- Как на пляже разлегся.
— Прости уж, - добавил второй. — Пищаль нам здесь ставить приказано. Так что придется тебе немного подвинуться, извини, конечно.
Солдаты, возившиеся тут же, у пушки, и раскидывающие станины, беззлобно засмеялись. Где-то запел петух. Ему ответил другой, третий...
Немцы, упредив артподготовку, ударили первыми. Становой Колодец оказался на острие их атаки.
Заскрежетали шестиствольные минометы, громыхнули орудия, загудел воздух. Снаряды и мины рвались вокруг, поднимая землю. Она падала на голову мелкими сырыми комками. Вспыхнула соломенная крыша ближнего дома. Запахло тротилом и гарью. «Бонг-бонг-бонг», - била справа пушка. «Бррр! Бррр! Брр!» - тяжело дробил рядом крупнокалиберный немецкий пулемет.
— Пошли! Пошли! — крикнул низкорослый артиллерист.
Базанов высунулся из-за угла баньки, но ничего не увидел: дым и огонь разрывов закрывали поле и огороды.
— Да вон, вон, на руку мою смотри! — показал тот, что будил Глеба. — Отдельное дерево, видишь? За ним — левей ноль двадцать — танки. Сейчас сабантуй начнется.
В этот момент открыла огонь наша тяжелая артиллерия. Она била в глубину немецкой обороны и по тылам. Гул и грохот усилились. Дрожала земля, мелко, точно в ознобе, тряслись тонкие березки у бани.
Бой застал Базанова врасплох. Он не знал, что ему делать, и впервые следил за происходящим как сторонний наблюдатель.
76-миллиметрошка еще не стреляла. Вежливый сержант, стоя па одном колене, водил биноклем. Заряжающий и подносчик снарядов, торопливо передавая друг другу самокрутку, курили поодаль, у боезапаса. Маленький наводчик безучастно сидел на лафете и проволочкой чистил наборный мундштук из плексигласа. Потом прильнул к окулярной трубке панорамы, бешено "закрутил маховики поворотных механизмов. Эта довольно мирная картина запомнилась Глебу потому, что через секунду залп шестиствольных минометов накрыл и баню, и орудие. Взрывная волна подняла Базанова и кинула в сторону, на картофельные грядки.
Стряхнув с себя землю, замшелую труху и мокрые березовые листья, он приподнялся на руках и огляделся.
Смолистый дым впереди стлало по земле и сносило в сторону. Из дымных клубов, точно в пене, выползал «тигр». 76-миллиметровка стояла невредимая на прежнем месте, но возле нее почему-то никого не было.
— Связист, эй, связист,— послышался оттуда слабый голос.
Пригибаясь, Глеб бросился к орудию.Справа от щита чернела неглубокая ямка, поодаль еще одна. Весь расчет был убит. Ребята лежали вокруг, и только маленький наводчик подавал признаки жизни. Глеб хотел было оттащить его, но тот воспротивился.
«Тигр» приблизился метров на двести. Он полз медленно, точно утюг, и плевался огнем. Из-под широких траков летела трава и черная жирная земля Мерно, как слоновый хобот, покачивался ствол пушки.
Цепляясь за щит, наводчик попытался встать, но сорвался.
— Стрелять, стрелять,— в забытьи повторял он. Глаза его были закрыты, кровь черным пятном расползалась на правом боку и по рукаву гимнастерки. — Поворачивай ! — Он вдруг сел и сказал отчетливо и зло: — Поворачивай орудие, пентюх. Стрелять будешь. Снаряд, живо!.. Наводи через ствол! Видишь?
— Вижу.
Танк, не заметив пушки, поворачивался к ней боком.
— Огонь! — приказал наводчик.— Три снаряда... беглый!
Базанов неумело затолкнул в казенник снаряд. Клацнул затвор, раздался выстрел. Пушка подпрыгнула, дымясь вылетела гильза. Раненый упал. Но тут же снова сел, держась за колесо.
— Огонь! Левее, — приказал он. — Больше дна! Огонь! Наводи в середину. Так! Еще! Так! Еще!
По щиту горохом щелкали пули.Базанов выглянул в смотровой люк и увидел, что «тигр» почему-то крутится на месте. Левый трак его, извиваясь, ползет назад, а из-под башни выбиваются столбики дыма и быстрые золотистые язычки. Из верхнего люка вывалился немец, покатился по траве огненным факелом. Стал вылезать другой. Но тут башня зачадила сильнее, внутри раздался взрыв, и танкист застыл, свесив голову и уронив руки.
— Во мы дали! — азартно крикнул Базанов, оборачиваясь к наводчику.
Маленький солдат был мертв. Он лежал на спине, а в углу рта его стыла черная струйка крови.В наступившей на мгновение тишине явственно послышался лязг гусениц. Глеб поспешно тянул к пушке еще ящик со снарядами. Мимо промчались две «тридцатьчетверки» с автоматчиками на броне. Потом, стреляя, — наша САУ, самоходка.
Глеб сел на лафет и закурил. Бой отдалялся и перемещался за село. Немцев, судя по всему, погнали, хотя на противоположной окраине Станового Колодца, на участке щербатого капитана, похожего на учителя математики, еще раздавалась жестокая перестрелка. Огонь нашей тяжелой артиллерии унесся совсем далеко, разрывы были глухие и мощные, точно кто-то гигантским вальком катал белье на гладильной доске. И это тоже доказывало, что атака немцев отбита, а наша пехота пошла вперед.
Возле баньки остановился «виллис». На переднем сиденье возвышался генерал-майор с молодым загорелым лицом, без фуражки, с коротко подстриженными седыми волосами. Сзади — капитан и два автоматчика в пестрых, зелено-желтых маскхалатах. Базанов встал.
— Ко мне! — приказал ему генерал.— Бегом!
— Шире шаг! — зычно прикрикнул капитан. Базанов подошел, застыл по стойке «смирно».
— Кто танк уничтожил?
— Мы, товарищ генерал.
— Ты, а еще кто?
— Вот они — убитые.
— Так, - генерал остервенело потер подбородок. — Оставайся, капитан. Мертвых достойно похоронить, фамилии записать. Ну, дела - ни хрена себе! Связисты «тигров» рушат! Молодец, солдат!
— Служу Советскому Союзу!
— Сверли дырку под орден — заработал! «Виллис» описал задом полуокружность и запылил по дороге в село...
— Базанов! — раздался голос рассыльного. — Кто Базанов ?
— Я! — Глеб поднялся.
— Тебя полковник вызывают. У приемного ждет, живо!
На скамейке в полной форме и при всех орденах сидел Полысалов.
— Надо прощаться, — сказал он. — Уезжаю вот сейчас. Садись, посидим перед дорогой.
— Переводят вас? Или выписали?
- Радость у меня, Базанов. Счастливый, я человек, оказывается. Сын, понимаешь, нашелся, младший.
В Куйбышеве он, в госпитале. Был ранен, теперь поправляется.
— Рад за вас, товарищ полковник. А как же вы это узнали ?
— Друзья. Хорошо иметь много друзей, Базанов! Я уж и не верил, что он жив, а они искали, наводили справки. Понимаешь, что для меня сделали?! — Он засмеялся. — Я же как родился заново. Увижу его сегодня, Антона — младшенького моего. Сегодня, скоро, — это ты понимаешь?
— А отпускают? Разве вам можно? — Глеб показал взглядом на костыли. — Как вы поедете?
Летчик снова засмеялся: радость переполняла его.
— Медицина тут бессильна, сержант. Я бы и ползком до Куйбышева, попробуй меня не пустить! Я б и госпиталь в клочья разнес! Самолетом лечу, самолетом! Три года не видались с Антоном, представляешь! И какие три года!.. Ну, а у тебя что? Ты-то как?
— Ничего. Картошку чистим.
— Выше голову, сержант! Смотри: солнце светит и жизнь идет. Целесообразна она и хороша,— он хлопнул Базанова по плечу, обнял его и вдруг отстранился, серьезно посмотрел в глаза: — Почему мрачный? Ты же стоящий парень, Глеб, и солдат боевой.
— Я ничего, товарищ полковник.
— А ничего, умей и за других радоваться, черт тебя возьми!
— Я честно и от всего сердца рад за вас — правда.
— Добро! Хочу верить, что и у тебя все будет хорошо. И ты верь.
Затормозил рядом потрепанный газогенераторный грузовичок, покрылся вонючим дымным облаком. Из облака выскочил подтянутый шофер-ефрейтор, откозырял :
— Прибыл в ваше распоряжение, товарищ гвардии полковник! Можем следовать! — круглое его лицо выражало крайнюю степень готовности ко всему.
— Слетай-ка, ефрейтор, за вещичками, а?
— Есть! — шофер опять козырнул и кинулся к школе.
— Чего ж ты? — остановил его летчик. — Я ведь и не сказал куда. Чемодан и вещмешок возьмешь в приемном покое. Вот чудик.
— Зато расторопный,— заметил Глеб.
— Хороший ты парень, Глеб, — повторил летчик. — Надо бы нам адресами обменяться, но какие у нас нынче адреса? Жизнь — штука такая, что добрые люди обязательно встречаются. Давай, сынок, по русскому обычаю попрощаемся.
Они обнялись и поцеловались трижды.
— Желаю тебе жизни интересной.
— И вам всего доброго, Игорь Игнатьевич. Спасибо за все.
— За что же! Будь счастлив, поправляйся поскорей. Постой-ка, ефрейтор, — окликнул он шофера, который полез с чемоданом в кузов. — Дай-ка сидор на минутку. — Полысалов достал из вещмешка финку с наборной ручкой из плексигласа и протянул ее База-нову. — Вот возьми, будет память о старике. — Он повис на костылях и, не оглядываясь, двинулся к машине.
— С тебя причитается, Глебка! Танцуй, черт! — вбежал в казарму Горобец, размахивая газетой. — Прорыв севернее Ленинграда, на Карельском перешейке! Москва салютует Питеру!
— Дай!
— Танцуй!
Глеб изобразил нечто среднее между вальсом и «барыней».
— Плохо! Мало! Еще раз, как следует. Твой ведь город!
— Ну хватит,— изловчившись, Глеб вырвал у него номер «Красной Чувашии», развернул: сводка Информбюро. Приказ Верховного Главнокомандующего... Присвоить наименование «Ленинградских» следующим частям и подразделениям, отличившимся в боях... Буквы плясали перед глазами. Не может быть! Нет, точно, их дивизия. — Посмотри, — сказал он Горобцу. — Наша дивизия Прорыва РГК награждена орденом Суворова. Вот где она оказалась. И я мог быть там, а не здесь, черт бы побрал этот госпиталь. Теперь знаю хоть, где своих искать.
— Станут они тебя дожидаться — как же! Их дело — вперед, на Запад. Увольнительную имеешь? И мне Цацко — кол ему в горло! — выдал на радостях.
— Пойдем вместе?
— Выйдем вместе, — Горобец виновато хмыкнул. — Понимаешь, с Зоей мы условились. А ты куда хотел? Может, к девчатам зайдешь? Они в ночную сегодня, а сейчас дома. И мы б подошли скоро. Давай?
— Не переживай, Петя. Я погулять могу, делать мне все равно нечего — посмотрю хоть старую картину какую-нибудь.
...Не решив еще, пойдет он в кино или пет, Базанов бродил по улицам.
Летом город уже не казался мрачным. Он был зеленым и прибранным, его очень украшали цветы и молодые, недавно высаженные деревья. Блестел политый асфальт. Солнце высветлило стены домов и разукрасило их желтыми и зелеными бликами. Сияли свежевыкрашенные заборы. На центральных улицах было непривычно многолюдно. Выдался теплый день, и че-боксарцы, одетые легко и пестро, выглядели сегодня веселей, чем обычно, почти по-праздничному.
Базанов прошелся сквером. Постоял у большой карты фронтов, просмотрел номер «Правды» на застекленном стенде, рисованные портреты Героев Советского Союза — тех, что ушли на фронт из Чувашии, и принялся изучать наглядную агитацию. Колхозник Якимов дал в фонд обороны сорок тысяч рублей («Силен колхозник!»), настоятель Канашской церкви Дмитрий Каминский пятьдесят тысяч («Во дают служители культа!»). Читая объявления, Базанов поднялся вверх по улице... Кожкомбинат набирал рабочую силу. Государственная филармония (в помещении бывшего Дома учителя) объявляла прием в школу западноевропейских танцев. Листовки сообщали о декаднике помощи семьям фронтовиков и поясняли, в чем он будет выражаться: ремонт квартир, одежды и обуви, завоз дров и овощей, сбор денег. В Доме пионеров объявлялся концерт по расширенной программе: хор, танцы, сольные номера и скетч «Интересное знакомство». Дом офицеров извещал, что на днях ожидается встреча с актером Игорем Ильинским.
Город жил. Жил, казалось, по-новому — интересней и разнообразней, чем представлялось Базанову раньше. «Города, как люди, — думал Глеб. — Нельзя судить о них по первым впечатлениям. Надо их узнать, надо увидеть. С городом надо пуд соли съесть. И тогда решать: полюбишь — остаться, нет — мотай в другой, в третий. И с человеком тоже. Узнал, испытал — тогда и дружба навек, и любовь навек». Он вспомнил свои ощущения, когда впервые попал на чебоксарские улицы, и подумал о том, что все это не очень серьезно: показалось так, показалось сяк, был дождь — теперь солнце, было одно настроение — теперь другое настроение. Есть города родные, в которых вырос, живешь, и к ним стремишься всегда. И прочие — другие, где оказался случайно. Чебоксарцу его город представляется лучшим на земле. А какому-нибудь жителю Нахапе-товки — его Нахапетовка. Хотя и это относительно. Все относительно. Хуторянину и райцентр кажется столицей государства. А человеку, который год провел в тайге или в пустыне и потом поселился в трехдомо-вой деревеньке, эта деревенька тоже представляется крупным населенным пунктом. Окончательно запутавшись в своих сумбурных мыслях, Глеб и вовсе пришел в прекрасное настроение. Это было необъяснимо. Просто ему нравилось бродить так, без дела, одному по улицам, нравилось всматриваться в лица людей и города, которого он совсем не знал. Такого с ним прежде никогда не случалось, и он порадовался этому новому чувству.
Какой-то юный рыбак перевез его на левый берег Волги. Глеб посидел с ним, разговаривая о пустяках, а потом медленно пошел отмелью, поросшей кустами, в сторону сходен, где причаливал пароход.
Крупный галечный песок скрипел под ногами, как морозный снег. Тяжелые солдатские сапоги-кирзачи оставляли глубокие следы, которые тут же заполнялись проступающей снизу водой и смывались низкой косой волной. Прибрежная трава тоже была мокрая, ноги скользили, а идти было нетрудно и радостно.
Несколько парней и девушек кидали мяч и купались. Глеб захотел было присоединиться к ним и тоже выкупаться, побегать за звенящим тугим мячом, но вовремя вспомнил наставления врача и лишь убыстрил
шаг, чтобы они не обратили на него внимания и не пригласили его в свой круг. И все же одна полная девчушка — в черных шароварах и черном лифчике, который туго охватывал ее большую, не по возрасту, грудь, с некрасиво прилипшими к голове мокрыми темными волосами, — нарочно упустила мяч и крикнула:
— Эй! Отпасни, солдат!
Глеб нагнулся за катящимся к реке мячом, перехватил его у самой воды и с силой ударил по нему снизу кулаком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105