И все с яркими деталями, ужасающей обстоятельностью и радостью, что удалось перехитрить «костлявую». Вырабатывался некий стереотип рассказа: герой его ничего не знает, ни о чем не догадывается — «оно», правда, чуть-чуть «поджимает», но кто обращает внимание на подобную безделицу; герой отправляется в гости, на стадион, в баню, где по незнанию или чтобы «клин клином вышибить» выпивает пол-литра водки или коньяка; после этого «что-то наваливается, накатывает и — будто гвоздем в грудь — валит с ног, душит», а «оно будто на части рвется и останавливается»... Базанову стали ненавистны эти
разговоры, особенно в последнее время, перед выпиской. Но куда денешься от них в больнице? И вот теперь Воловик предлагает ему новое собрание сердечных больных на следующем уровне! Снова уход, лечение и те же разговоры. Ни за что! Все это вместе взятое может сделать инфарктником даже слона.
Базанов надумал остаться в Ташкенте. Отдохнуть, восстановить силы. Друзья решили: Глеба забирает к себе Юлдаш Рахимов. У Пирадовых дети, слишком шумно, центр города и семейные неприятности. В маленьком доме Рахимова и в саду, под присмотром тетушек Ойнисы и Бибихон, ему будет хорошо и покойно. Бывший солдат роты выздоравливающих в чебоксарском госпитале, а ныне член-корреспондент Академии наук Узбекистана Юлдаш Рахимов второй раз протягивал Базанову дружескую руку помощи...
Наутро нянечка принесла вещи, и Глеб начал поспешно переодеваться, испытывая приятные и уже забытые ощущения от туго затянутого брючного ремня, полуботинок, ставших тесноватыми — видно, привыкли ноги к больничным тапочкам и свободным сандалетам, в которых он гулял, — от галстука, туго охватившего шею, и пиджака, оказавшегося широким, повисшим на груди и животе, как на деревянной распялке.
Глеб встал, чувствуя себя совсем здоровым человеком. И тут тонким булавочным уколом кольнуло в груди, трепыхнулось сердце. Ноги ослабели, лоб покрылся испариной. Необъяснимое волнение охватило Глеба, но он сумел справиться с ним. И тут же вернулась уверенность, что он здоров и сейчас пойдет, как ходил всю жизнь: широким, крепким шагом, обойдет всех знакомых, распрощается с ними и всеми, кто лечил его и ухаживал за ним, а потом спустится вниз, в круглый вестибюль, где его уже ждут Ануш и Юлдаш Рахимов. Глеб сделал шаг, еще шаг и пошел. На пороге обернулся. Алфимов испытующе следил за ним.
— В добрый путь, — сказал он. — С богом, — и улыбнулся.
— И вы поправляйтесь, — ответил ему Базанов. Юлдаш Рахимов и Ануш действительно уже ждали его.
В круглом вестибюле Глеб попрощался с Воловиком.
— Я желаю, чтоб мы с вами никогда не встречались, — сострил напоследок Лев Михайлович. — И будьте вы трижды... счастливы.
— Вы отличный врачеватель, док, и я благодарен вам.
— Ладно, ладно,— смущенно пробормотал Воловик и, торопливо сунув руку, быстро зашагал к лестнице. Полы его халата разлетались в стороны, и он походил на большую экзотическую птицу, пытающуюся взлететь.
Видавшая виды «Победа» со спущенным брезентовым верхом вывезла их из больничного городка.По просьбе Глеба они поехали через центр. Белый наряд с яблонь и груш в садах уже облетел, но гранатовые деревья еще полыхали огненными цветами. Улицы казались многолюдными. И, глядя на пеструю толпу на остановках трамваев и троллейбусов, у переходов, в сквере, возле продавцов мороженого и газированной воды, Базанов уже причислял себя ко всем этим людям. Он думал о том, что ему осталось сделать еще один, пожалуй, совсем легкий шажок, чтобы присоединиться к ним и слиться с толпой: надо сделать над собой усилие — и заставить себя отдохнуть. А уже потом он наверняка сможет все, что делают эти люди. Побежать через улицу. На ходу вскочить в автобус и повиснуть на подножке. Зайти в ресторан, хорошо поужинать и выпить бутылку коньяка в компании добрых друзей... И тотчас вспомнил, что не попрощался с хирургической сестрой. Напоминал себе бесконечно, но вот засуетился в последний час, не встретил ее в коридоре, когда прощался с сестрами и нянечками, и забыл. Нехорошо. А впрочем, что теперь сделаешь. Да уж так ли необходимо их прощание, нужно ли оно ей? Ему? Один из выздоровевших больных — десятки их выписываются ежедневно. И все-таки неприятное чувство осталось, не проходило...
Машина свернула с улицы Навои на Полиграфическую. Еще поворот — и прикрылись дома дувалами, проезжая часть сузилась, начала закладывать виражи. Рахимов уверенно вел «Победу» и элегантно «вписывал» ее в каждый поворот, почти не снижая скорости.
Возле здания новой школы добрая полусотня мальчишек с гиканьем гоняла мяч... На ишаке, почти скрытом двумя громадными бидонами, проехал старик, оглашая квартал дикими криками: «Малякэ! Малякэ! Свежий, кислэ малякэ!..»
В пыли тротуаров купались воробьи... Арыки вдоль улицы уже обмелели, заилились... Парень в белой майке прилаживал на крыше дома телевизионную антенну...
И густая листва на деревьях уже стала седой от пыли. Лето...
— Ну вот ты и дома, — сказал Рахимов и выключил мотор.
У калитки стояла Сильва Нерсесовна с мальчишками и две старушки, тетки Юлдаша — Ойниса и Биби-хон... Три месяца, нет, даже больше — сто дней прожил Глеб в доме Юлдаша Рахимова.По правилам, о которых в больнице рассказывали Зыбин и инфарктники со стажем, полагался ему четырехмесячный бюллетень, потом санаторий, легкая работа и еще большое количество поблажек и преимуществ, ни одним из которых Базанов не захотел воспользоваться.
Он и тут решил все сам: сто дней полного отдыха, а потом — жизнь на полную катушку, как всегда. Почему сто? Именно так захотелось. Что-то было здесь и от мальчишества, какие-то прямо наполеоновские флюиды овевали это волевое решение, да и звучало оно здорово: сто дней отдыха.
Впрочем, все это было свое, тайное, и счет дням Глеб вел, тоже таясь от Ануш, от Сильвы Нерсесовны и от докторов, не оставлявших его своим вниманием. Глеб понимал, что нигде на земле, вероятно, не люг бы он ощутить сейчас так глубоко и полно это состояние всеобъемлющего покоя.
Дни были длинные, бездумные, полные какой-то счастливой и спокойной безмятежности. Сердце не болело, заботиться было абсолютно не о чем. Тетушки Бибихон и Ойниса, которым вместе было лет двести, как добрые и безмолвные феи, несколько раз в день приносили к айвану, на котором Глеб проводил почти
все время, вкусную еду, чай в маленьком синем чайнике, свежие и пухлые лепешки. Большое блюдо было всегда полно фруктов, одеяло закидано книгами, журналами, газетами — никогда прежде Базанов не читал так много, и блаженное безделье, начинавшееся рано утром, кончалось в сумерках, чтобы начаться завтра снова.
Глеб бродил по маленькому двору. Он мог остановиться под деревом и смотреть часами на кипучую жизнь ветвей и листьев, лишь на первый взгляд казавшихся недвижимыми, — мельчайшие подробности жизни проявляли себя вдруг блеском жучка, по цвету не отличимого от ветки, раной на ткани листа, какой-то неописуемой красотой яблока, зреющего на солнце,— совершенством его формы, окраски, напором сока, ощущающегося под тонкой кожицей.
Юлдаш Рахимов со свойственной ему чуткостью не вмешивался в безмятежный покой друга. Дома он бывал лгало. Поначалу приезжал, когда Базанов уже спал, уезжал засветло, а потом и вовсе отбыл в Самарканд, на раскопки дорогого его сердцу Пянджикента. Он понял, что больше всего нужны сейчас Глебу молчание, книжки, синее небо над головой, спокойная тень дерева, падающая на широкий айван, бездумье и отрешенность от житейских забот.
Старый Тиша, выписавшись из больницы, навестил Глеба, а затем исчез. Как объяснил Рахимов, Тишабай Хамраев получил бесплатную путевку в дом отдыха на Чимгане, и он сам на машине отвез его туда, в горы: после операции старику нужен покой и уход, а ташкентская жара вредна. Таинственным образом перестала появляться и Ануш. По ее словам, выпала ей очередная научная командировка в столицу. Похоже, это был сговор, чтобы избавить его от всех лишних волнений.
Но вот минул сотый день — он заранее был отмечен Глебом в карточке календаря, засунутой в записную книжку-еженедельник. И, как в детской сказке — когда расколдовывают спящего царевича, — круто переломился базановский день.
Перепуганные тетушки кинулись к телефону, чтобы предупредить Сильву Нерсесовну, рассказать ей о неслыханном поведении гостя, попросить совета. Побрив-
шись и позавтракав, гость не побрел к айвану, как обычно, а ушел из дому, напихав в портфель кучу каких-то бумаг.
Сильва Нерсесовна срочно заказала Самарканд и вызвала на переговорный пункт Рахимова.
— Значит, так и надо, — успокоил ее Юлдаш. — Значит, ему пора. Вы не беспокойтесь, он вернется...
А Базанова закрутил, завертел, завихрил привычный, добольничный темп жизни. Прежде всего он отправился на квартиру к Тише. Соседи подтвердили: старик действительно отдыхает в горах. Тогда он проехал на Пушкинскую, к Пирадовым. И застал Сильву Нерсесовну, заканчивавшую разговор с Самаркандом, и успел даже сказать несколько слов Рахимову. Затем Глеб поймал Ануш, которая, конечно, и не собиралась ни в какую командировку. Слабое и отходчивое женское сердце! Ануш самыми страшными клятвами — здоровьем матери и мальчишек — заверила Глеба в том, что Леонид чудесным образом вдруг переменился. Стал внимателен к ней и детям, в семье мир и покой, никаких разговоров про развод. Нет никаких поводов и для вмешательства Глеба.
— А ты говорила ему про нашу беседу в больнице ?
— Да. В самых общих чертах. — Ануш потупилась.
— Идиотка, — сказал Глеб. — Потому-то он и притих.
— Я слабая, — ответила Ануш. — Я попробую еще раз, последний. Мне почему-то кажется, что теперь все будет хорошо, Глеб...
Базанов появился в Министерстве геологии, нанес визит Горьковому, потолкался в отделах.
Вскоре в министерстве все поняли: самое ненавистное для начальника Тохтатауской экспедиции — разговоры о его недавней болезни. И в кабинетах, и в коридорах, где на ходу, как всюду, решались важные вопросы, где сталкивались, обнимались, ругались и спорили десятки знакомых и незнакомых людей, вскоре и думать забыли о его болезни. Многие всерьез считали, что Базанов вернулся из дальнего маршрута, из Москвы или заграничной и поэтому затянувшейся порядком командировки.
...«ИЛ-14» летел над Кызылкумами.Базанов глядел в окно.Под крылом самолета плыл мертвый — не земной, а какой-то инопланетный пейзаж: желтоватые, ржавые песчаные равнины, зализанные, крутолобые, словно застывшие и окаменевшие волны, серые горные плато, коричневые и красно-черные причудливые изломы Нуратинского хребта. И снова песок, и снова степь. Ни дорог, ни троп. Безлюдье. Беззвучье. Тишина. Пустыня - во все стороны, до самого горизонта. Будто повис над ней самолет, и нет ни высоты, ни скорости движения...
В коридоре министерства и разыскала его пожилая секретарша Горькового — передала поручение заместителя министра: Базанова вызывают в ЦК, в отдел промышленности.На новое назначение он согласился сразу, не выпрашивая времени на обдумывание и советы. С кем советоваться? Ася? Ее он мог бы послушать, но Ася теперь — это был он сам, и как жил он теперь за них обоих один, так и решал один, сразу. В совете Юлдаша Рахимова он был уверен: тот и сам не отказался бы от такого назначения. Рубена Пирадова не было больше на земле, и только он один, пожалуй, мог бы трезво разложить перед Глебом все «за» и «против». Тиша-бай, к счастью выздоровевший, отдыхал в горах, Глеб успел навестить его, но не захотел смущать покой старика лишними сомнениями. Вот почему он сразу сказал «согласен». А сегодня, в самолете, мысль о громадности дела, за которое он брался, вдруг устрашила его...
Земля казалась сверху серой, как застиранная гимнастерка с солеными разводьями пота. Слюдяно блестели небольшие, в гипсовой оправе, соляные, мертвые озера. Жизнь теплилась лишь вокруг редких колодцев и загонов для скота, похожих с высоты на лунные кратеры.
Жизнь должна была расцвести здесь буйством земных красок — водой, яркостью цветов, зеленой густотой крон деревьев. Ведь люди уже трудятся тут. Просто их не видно с высоты, и поэтому Кызылкумы по-прежнему кажутся пустыней. От слова «пусто»...
Да, он сразу согласился с новым назначением.Парторг на строительстве золотодобывающего комбината и города при нем - и это для него, каких-нибудь несколько месяцев назад едва перебиравшего лапками по больничному коридору?! Огромный край, тысячи людей, поселки, шахты, карьеры, машины и механизмы, дороги, вода, энергия и черт знает что еще и какие проблемы ждали его в Кызылкумах. А он мог отдать всего одну пару рук и уже рваное и заштопанное сердце. И потом — Богин. Степан Богин — начальник строительства. Глеб знал - он родной брат Музычука и Гогуа. С ним придется не раз схватиться.
И все же ему просто чертовски повезло. Он поверил в узбекское золото и нашел его. Он давно думал о новом городе и теперь будет строить его. Вероятно, это и называется воплощением мечты в жизнь.
Глеб вес еще смотрел и смотрел вниз, словно пытался на ржавой песчаной равнине отыскать дома и постройки своего Солнечного. Чудаки они — выдумали такое имя поселку! Дали космическое название беспорядочному сборищу одноэтажных домов, бараков, складов и прочих построек самой несусветной архитектуры.
Какие у них достопримечательности? Смешанный магазин, в котором продается все — от иголки и пере-водных картинок до одеколона, селедки и шоколадных наборов. Столовая, похожая на ангар для дирижаблей. Неказистая школа; почта и сберкасса в одном домике, парикмахерская в саманной пристройке с рекламным щитом, на котором изображен усатый и бородатый, набриолиненный красавец начала века; газетный киоск, оклеенный изнутри от солнца страничными репродукциями кинозвезд из «Советского экрана». Не так уж много и зелени. Она жмется к окнам домов, прячется за штакетником...
Солнечный далеко на западе, но с самолета он выглядит, наверное, так же, как и этот поселок, над которым проходила сейчас тень их «ИЛа-14».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105