И тут же откуда-то с черного бархатного неба понесся высокий вибрирующий звук — похоже, с желто-голубой горошины-звезды, пульсирующей над их головами. Глеб почувствовал, что, как радар, принимает эти таинственные сигналы. Они усиливались, учащались, проходя через его грудь. Его сердце забилось торопливо и глухо. И тут Глеб понял, осознал, что все это у него было. Уже было - тогда, в пустынном Кара-Таше с Асей, двадцать лет назад — и никогда не повторялось, а теперь почему-то повторяется, хотя могила Аси на Памире, а здесь рядом с ним другая женщина, совсем другая. Он еще успел удивиться, почему это ни разу за прошедшие годы не возникал такой высокий вибрирующий звук, от которого кружилась голова, ведь обнимал же он иногда женщин; и уже поднял руки и положил их на плечи Натальи Петровны, но в следующий момент понял, что не сможет ни обнять, ни поцеловать ее именно потому, что был и этот вибри-
рующий звук, и падкое ощущение, и головокружение — все было теперь так, как тогда. А то не могло, не имело права повторяться. Новое не должно было повторять то.
— Я понимаю, — сказала она глухо, с отчаянием в голосе. — Ты не хочешь, — и прижалась лбом к его груди, а потом ткнулась головой в его грудь несколько раз. — Так мне и надо. Так мне и надо: все было слишком хорошо сегодня. Прости... Прости... Прости.
— Нет, вы не понимаете, — успокаивая ее, он коснулся ее волос, ощутил ладонью их нежную шелковистость, сказал: — Все слишком сложно для меня.
— Память о прошлом не должна мешать людям.
Она посмотрела ему в глаза, и Глеб поразился, каким образом передались ей его мысли. Поразился и обрадовался, словно ее слова прощали его перед Асей, освобождали от каких-то вечных заклятий и не произносившихся никогда обязательств.
— Пусть остается с нами память, — повторила она. — Все равно тут мы бессильны и всегда проигрываем потому, что хуже тех, кто ушел из жизни и кого мы не можем забыть. Ничего не сделаешь. Но разве я виновата, что встретила тебя так поздно? И разве ты виноват, что старше меня? Не надо сейчас больше ни о чем,— она освободилась из его рук и пошла по аллее.
Глеб догнал ее и обнял. И так недвижимо и молча они постояли некоторое время. Глебу казалось, они тихо качаются на волне или кружатся на медленной карусели. И опять он поймал себя на мысли, что ему хорошо, но «то точно так уже было, было с Асей. Ощущение было стойким, не проходило, не оставляло его. «Мистика какая-то, — мелькнула мысль. — Обнимать одну женщину, а думать о другой».
— Но ты-то, ты-то? Не можешь забыть ее?
— Я одинок. Я понимаю, что очень одинок. Раньше не понимал, а теперь понимаю.
— Это, наверное, хорошо, что мы одиноки.
— Но я старый.
— Ты лучше всех.
— У меня угрюмый, мрачный характер.
— Пусть!
— И психология холостяка.
— Пусть!
— Влюблюсь, что будешь делать? Я требовательный. Или все, или ничего.
— Пусть тебе будет все. И дай я тебя поцелую... Все быстрее и быстрее раскручивалась карусель. Все выше вздымались невидимые волны. Большая красная звезда чертила линию над горизонтом. Нарастал непонятный шум. Мчалась вниз по склону снежная лавина, захватывая, вбирая в себя все, что встречалось ей на пути. И Глеб не то крутился, не то летел, не то падал. И вдруг все остановилось, стало тихо.
— О... Глеб,— сказала Наташа.
Гостиничный номер был длинным и узким, как пенал. Окно выходило во двор, заставленный железными кроватями,— на них в дни «пик» спали командированные. Из окна доносился резкий запах каких-то цветов.
От голубого полудиска луны в комнате казалось почти светло, хотя глубокие черные тени скрадывали очертания одних предметов и придавали фантастические очертания другим.
— ...Не говори ничего,— попросила она.
— Не буду, — ответил он.
— Буду я говорить.
— Говори.
— Только ты не улыбайся.
— Хорошо.
— Я дура.
— Ты?
— Молчи! Я верила, что сказка, в которую ты меня окунул, не могла закончиться так просто. Совещанием по железобетону, скажем. Или тем, что мы пожали бы друг другу руки и разошлись в разные стороны. Я люблю тебя, Глеб. И все мечтала: встречу. Сажусь в самолет, а рядом — ты. Иду по Ленинграду — ты. Открываю дверь комнаты, а там — ты. И чтоб мы были одни. Понимаешь?.. Молчи! И вот я тебя встретила в этом странном городе. Одно это было счастьем. Но потом был день и был вечер, и счастье, огромное, как ком, упало на меня. Думала, не выстою, не выдержу: нельзя же людям столько счастья сразу. Оказалось, живу, уцелела. Я так благодарна тебе. Молчи!.. Мне трудно все это сказать тебе. Так несовременно говорить об этом. Но
я скажу, а ты слушай. Я — как влюбленная девчонка готова на все. Прятаться, бегать тайком к тебе по ночам, назначать свидания хоть на островах Фиджи и прилетать туда без опоздания.
— Ну почему нам надо прятаться? Разве мы обманываем кого-нибудь, делаем что-то постыдное, Наташа?
— Нет, нет! — горячо и убежденно сказала она.— Нет, не на стройке! Это осложнит отношения, твою работу.
— О чем ты говоришь ?! Я тебя люблю. Ты нужна мне.
— Хочешь, чтоб все видели? Впрочем, мне-то все равно, пожалуйста.
— Чтоб что все видели?
- Что мы вместе, что я твоя любовница.
— Почему не жена?
— Не надо так, Глеб. Мне этого не надо, самое честное слово, поверь.
— Но мне это надо, Наташа.
— Не будем торопиться, родной. Я суеверная. Ты станешь жалеть потом — завтра, послезавтра и каждый день. Зачем? А я хочу, чтоб у нас все было светло, радостно — как сегодня.
— Ты меня не знаешь.
— И ты меня мало знаешь. Я боюсь. Самое страшное — потерять тебя. Я теперь не смогу без тебя никогда.
— И я не смогу. Но почему ты лишаешь меня права голоса и права на поступки? Полчаса слышу: я, я, я.
— А хотел бы?..
— Мы, мы, мы.
— Не надо больше об этом, прошу тебя. Помолчали. Луна уползла в сторону, и гостиничный номер погрузился в темноту.
— Сколько сейчас?— спросила она и поспешно добавила: — Только не зажигай свет!
— Четверть двенадцатого. А почему ты спросила?
— Уже больше часа как я должна быть в воздухе.
— Завтра утром поедем вместе, — сказал он. — И завтра же я скажу всем, что ты моя жена.
— Нет, нет. Подожди хоть месяц! — крикнула она.
— И весь месяц мы не будем вместе? Или станем прятаться по темным углам?
— Откуда я знаю! Разве я выдержу? Как ты можешь?
— Ну вот, видишь... И еще свадьбу грохнем по узбекскому образцу — человек на пятьсот, чтоб навеки Солнечному запомнилась.
— Но завтра ты никому не скажешь, не скажешь — обещай! Я должна как-то подготовить себя, маму, Антошку.
— Антошку? — очень серьезно сказал Глеб. — Антошку — это ты, наверное, права.
Каждое утро начиналось на всей огромной территории стройки одинаково: из главной диспетчерской звонил дежурный, принимал рапорты начальников объектов, предприятий, строек, передавал приказы руководства. В десять часов Богин и Глонти, просмотрев сводки главного диспетчера Прокопенко, разговаривали по селектору. В основном — с отстающими. В двенадцать заседал штаб стройки. Все руководство управления было раскреплено по важнейшим сдаточным объектам и шефствовало над ними, контролировало их деятельность. Как правило, штаб заседал до обеда. После обеда и до позднего вечера Богин обычно и не появлялся в кабинете. Со второй половины дня кабинеты управления пустовали допоздна. И так месяц за месяцем — время спрессовывалось, летело незаметно.
Пятидесятикилометровая железнодорожная ветка и ЛЭП подходили к Бешагачу. И на промышленной площадке наступали самые горячие времена. Уже прибывало технологическое оборудование для золотоиз-влекающего комбината. Огромное здание его было почти закончено — наружный каркас, перегородки, покрытия, перекрытия. По существу, это было не одно, а три здания: большой, средний и малый корпуса обогатительных фабрик, вся схема производственного процесса — от потока тысячетонной руды до тонкой струйки чистого золота, которое побежит из тигля.
Рос и углублялся золоторудный карьер — впадина километр на километр, опоясанная серпантином дорог и электрическими кабелями. Вскрышные работы здесь были почти закончены. Гладкое дно впадины окружа-
ли отвалы пустой породы — бедной, «забалансовой», как ее называли, руды. Проектировалась вторая очередь карьера.Разведчики бурили скважины на несколько сот метров и даже на такой глубине не выходили еще из руды. Было, как любил повторять Богин, из-за чего стараться, из-за чего пот и кровь проливать.
И город уже «смотрелся». Первого мая состоялось торжественное открытие кинотеатра и первой очереди торгового центра. Был заложен Дворец культуры, началось строительство стадиона. Морозова вела давно задуманную ею реконструкцию столовой. Тысячи жителей Солнечного трудились по воскресеньям в зоне отдыха, которую в народе шутя по-прежнему называли «шемякинский заповедник».
Вполне приличной железнодорожной станцией Ду-стлик стал и бывший безымянный разъезд. Раз в день прилетал в Солнечный рейсовый пассажирский самолет. Аэродром, на котором прежде сиротливо пасся лишь богинский «Антон», получил права гражданства, и туда был продолжен один из автобусных маршрутов. Стройка заключила договор с «Аэрофлотом», и теперь укатанная площадка превратилась в аэропорт — хоть и маленький, но оборудованный по всем правилам...
На комбинате начали делать фундаменты под технологическое оборудование. Проектировщики ждали, пока оно прибудет, чтобы сверить с чертежами, а строители строили. Вот и сказался этот просчет, неувязка деятельности нескольких организаций. Простая работа стала трудоемкой и сложной, чуть ли не ювелирной. Трудиться приходилось вручную. Экскаватор, даже тракторный, для рытья котлованов не влезал между перегородками, арматурные каркасы сваривали по стерженьку, ибо краны оставались за стенами комбината. Каждый раз возникала проблема с доставкой бетона. Богин клял проектировщиков, но те и в ус не дули: проектные организации не несли никой ответственности за сроки строительства. Степан Иванович еще больше похудел, почернел лицом. Он почти две недели не уезжал с Бешагача. Единственное, что его радовало,— дела на водоводе. За водовод в штабе стройки отвечал секретарь парткома. Пустыня с нетерпением ждала прихода большой воды. К разгару лета сооружение во-
довода должно завершиться. Уже выброшено было астрономическое количество земли, вырыта двухсоткилометровая траншея, сооружено несколько сот воздушных и водяных колодцев, построены насосные станции, проложена дорога.
...Стыковка двух строительных отрядов произошла примерно на сотом километре. Первыми вышли на запланированную отметку «северяне», и лучший их сварщик получил право заварить красный шов. Базанов провел торжественный митинг. Передовики соревнования были отмечены премиями и памятными подарками. Сбойку праздновали в обоих передвижных городках — за много месяцев изнурительной, выматывающей работы люди из ненаевского СМУ получили два дня отдыха. В первый день все было хорошо, но во второй два юнца — бульдозерист из первого отряда и сварщик из второго — напились, разругались и подрались в вагончике. Кто мог предвидеть? И надо же случиться, чтоб именно в этот момент на сотый километр пожаловал сам Богин. Ехал к во доводчикам в отличном настроении, хотел поздравить, а тут чуть ли не под ноги ему пьяный парень с разбитым носом вывалился. А неподалеку — танцы.под магнитофон на всю пустыню! Богин аж посерел. Куда девалось его отличное настроение!
— А тут, оказывается, и начальство? — удивился он. — Сам товарищ Базанов, который по личной инициативе благотворительностью занимается, по два незапланированных выходных дня сразу отваливает! Очень интересная ситуация. Вместо того чтоб к опробованию водовода готовиться, пьянку допустил. Кто же за простои деньги платить будет? Вы, начальнички! Вам из своего кармана придется! Давайте принципиальными будем, раз от других это требуем.
Богин разошелся. Слова никому не дает сказать. И, конечно, на Базанова нажимает, ему — каждое лыко в строку. На Ненаева лишь короткие рысьи взгляды: до тебя я потом, мол, доберусь, и тебе жарко будет.
Насилу уняли, объяснив: каждый из работников СМУ по десять — двенадцать неиспользованных выходных имеет. Люди так выложились, что на одном, пожалуй, энтузиазме к месту сбойки и подошли, им разрядка необходима, танцы, а что касается бузотеров — будут наказаны...
Но, как справедливо утверждают, беда в одиночку никогда не ходит. И точно. Стали трубопровод по частям опробовать — на той самой насосной у сотого километра, где сбойка произошла, - авария. Да еще какая! В самый торжественный момент.
...Рапортовал Богину Сергей Ненаев. У насосной собрались монтажники, строители, будущие эксплуатационники, дорожники. Богин разрезал ленточку, улыбнулся заезжему фотокорреспонденту. Начальник СМУ дал команду запустить насос. Все зааплодировали. И тут огромный водопад обрушился на присутствующих. Парад не состоялся: пробило в насосе прокладку, потек трубопровод.
Богин тут же, мокрый, собрал совещание руководящих товарищей, которое потом так и назвали — «совещание мокрых». Стали разбираться: кто прав, кто виноват. Монтажники, признавая долю вины за собой, кивали на строителей, упрекали их в низком качестве бетонных работ. Строители соглашались: бетонный раствор заливали в самую жару, из-за нее-то раствор несколько преждевременно и схватывался; торопились, поэтому й качество оказалось не на высоте. И кивали на монтажников: не проверили все как положено, приступили к работам с нарушением технологии монтажа — это и привело к аварии.
Но и те и другие сидели смущенные, раздосадованные, глаза долу — стыдились сами себя. И говорили об одном: разрешите, исправим ошибку. Сергей Ненаев брал все на себя: виноват полностью, недосмотрел, не проконтролировал, проявил халатность и достоин самого сурового взыскания.
Богин, рассвирепев, кричал:
— Разгильдяи! Сапожники! Вам в кубики играть! Строители! К серьезному делу и подпускать вас нельзя, портачей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105