Поздоровались, Морозова спросила:
— У строителей, как и у кинематографистов, самый популярный вопрос: кого мы ждем? Кого мы ждем, товарищ Ронжин?
Бригадир ответил со смущенной, застенчивой улыбкой :
— Так все в порядке, Наталья Петровна. Все хорошо. Крановщица, если правду, по нужде своей слезла. Вот и нет.
Все заулыбались: действительно, внеплановый простой.
Морозова повела Базанова к торцу здания. Весь город был отсюда как на ладони: сверху он казался маленьким, а пустыня, уходящая за горизонт, огромной. Подошли архитекторы.
— Как видите, Глеб Семенович, многое удается нам, — сказала Морозова. — Дома, которые мы проектировали и строим, признаны. И Госстрой поутих: у него теперь с Вильнюсом полно проблем, новые районы там рождаются... Так что? Нравится?
- Нравится, нравится, — улыбнулся ей Глеб. — Вы молодцы.
Молодцы, да не всегда. Бакулев вот на миг отвернулся, и сразу же в центре микрорайона ему ларек воткнули и несколько разномастных аппаратов для продажи газводы. У нас в торцах места масса, а там весь вид портится — безобразие!
— Толю можно понять, Наталья Петровна, — поспешил с замечанием Солонко. — Он в этот момент на Зою смотрел. На миг оглянулся — и все, бац! — воюй теперь с ОРСом...
Воздух был необычайно свеж и прозрачен. Как на фотобумаге, кинутой в проявитель, проступали на северо-западе холмы и предгорья Мурунтау — Нос-горы. — Это ж надо нарисовать такое! — воскликнул Толя. — Вон сколько понастроили! Можно сказать, начинается наш город, младший брат Ленинграда...
Морозова потащила Глеба к бывшей столовой, отрапортовала: с помощью военной хитрости удалось провести реконструкцию («У нас ведь как? На строительство и капремонт попробуй выбей деньги! А на реконструкцию — пожалуйста»).
Каменщики выкладывали еще этаж. Над входом сооружали современный козырек. Слева и справа к зданию пристраивали два одноэтажных крыла из стекла, стали и бетона. Зайдя внутрь, Наташа принялась объяснять: внизу будет бар, холл и гардероб; отсюда начнется широкая лестница с подсветками и мозаичным орнаментом на стенах, на втором этаже — большой зал ресторана — колонны, светильники. Бакулевы делают мозаичное панно, как в кинотеатре, из мраморной крошки и разбитой посуды. Все работы займут два — два с половиной месяца. Внутри здания было пусто в этот час — рабочие обедали. Пахло кирпичной пылью и мокрой штукатуркой. Распрощавшись с Базановым, ушли Бакулев и Солонко. Наташа обняла Глеба и, тут же отстранившись, сказала мечтательно:
— По вечерам здесь будет собираться молодежь. Парни в белых рубахах, девушки в модных туфлях, командированные, вернувшиеся из пустыни. И кормить здесь будут хорошо — недорого, вкусно. И обязательно — хороший кофе, фрукты, вино. Чисто, уютно — отличная обстановка. И танцы. Мы будем иногда приходить сюда, Глеб? Ведь мы же никогда не танцевали с тобой, никогда. Ни разу в жизни.
— Обязательно будем приходить сюда.
— И ты, парторг, пригласишь меня танцевать здесь?
— Приглашу. Сразу же в день открытия.
— Я приду к тебе сегодня вечером, — сказала она. — На всю ночь.
— Но сегодня все Глонти дома.
— Я буду как мышь.
— У Феликса Глонти и его тетушки мощнейшие звукоуловители.
— Ты чудак, Базанов. Ну, ты чудак! Опять поведешь меня на прогулку? Да все уже знают, давно. И все спрашивают: когда свадьба, когда же свадьба? И Анна Павловна Глонти, и даже Богин.
— А меня почему-то никто не спрашивает. И даже Богин. Странно.
— У меня на лице все написано, у тебя — нет. У тебя, как всегда, спокойное, руководящее лицо. Поэтому-то никто ничего у тебя и не спрашивает.
— Тогда и я у тебя спрошу. Когда же свадьба, Наталья Петровна? Почему ты усложняешь все?
— Я не усложняю, я готовлюсь. Я, как хорошую книгу, счастье свое растягиваю. Тьфу, тьфу, тьфу! Я жутко суеверная, Базанов. Тебе придется меня серьезно перевоспитывать.
У меня никогда не было свадьбы. Я бы хотел пригласить друзей. И чтоб всем запомнился этот день. II нам. А ты?
Терпеть не могу свадеб, юбилеев, дней рождений. Но для тебя -все, что хочешь! Пойду на все! II не спрашивай меня ни о чем.
— А кого ты хотела бы пригласить?
- Мои друзья все здесь, со мной. Разве Яновского ИЗ Ленинграда, не возражаешь?
— Буду рад, если он приедет. Л Попова Кирилла Владимировича? Ведь он нас познакомил.
— Что ты — он занят! И потом расстояние, концы. Не сможет.
— Если написать заранее, все смогут. Увидишь.
— Ох, ты хитрый, Базанов!
— Так когда, Наташа?
— Давай только не путать даты, а? Чтоб не первого января, пс донятого мая, не седьмого ноября.
- Какого мая? Следующего года? Какого ноября? Давай через субботу. Ну?
— Не могу тебе возражать. Понимаешь, не могу. Хочу из принципа поспорить, а у самой рот до ушей.
— Вот и прекрасно! Будет свадьба, и станешь ты моей женой.
— Я и так твоя жена.
— А я в это до сих пор не верю. Мне документ нужен, бумага, паспорт со штампом.
— Будет тебе документ, Базанов. - Наталья Петровна обняла его и поцеловала. — Только... только через месяц, пожалуйста. Завтра приезжает мама с Антошкой, понимаешь?
— Понимаю. Но все равно: сегодня же я сяду приглашения писать, — упрямо сказал Глеб.
Антон Морозов оказался высоким, угловатым и несколько замкнутым мальчиком. На вид ему можно было дать больше двенадцати. И черты красивого лица матери едва-едва проступали в нем. Первый приход Базанова он встретил равнодушно. Увидев его вторично, общаться не пожелал, демонстративно углубился в какую-то книгу, а потом, вежливо отпросившись у матери и попрощавшись с Глебом, ушел, посмотрев на него выразительно, точно говоря: это из-за тебя мне приходится бежать из дома.
— Какой я психолог! — потерянно воскликнул Глеб. — С мальчуганом не могу законтачить. Разве можно доверять мне работу с людьми?
Наталья Петровна смеялась, но за ее шутками и советами тоже проскальзывало беспокойство. Она видела, что Базанов Антону не понравился. Ему вообще не нравились мужчины, которые приходили к его матери. И только Мария Михайловна, бабушка, говорила, успокаивая Глеба и Наташу:
— Да не волнуйтесь вы, не терзайте себя и друг друга. Внимания на него не обращайте — лучше будет. Дети злыдни в таких вопросах. Ни окриками, ни шоколадками тут ничего не добьешься, только душу помнешь ребенку. Время должно все выправить. Наладится, бог даст.
Глядя на Марию Михайловну, можно было безошибочно определить, какой станет Паташа лет через двадцать. Мать и дочь были очень схожи — даже в манере говорить, в походке, в том, как смеялись и как слушали собеседника. Вот характер у Марии Михайловны был помягче: отшлифовала, видать, его жизнь — неровная, нелегкая,— жизнь, в которой пришлось ей, оставив место концертмейстера, стать домохозяйкой и бабушкой. Знакомясь с Марией Михайловной, Глеб, несмотря на строжайший запрет Наташи и ее мольбы подождать еще недельку, рассказал об их отношениях.
И Мария Михайловна оценила его доверие. В отличие от внука, бабушка приняла Базанова сразу и безоговорочно. Почувствовала: любит. Радовалась за дочь и видела: ее Наташа тоже как влюбленная девчонка, как натянутая струна. Такого еще не было, и вот пришло, когда ей за тридцать. Увидит его — бледнеет. Если вечером не встретились — тоскует, места себе не находит. Скорей бы поженились. Мария Михайловна думала, конечно, и о будущем. О том, что эта адова стройка не последняя у Глеба и Наташи — им жизнь предстоит кочевая, — значит, придется жить на два дома. А где при этом будет Антошка, с кем, если мальчишка уже сейчас полон ревности и ему кажется, все права на мать лишь у него?.. А еще думала она о том, что Глеб все же не-здоровый человек, в такие-то годы инфаркт перенес и опять, себя не жалея, громадный воз в этой пустыне тянет, Посмотришь, разве скажешь, что сердце у него рваное? Всегда ровен, спокоен, благожелателен. Но кто знает, чего стоит ему это спокойствие? И что может случиться с ним завтра, не дай бог. Мария Михайловна по-житейски, из самых добрых побуждений, думала временами, успокаивая себя, и о том, что именно прошлая болезнь Глеба и его положение помогут после завершения строительства получить новое назначение и переехать в город. Тогда и она бы с ними жила, и Антошка жил бы с ними. Мальчишка стал совсем взрослым, где ей с ним справиться. Дети пошли — пи бог, ии черт, ни «Пионерская правда» им не указчик...
А Базанов все искал ключик к сердцу Антошки. Все не мог найти и уже начал отчаиваться. А тут случай. Смешной, в сущности, эпизод. ...Начало лета опять оказалось жарким. Чудеса в природе продолжались. Где-то лили дожди и реки выходили из берегов. Где-то впервые за сто лет выпадали снега, парализовали жизнь городов. В океанах гуляли ураганы и тайфуны с нежными женскими именами. Началось извержение вулкана, который с древних времен считался потухшим. Метеорологи пытались объяснить происходящее. «Теплые массы воздуха вторглись, холодные массы воздуха неожиданно переместились»,— писали они. А на пустыню обрушилась жара. И даже ночи против обыкновения стали душны-
ми. Атмосферное давление прыгало. Глеб чувствовал себя препогано, уставал, плохо спал. Однажды под утро он очнулся от ощущения тяжести. Ему показалось, что кто-то громко храпит рядом. Глеб сел, прислушался. Все вокруг было наполнено странными звуками — ревом, свистом, стонами, рычанием, стуком, писком. Звуки ни на минуту не смолкали, они наслаивались, переплетались, переходили друг в друга. Ничего не понимая, Глеб встал, подошел к двери, отворил ее. Город еще спал. Возле вагончиков ни души. На часах без пяти пять. Звуки неслись с юга, со стороны станции Дустлик. Что там происходит? Нашествие африканских слонов? Но и слоны не в состоянии разыгрывать такие мелодии. Может, стадо бронтозавров пожаловало? Глеб хотел одеться и пойти посмотреть, но отговорил себя и решил полежать до рассвета.
Лег и заснул. А когда проснулся, солнце по-летнему лупило в окна и странных звуков уже не было. Были обычные звуки стройки: мелодично звякал движущийся башенный кран, въедливо рычал экскаватор, шумели большегрузные автомашины, автоматными очередями стрекотал поблизости отбойный молоток. Наскоро перекусив, Глеб пошел в партком, раздумывая над странным ночным происшествием. А потом закрутился и забыл о нем. И только во время обеденного перерыва вспомнил и рассказал Надежде Витальевне. Красная засмеялась:
— Ночные кошмары, Глеб Семенович. А белая мышь вам не видится? Пить надо меньше.
Юморок был у нее несколько грубоват, ничего тут не попишешь, иногда начисто отбивал желание общаться—у неискушенных, разумеется. Те, кто был знаком с Надеждой Витальевной, знали: она милый, добрый человек. Впрочем, Красная и сама поняла, что высказалась не лучшим применительно к Базанову образом: при чем тут пить, при чем тут мышь? Она смущенно замолчала, привычно полезла за папиросами, закурила, но, спохватившись, что Базанов трудно переносит табачный дым, ткнула папиросой в спичечный коробок и заерзала, смутившись еще больше. Хорошо, главный конструктор Леонид Комов, приехавший в очередную командировку и сидящий за соседним столиком, сказал,
как обычно нараспев, чтоб не споткнуться на каком-нибудь слове:
— Это зз-вери, тт-очно, Глеб. Не то ц-цирк, не то ззз-вери-н-ннн-ец ппп-ожаловал. С-смотреть ссс-траш-но.
— Почему страшно? — не понял Глеб.
— Звери не из нашей ккк-омпа-ннии. Им в Норильск, а их с-сюда, ггг-оремык, по-о ошибке.
Глеб поел и пошел на южную окраину, где на ровной площадке, в полукилометре от последних домов, разместился передвижной зверинец. Базанов и не предполагал, что такие существуют.
Высокий сборный забор скрывал клетки со зверями. По обе стороны от входа красовались в натуральную величину дикие и необузданные хищники, нарисованные яркими (возможно, и светящимися) красками, которыми неумело воспользовались явно самодеятельные художники. Гремела музыка. «Добро пожало-вать в зооцирк!» — призывал плакат. Инструкция из восьми пунктов предупреждала: руки к хищникам не просовывать, спящих животных не будить, угощать их только через служителей, а смотреть лишь в том положении, в котором они находятся. Последний пункт мог заинтриговать кого угодно.
Базанов купил билет и вошел в круг, образованный клетками, стоящими вдоль забора в один, два, а то и в три этажа.Бедные животные, бедные хищники, как они не походили па своих собратьев, изображенных у входа! На них страшно и больно было смотреть. В маленьких, тесных клетках, обезумевшие от жары и музыки, они казались полудохлыми — даже обезьяны и змеи, даже старый потертый лев, знававшие иные времена и иные довольно теплые страны. Два бурых пыльных медвежонка с добрыми страдальческими глазами топтались па месте под прямыми лучами солнца, лизали прутья клетки, протягивая лапы. «Напоите, заберите нас отсюда, люди»,— кажется, взывали они. И совсем страшен и жалок был огромный белый медведь. Стоя на месте, он мотал большой головой, будто причитал над самим собой. Голова ходила, как маятник, глаза — обреченные, непонимающие, черный язык вывален... Тигр валялся на полу, разбросав лапы. Как свидетельствова-
ла надпись, тигр был знаменитый — принимал некогда участие в съемках фильма «Полосатый рейс». Рядом стояла клетка с бегемотом. Бегемот лежал в небольшой лоханке. Непонятно только, как он забрался туда, сложился пополам, что ли? Средних лет узбек остановился возле Базанова, с удивлением осмотрел невиданное животное, начал допытываться:
— А мясо ее едят?
— Нет, — ответил Глеб.
— Много мяса... Можно, если сварить? Или сжарить, а?
— Нет, это мясо не едят.
— Значит, как у свиньи мясо, да? Много мяса — жаль...
«Нет, все это хуже, чем браконьерство», — решил Глеб, направляясь в дирекцию — маленький фанерный домик, воткнутый позади кассы. В дирекции за столом сидел лысый человек с приятным усталым лицом и ел со сковородки бифштекс с луком. Сковородка стояла на электрической плитке. Ровно гудел вентилятор «подхалим». Отрезая маленькие кусочки мяса, директор бросал взгляды в газету, жевал и одновременно подписывал какие-то счета, что подсовывал ему мальчик в форменной тужурке — не то лифтерской, не то цирковой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105