другие осели на промежуточных, прилипли к телефонным трубкам, бегали на порывы; третьих бросили на восстановление блиндажей. Они пилили и таскали деревья, а поскольку холм и так был лысоват, командир батареи приказал заниматься лесозаготовками в километре от командного пункта и доставлять груз на своих двоих. Тропка, быстро проложенная солдатами, отнюдь не способствовала маскировке штаба с воздуха.
Орлову, Кривошеину и Базанову Хабибулин нашел особую работу от себя лично. На краю кладбища разыскал он под снегом землянку и блиндаж и, решив, что это будет замечательное жилье для него и вверенного
ему взвода, приказал за сутки привести их в христианскую веру и очистить от немецкого духа. А потом, усмехаясь, добавил, что помощи ждать им неоткуда — все заняты важными делами — и посему пусть рассчитывают лишь на аллаха, на свои шесть рук, шесть ног и три головы.
Веселов принес им лопаты.С землянкой они управились быстро, — лейтенант мог праздновать новоселье в тот же день,— соорудили лежак, покрыли его свежими еловыми лапами, установили печурку. А вот блиндаж, громадный, как вокзал, с двумя амбразурами для пушек, оказался твердым орешком. Выкинуть из него снег под силу было, пожалуй, лишь экскаватору. Пришлось и ночь не спать — благо небо очистилось и луна повисла над кладбищем, огромная, как прожектор.
Утром связисты обнаружили под снегом довольно мощный слой льда. Базанов доложил об этом Хабибу-лину. Хабибулин прибавил еще сутки «на непредвиденные обстоятельства», а Веселов немедля обеспечил их двумя топорами и ломом.
Денек выдался отличный, по-весеннему яркий и теплый. Рыхлел на солнце, становился ноздреватым снег. В наезженных штабными машинами колеях скапливалась голубая вода. Жирные вороны солидно и покойно восседали на верхушках берез. На переднем крае было тихо, и только на северо-западе, где-то в глубине леса, изредка вспыхивала пулеметная перестрелка.
Связисты рубили лед топорами, стоя на коленях. Обливались потом и все равно мерзли. Колени ломило, руки и плечи одеревенели. По очереди вылезали погреться и отдохнуть. После леденящего, могильного холода блиндажа наверху было особенно приятно. О войне не думалось.
Базанов предложил заготовить на ночь дровишек и, закрыв амбразуры, развести костер — и лед начнет помаленьку таять, и им теплее будет. Маленький расторопный Юра Кривошеин, белобрысый агроном из-под Мелитополя, отправляясь на кухню за ужином, присмотрел непристроенную ржавую железную кровать, бог весть как оказавшуюся на кладбище, следующим заходом «накрыл» ее и приволок в блиндаж. Связисты
распалили огонь и улеглись спать, не считаясь с трудностями, теснотой и дымом.Костер прогорал трижды. Связисты просыпались от холода и снова возрождали огонь. А когда рассвело, увидели: поверх льда стоит слой талой воды и ножки кровати покрыты ею чуть ли не на треть.
Доложили командиру взвода.Лейтенант приказал: вычерпывать.Веселов немедленно принес инвентарь.
Связисты скребли по льду ведрами. Хабибулин придирчиво наблюдал за ними. Вода не убывала.
— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант? — не выдержал Базанов. — Бесполезное это дело. Сизифов труд. Вода откуда-то стекает в блиндаж, да и лед. Жить тут невозможно.
— Видно, ручеек где подпочвенный, — поддержал его Кривошеий.
— Сизифов труд, ручеек,— осклабился Хабибулин. — Умные! Приказ дан, и обжалованию он не подлежит. Продолжайте! — начальственно кивнул и удалился.
Упрямец был этот Хабибулин. Такой молодой и такой упрямый. Привык командовать подчиненными. Где он научился этому так быстро?
— Поехали,— зло сказал Базанов, берясь за ведро.
— А што ? Служба идет, — ответил третий связист, разбитной рязанец Орлов.
Неизвестно, сколько бы провоевали они в этом чертовом блиндаже — может, до лета, пока вода сама не ушла бы, а может, и целый год, пока не взяли наши Старую Руссу, — но случилось в тот день событие, отменившее приказ упрямого лейтенанта Хабибулина.
Днем долго висела в голубом, как эмалированная кастрюля, небе «рама» — двухфюзеляжный разведчик, а потом высыпали бог весть откуда восемнадцать «юн-керсов» и, пикируя, ударили по холму.
Адское колесо закрутилось в воздухе. Первая серия бомб прошла точно вдоль березовой аллеи. Вторая и третья перепахали склоны холма, и он сразу окутался черно-красным туманом. Загорелось несколько машин. Остро запахло дымом и паленой резиной. Уханье разрывов и дрожание земли, свист осколков, вой и рев пикировщиков, крики людей смешались в какой-то
очень низкий адский звук, словно сама земля возвещала о конце света. Так гудит земля перед землетрясением. Говорят, так стонут горы, раскалываемые извержением вулканов.
Одна бомба из первой кассеты упала рядом, но блиндаж с крышей в четыре наката, который связисты клали двое суток подряд, надежно укрыл их. Толстенные бревна заворочались, заиграли, как карандашики в пенале, и на головы посыпался песок. Несколько осколков полоснули по плащ-палатке и посекли ее.
Базанов выглянул наружу: со стороны солнца нестерпимо яркими точками, взблескивая в его лучах и быстро увеличиваясь, валились самолеты. Первый картинно качнул крыльями и ухнул вниз. За ним второй. Взвыли сирены.
Бомбы перепахивали снег и землю, ворошили могилы. Тут и там валялись сбитые и вырванные взрывной волной кресты. Позади землянки, возле куста, лежал на спине солдат. Базанов бросился к нему.
— Куда?! — дурным голосом крикнул Кривошеий, стараясь удержать Глеба и хватая пустоту.
Самолеты ударили по кладбищу из пушек и пулеметов.Вжимаясь в землю, Базанов упал рядом с солдатом. Земля пахла дерьмом и пороховой гарью. Это был Ве-селов. Лицо его казалось будничто-унылым, спокойно-унылым, как всегда, а возле виска зияла черно-желто-красная дыра величиной с кулак. Он был убит осколком, когда вышел по нужде из землянки, и его большие варежки из темно-зеленой байки, аккуратно сложенные, лежали рядом.
Базанов приподнялся. Под завалом из стволов деревьев, веток и земли кто-то орал, ругался и звал на помощь. Глеб увидел, как из блиндажа, пригибаясь, выбежал Кривошеий, за ним своей неторопливой, хозяйской, вразвалочку походкой вышел Орлов. Глеб устремился следом, но, заметив ползущего по аллее раненого Хабибулина, повернул к нему.
В этот момент немцы спикировали еще раз.Базанов инстинктивно прикрыл собой лейтенанта. Но тот оттолкнул его, сел и, рванув из кобуры «ТТ», выпустил всю обойму в воздух, целясь в головной «юнкере».
Рвались рядом бомбы. Татакала где-то неподалеку зенитная батарея — прошли первые минуты растерянности, и с земли уже налаживали ответный огонь.
Хабибулин плакал. Рот его дергался, слезы двумя широкими струйками стекали по испачканным щекам. Он был в крови, и всегда темное лицо его казалось теперь темно-серым, безжизненным, точно маска.
«Юнкерсы» улетели, и на холме воцарилась тревожная, давящая на уши тишина. В дальнем конце аллеи смолисто горела штабная полуторка с фанерным кузовом-домиком.
Базанов хотел поднять лейтенанта и поставить его, но у Хабибулина подламывались ноги. Под полушубком, туго перекрещенным ремнями, не видно было, куда ранен лейтенант, по кровь капала на снег из нескольких мест сразу.
— Молодец, Базанов, — сказал он, скривясь, а думая, что улыбается. — Командира в бою прикрыл. Я тебя к медали представлю. «За отвагу» получишь.
Глеб начал было расстегивать портупею, но Хабибулин отрицательно покачал головой. Он умирал легко, в полном сознании, не понимая и не чувствуя этого. Глеб схватил его в охапку и понес к штабу.
— Положи, — приказал строго лейтенант. — Пусть санитары.
Речь его стала бессвязной. Он шарил руками по груди и все запахивал полу полушубка. Потом в горле у него клокотнуло, Хабибулин выгнулся и затих. База-нов закрыл ему глаза. Вот и отвоевался. А все «я», «я»! «Я приказал», «я продвинусь по службе», «я тебя к награде представлю». Самонадеянный. Таким и должен быть солдат, наверное. Каждый не верит, что погибнет, и о будущем думает. Как иначе жить?.. Жаль лейтенанта, всех жаль.
Тут же, на кладбище, еще в одной братской могиле, солдаты похоронили убитых. Месяц в артцентре, дорога до Крестцов, марш-бросок сюда — и познакомиться друг с другом не успели. Брели по лесу, мокли и мерзли, валили деревья, связь тянули. Ни одного боя, а такие потери. Война, черт бы ее побрал совсем!
Прорыв под Старой Руссой тогда, в феврале и марте сорок третьего, так и не удался: наступила ранняя весна, растопила снега, размочила все болота окрест. После каждого залпа пушки-гаубицы проваливались в топь по оси. Специальные плотики под колеса сооружали, только и это не помогало.
В блиндажах и землянках стояла вода. Костры разводить запрещалось. Кухни были запрятаны далеко в лесу, и еду раз в день по вечерам приносили в термосах. Немцы тоже не пытались продвинуться вперед. И боев не было — «поиски разведчиков», как писали газеты. Так и стояли друг против друга. А в конце марта бригаду сняли с Северо-Западного фронта и перебросили на Орловско-Курскую дугу...
Весна в Чебоксарах — вначале дождливая и хмурая, с порывистыми холодными ветрами, гоняющими низкие рваные облака над серой водой,— вдруг, за педелю, набрала силу. Ударила ярким теплым солнцем по городу, по жирной грязи и лужам на немощеных улицах, высушила асфальт, завязала клейкие изумрудные узелки на ветвях деревьев.
Чебоксары заклубились свежей листвой. Город чистился и прихорашивался, словно лисица после зимы. Менял окраску своего наряда и молодел па глазах, из бурого становился зеленым.
Взрывались зеленью почки. Крепкий и густой ежик только что народившейся травы покрывал зеленым ковром бугорки и низины, берега рек Чебоксарки и Кабулки, пустыри и полянки, упрямо лез во дворы, захватывал переулки и пешеходные дорожки, пробивался между булыжниками мостовой. Пахло пряной свежестью и нагретой солнцем землей. Выползла, вылетела на свет божий всякая живность. Весело срывая голоса, перекрикивались годовалые петухи. Гомонили слетевшиеся невесть откуда сотни птиц. Им вторил писклявым с хрипотцой тенорком старенький, низко
сидящий пароход, работавший паромом и обреченно ползавший между волжскими берегами.Заметно удлинился день. Золотисто-красный шар медленно сползал к горизонту, долго висел на месте и нехотя скрывался за лесистой излучиной Волги.
Весна будоражила и радовала Базанова. Хотелось без цели шататься по улицам, бродить по высокому берегу, уходить на пустыри, прочь из города, хотелось встретить и полюбить девушку, полюбить с первого взгляда. И чтоб она полюбила его. Они вместе ходили бы по весне, дышали хмельным воздухом, слушали птиц. И это было бы счастье...
И очень хотелось есть. Все время хотелось есть, аппетит был просто волчий. Базанову не хватало тылового пайка. Иногда, правда, его подкармливал полковник Полысалов. Они встречались почти ежедневно, но к тому первому, серьезному разговору больше не возвращались. Не получался у них такой разговор — непонятно почему, но не получался. Глеба словно сковывало, словно зажимало. Поэтому и говорили о пустяках, так — ни о чем...
Вечерами на набережной недалеко от госпиталя, возле пристани, к которой спускалась расшатанная и скрипучая двадцатиметровая деревянная лестница, собирались горожане. Большинство — молодые женщины, мужчин немного — всего десяток солдат и офицеров, раненые из роты выздоравливающих да подростки-малолетки, ожидающие призыва в армию. Вели разговоры, флиртовали напропалую, лузгали семечки. Появлялась, начинала страдать в руках неопытного музыканта-слепца заклеенная на мехах гармоника. С трудом пробивалась к слушателям мелодия «Землянки», потом «Катюши». Подбадривая гармониста, вступал неслаженный, но воодушевленный общей идеей хор. Многие певцы, стараясь обратить на себя внимание, показать, на что способны, форсировали голоса. Песни звучали громко, и еще громче аплодировали себе сами исполнители, собравшиеся у покосившейся, местами порушенной на топливо балюстрады набережной. «Мысом любви» называли это место чебоксарцы.
Осклабившись, слепой музыкант лихо растягивал меха. Гармошка вздрагивала, рявкала, издавала дикий рыдающий звук, и начинались танцы. Звучало немыслимое танго, потом вальс, потом опять то же танго. Кавалеры торопливо приглашали дам. А дамы — кому кавалеров не хватало — своих подруг. И все танцевали. Забывались на миг невзгоды, война, лишения, госпитальные койки.
Расходились, когда совсем темнело. Молодость — молодостью, веселье — весельем, а рано утром — работа для фронта, обычные заботы, обычные тревоги о родных и близких на войне... Каждый, чем мог, благодарил безотказного гармониста. Кто куском хлеба или парой луковиц, кто рублем, а кто и просто добрым словом, сказанным на прощанье.
Базанов не танцевал: боялся, что разойдется шов. Главврач на очередном осмотре напугал его осложнениями, и Глеб осторожничал. Он сидел рядом с гармонистом, ждал, что придут Маша и Зоя, а может быть, и Валя, но они почему-то не появлялись. Горобсц говорил, что эта проблема его не интересует, а позднее сообщил: нет их в Чебоксарах, послали на левый берег, на заготовку и вывозку дров для города.
Все же, видно, зацепила его чем-то девушка с чулочного комбината. При всем своем напускном цинизме был Горобец натурой пылкой и увлекающейся, и, уж если нравился ему человек, распахивал он перед ним душу и привязывался намертво, всем готов был поделиться, последнее с себя отдать. Так привязался он к Глебу, у которого был характер иной — мягкий и несколько замкнутый, и к Зое, сумевшей за несколько дней увлечь его.
У Горобца все было наружу — и привязанность, и неприязнь. Базанов прощал ему за это и самоуверенность, и нахрапистую бесцеремонность, полное отсутствие юмора, отсутствие душевной чуткости к другим, не интересным ему людям. Они рассказали друг другу о себе, кажется, все. И думали о будущей жизни, которая не представлялась им еще конкретно-определенной, но виделась непременно веселой, беспечной и сияюще-заманчивой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105