе, щегольски приспущенные па полных икрах хромовые сапоги гармошкой. Заря излучал уверенность. Он был твердым руководителем, судя по всему — могущественный бог с доброй, чуть-чуть покровительственной улыбкой. Он быстро вспомнил, кто такой Базанов, вопросов не задавал, размашисто написал на его заявлении «зачислить», крепко пожал руку и направил на беседу с главным бухгалтером.
Базанов пролез через порушенный забор и оказался возле второй избы.Большая горница была заставлена канцелярскими столами — один к одному впритык.
За столами, склонившись, сидели женщины — старые и молодые. Писали что-то, кидали костяшки на счетах, крутили ручки арифмометров. Арифмометры позванивали, позвякивали, будто в мясорубках перемалывали гвозди. Бревенчатые стены были увешаны военными плакатами. «А ты записался добровольцем?» — пальцем показывал на Базанова грозный солдат.
У окна, за столом под табличкой «главный бухгалтер», большеголовый старик с гладким лицом, крупным торсом, обтянутым серой косовороткой, в черных нарукавниках отчитывал сотрудницу, стоявшую перед ним с пачкой бумаг.
Базанов несмело приблизился.
— Козел отпущения! Вечный козел отпущения! — с пафосом восклицал главбух. Глядя куда-то в сторону, он подписывал счета, накладные, ведомости, бухая по столу тяжелым пресс-папье.
Базанов ждал, скромно стоя рядом.
— Еще что?! — старик поднял очки па лоб. — Заявление! «Прошу выдать мне две тысячи рублей»? Опять выдать — опять урвать!
— Это от Чирикова, с резолюцией Зари, — сотрудница, наклонившись, показала пальцем.
— Две тысячи, хм! — Старик мотнул головой, и его очки сели на переносицу. — Что насочинял — корову ? Хм. Ссуда. Вникнем. — Главбух с укором по'смотрел на сотрудницу, а потом на Глеба, словно ища у него поддержки. — Где это Чириков купит корону за две тысячи? — и вдруг опять взъярился: — Безграмотность какая! Всем деньги давай! Давай — государство богатое! И Заря богат! Заря добр! А я — козел отпущения, я обижать всех должен. Нахальство какое! Заберите! — и оттолкнул бумагу.
Глеб встретил его взгляд, но промолчал.
— Вы ко мне? Что — заявление? И вам небось деньги? — Старик выслушал Глеба невнимательно, вполуха. Переспросил: —Плановиком-экономистом ? Смеетесь? Лично я три года арифметикой занимался и учился по вечерам, прежде чем этой должностью овладел. Счетоводом могу, хотите?
— Все равно, — пожал плечами Глеб.
— Ну и ладно, — главбух оживился и вдруг обрадовался. — Завтра стол дадим, чернильницу, а пока посидите. — Он огляделся и позвал: — Симочка! Сима!
Поспешно поднялась пожилая стриженая под мальчика худенькая женщина. Ее плечи были крепко стянуты рваным шерстяным платком, завязанным на спине.
— Примите под свое покровительство. Прошу знакомиться — наш новый сотрудник товарищ Базанов. Ничего не знает, не умеет. Придется учить, пока не сбежит. Посадите его на сводки по нефтебазам, Симочка...
Так сержант Базанов стал служащим.На следующий день он получил персональный стол. Его втиснули, произведя В комнате всеобщую перепланировку, вплотную к столу Серафимы Вениаминовны, и, чтобы сесть за пего, Базанову пришлось совершить целый рейд по сложному и извилистому маршруту. Он почувствовал себя замурованным и почему-то обиженным.
Работа была нехитрая, не требующая ничего, кроме внимания. Нефтебазы присылали ежедневные сводки: «завезено горюче-смазочных, в том числе нефти, бензина, керосина, атолл, солидола», ((отгружено столько-то», «в наличии имеется». Глеб составлял общую таблицу, заполнял специальные формы отчетности, жал на дырокол и подшивал бумажки в папки, орал до хрипоты в телефон, если сводки запаздывали. Четыре действия арифметики, которыми он овладел в школе, вполне выручали его.
В час дня закипал на плите громадный медный чайник, женщины доставали хлеб, вареную картошку, лук, соленые огурцы и, не вставая из-за своих столов, по-быстрому закусывали, разговаривая о житейских делах. Глеб выходил на крыльцо. Он жалел и этих женщин, и старика главбуха Иннокентия Федосеевича, которые так вот, день за днем, просиживали над мертвыми цифрами, крутили арифмометры, гоняли туда-обратно желтые и черные кругляши счетов. А то, что он сам делал, казалось ему вообще никому не нужным...
В Канате и Шумерле, Вурнарах и Сундыре существовали нефтебазы. Колонны грузовиков и подвод стояли у их ворот. Люди, работавшие там, занимались настоящим делом — давали свет и тепло, мощь машинам, силу станкам, у них, у этих людей, были успехи и неудачи, радости и огорчения, наверное. Но все это было скрыто за мертвыми цифрами, графами таблиц, ежедневными сводками, входящими и исходящими: «завезено», «отгружено», «остатки», которые по иронии судьбы стали его делом.
В первые дни Базанов возвращался затемно: не справлялся, приходилось задерживаться. Шел напрямик через овраги, чтобы сократить путь, и вес же меньше чем за сорок минут не добирался ДО дому. Приходил усталый, злой, голодный. И тут обязательно находилось какое-нибудь неотложное дело: стандартные справки, карточки, очередь в булочной, получение ордера на дрова, талонов на керосин — черт знает что!
Глеб загрустим, упал духом. Он чувствовал себя отставшим ОТ поезда. Все это было как во сне: угол за печкой, сидение в конторе, бухгалтерская учеба у добрейшей Серафимы Вениаминовны. У Глеба не оставалось ни сил, ни времени даже на библиотеку. Нет, все это было не для него. А тут еще идиотская болезнь. Подкралась сзади, атаковала внезапно...
Дождь шел весь день и весь вечер. Похоже, зарядил и на всю ночь. Осень, ничего удивительного.Фонарь на высоком столбе опять не горел. Осколь-заясь, Базанов поднялся по глинистой тропинке на холм и двинулся вдоль забора, держась рукой за мокрые, мшелые доски.
Переулок словно вымер. В домах темно, и только в одном — напротив — окно желтело тускло, слюдяно. Базанов ступил в лужу — в рваном сапоге противно чвакнула вода. Выругался и, нашарив калитку, вошел во двор.
Ключ лежал на условленном месте. Глеб открыл дверь, стянул сапоги и, стараясь не шуметь, прошел через сени и комнату к себе, в угол за печкой, отгороженный синей в белых цветочках занавеской. Поставил сушиться сапоги, развесил мокрую шинель и устало опустился на кровать.
За печкой пахло сухим теплом, парным молоком и еще чем-то неуловимым, напоминающим детство. Кошка потерлась о его колени и, вопросительно и жалобно мяукнув, вскочила на кровать. Глеб погладил ее мягкую пушистую шерстку, и кошка, уютно приткнувшись, запела, домовито замурлыкала свою успокаивающую песню. Дождь монотонно колотил по крыше, постукивал в треснутое стекло бокового оконца. С хрипотцой вторили ему старые ходики. Через приоткрытую дверь доносилось равномерное и легкое похрапывание хозяйки, спящей вместе с девятилетним сыном Юркой в маленькой комнате.
Глеб закурил, зажег керосиновую лампу. Хотел было почитать, но золотистым фитилек псе садился, тускнел. Он дунул И загасни его, разделся и лег провалился В колдобину н матраце. Спать не хотелось: у него было смутное ощущение тревоги. Он повернулся на спину, закинул руки за голову. Предметы и вещи, что окружали его, в темноте казались нереальными, а его присутствие среди них, в этом доме,— ненужным и даже невероятным. Это ощущение было знакомо с детства, оно возникало каждый раз тогда, когда он забо-Левал, когда наваливался тяжелый грипп или ангина и голова разламывалась от высокой температуры, не хватало сил пошевелить рукой и дышалось с трудом; п позднее в госпитале, когда что-то большое, резиновое, надутое, как аэростат, падало ему на грудь и сдавливало горло.
Глеб принялся считать до ста, но и это не помогло — сон не приходил. Он стал думать о тех днях, что минули после его выписки из госпиталя, и о тех днях, что предшествовали им. Ему было трудно сосредоточить свое внимание на одном каком-то событии, их было слишком много в последнее время, они наплывали одно на другое, причудливо переплетались, смешивались. И вдруг отчетливо, точно это случилось вчера, вспомнилась Базанову та ночная атака.
...И во второй раз отогнали их немцы огнем пулеметов и минометов.В окопы Глеб вернулся изнуренный, дрожащий от нервного возбуждения. И только одна мысль билась
в голове — неужели в третий раз придется бежать по этому неровному полю и штурмовать лобастую высоту, где каждый кустик, каждый бугорок снега простреливается фланговым огнем?
Двухсотметровое пространство перед высотой казалось непреодолимой равниной, уходящей за горизонт, высотка — хребтом, застилающим небо. Все как в сказке, что рассказывала его бабка... Бойцов в роте осталось не так уж и много. Повсюду в траншее сидели и лежали раненые. Терпеливые ждали медицину, другие сами раскручивали индивидуальные пакеты и бинтовались, третьи — отвоевавшиеся — тащились по ходам сообщения в тыл.
Базанов сидел, сжавшись и уйдя в шинель, как улитка. Лениво падал мокрый снег — тяжелыми, большими хлопьями. Темнело. Серое, стылое небо сливалось с серой землей. Становилось холодно. Первыми, как всегда, стали мерзнуть руки и ноги, голова клонилась на грудь.
— Не спать! Не спать! Не Сочи! — прошел по траншее взводный.
Принесли патроны и щедро одарили всех «лимонками». Старшина разлил «наркомовский паек», сказал:
— Атакуем ночью. Сигнал — красная ракета. Ничего, хлопцы, выковырнем фрица — отдохнем, у них блиндажи теплые. Артиллерия поможет, после залпа и двинем. Хвосты держать пистолетом! — это была его любимая присказка.
Глеб выглянул за бруствер. На высоте было тихо. Казалось, она придвинулась, стала больше и теперь нависала над самыми окопами. Справа неясно чернел какой-то предмет, наверное дерево. «Бежать надо на него, — подумал он. — А потом строго вперед... Никаких ориентиров, черт побери».
Сосед Базанова, пожилой и рыжеватый, с посеченным оспой лицом солдат по фамилии Бирюк, прибывший недавно с пополнением, хозяйственно смазывал винтовку.
— Она не откажет — и ты проживешь, — точно извиняясь, сказал он, заметив, что Базанов наблюдает за ним.
— Может, кимарнем, отец. Напересменку? — предложил Глеб.
— У меня дело, ты валяй. Взбужу, ежели что.
— Не опоздаю. — Глеб подвернул под бок полу шинели, устраиваясь поудобней. — Минут пятьсот-шесть-сот всего и надо бы задать храповицкого.
К середине ночи подморозило. Дул порывами резкий, холодный ветер, кружил снег, бил в лицо острыми иглами. Немцы, боясь атаки, кидали ракеты. Ракеты освещали склон высоты. Четко вырисовывались серые кусты, дерево впереди справа. Видно было, с какой силой, наискось, несет ветер снежные заряды. Потом свет слабел, точно кто-то выводил реостат, короткие, рассеянные сполохи пробегали по низкому небу и снова наступала метельная темнота.
— Погодка подходящая, сказал, ни к кому не обращаясь, Бирюк. Фрицы к такой-то погодке непривычные.
— Они сверху, а ты снизу, — ответил насмешливый голос. — Добеги и расскажи им это.
— В самый раз и бежать, — спокойно подтвердил Бирюк. — Захолонули вы, ребята, страсть! Небось погреться требуется?
И тут, словно по его просьбе, ударила сзади батарея. Прошелестели над головой снаряды. Четыре желто-красных букета встали на склоне высоты. Следующие четыре поднялись выше — снаряды рвались у блиндажей и окопов. Немцы ответили суматошным минометным огнем. Заговорили и их пушки, нащупывающие нашу батарею.
Взвилась красная ракета, простучал «максим» — начиналась третья атака.
— Вперед! За Родинууу! — закричал взводный, перемахивая через бровку траншеи. — Уррра! Урра!
Базанов устремился за ним, подбадривая себя криком. Рядом мелькали фигуры его товарищей; то перегоняя, то оставаясь позади, они тоже исступленно кричали, стреляли, падали. Возникло крупно чье-то лицо с разверстым громадным ртом и исчезло. Споткнувшись, Глеб упал, но тут же вскочил. Рядом было дерево. Он сдержал непроизвольное желание спрятаться за ним и бросился вперед, догоняя цепь.
«Скорее, скорее бы добежать до склона. Только бы добежать до склона, потом можно и передохнуть. Ух, сволочи немцы! Как бьют!» Не хватало дыхания. Рас-
ширившимися глазами Глеб видел, как редеет цепь наступающих, но оставшиеся бегут все быстрее и быстрее, они ревут: «А-а-а-а! Уаааа! Аааа!» Пропал страх, все пропало, осталась только одна мысль — бежать, бежать, взять эту проклятую высоту, выбить, уничтожить немцев.
Фланговый огонь все усиливался. Передние натыкались на него, как на стену, и падали. Базанов тоже упал. Цепь залегла. Немцы кидали мины. Глеб вжимался в землю, по голове и спине молотили падающие комья мокрой земли. Пели, гудели, жужжали, свистели осколки. Большой осколок чвакнулся В полуметре и зашипел. «Еще правее — и хана»,— подумал Глеб. Он осторожно приподнялся и посмотрел по сторонам. Ни зги не видно. «Сорвали атаку, фашисты, сволочи!»
— Эй, кто тут? — позвал он.
— Я, Бирюк, послышалось впереди. — Ты, База-нов?
— Я.
— Сыпь ко мне. Тут я, в воронке... Ползи на голос, вдвоем веселее будет.
Взвилась еще одна осветительная. Полоснула короткая пулеметная очередь. Глеб подвалился к Бирюку.
— Жив?
— Цел. Закурить есть?
— Попробуй закури. Мы у него как таракан на столе.
— Чего ж делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105