Кто-то всхлипывал. Звонко гудели осы. Над головой Базанова выстукивал морзянку дятел. Глеб поискал его в ветвях, но не увидел.
— Прощайтесь,— сказал, очнувшись, раненый.
— Еще поживем, — тихо возразил напарник База-нова.
— Быстрее! — закричали конвойные. На пень вскочил офицер в черном мундире, поднял руку.
— Марширен плохо есть, — крикнул он. — Лянгзам! Ходить ви бистро. Не отставайт! Из строй выходить нет. Брать продукты от населения нет. За неповиновение — мы стрелять. В лагере ви будет кушать, ам-ам. Форвертс!
Конвойные быстро строили колонну, прикладами выравнивая ряды.
Лес кончился. Дорога, превратившаяся в разбитый машинами пыльный большак, вела по краю оврага. В овраге стояли немецкие танки и бронетранспортеры. Деревянный мост накрывал неширокую речушку. Правый, пологий берег ее усеяли купающиеся солдаты.
Идти над водой было пыткой. Вода сверкала, переливалась, нестерпимо блестела в лучах заходящего солнца. Колонна приближалась к деревне. Судя по всему, здесь размещался штаб большого соединения: сновали легковые машины, на улицах было полно офицеров, многие дома окутаны сетками телефонных проводов, в садах и огородах — радиомачты.
Орали конвойные, заставляя пленных бежать.На окраине деревни взвод автоматчиков сняли.
— Да они нас даже пленных боятся, — повеселев, сказал Базанову напарник.
Глеб словно впервые увидел его: среднего роста, коротко стрижен, узколиц, хмур, руки длинные. Ничего особенного, боец как боец.
— Кто ты? — спросил Глеб.
— Человек.
— Бывший?
— Ну нет!
— А зовут?
— Иванов, Иван. Давай держись поближе ко мне, понял?
— Куда уж ближе, под одной охраной ведут. Километрах в трех от деревни, на пустом скотном дворе, колонну остановили на ночлег. Пленных загнали в большой коровник. Отобрали группу — носить из колодца воду. Есть не дали. Напившись, Базанов присел на мокрую солому, смешавшуюся с навозом, привалился спиной к цементной стойке. И сразу же забылся в тревожном полусне. А очнулся на рассвете: кричали охранники, били в рельс. Ругаясь, вытаскивали из стойл раненых, пинали их ногами.
— Проснись, — Глеб потряс красноармейца, которого они с Ивановым тащили вчера. — Вставай, убьют.
— Оставь, — сурово сказал Иван Иванов. — Не видишь, мертв.
К концу третьего дня их пригнали в Дорогобуж.
За бывшим военным городком, вдалеке от красно-кирпичных казарм и белых домиков, на полигоне, в дни обороны города изрытом щелями, окопами и ходами сообщения, был сооружен временный лагерь для военнопленных. Несколько тысяч собрали здесь немцы. Скученность была страшная. Живые и мертвые рядом. Отличить одних от других казалось невозможным : люди лежали обессиленные, безучастные ко всему. Полигон был огорожен проволокой в три кола. На углах сторожевые вышки — там часовые с пулеметами. У дощатых ворот на северной и южной стороне, в будках, часовые с собаками. Попробуй сунься, попробуй убеги.
Иван исчез куда-то. А вернувшись, рассказал Базанову:
— Дела хреновые. Это пересылка, но давно никого никуда не отправляют, а пригоняют сюда каждый день. Кормят один раз, в двенадцать. Приезжают две кухни — кто смел, тот поел. А начнется толчея и давка, стреляют с удовольствием и без разбора. А с вышек и от ворот палят по всему лагерю. Это самое опасное. Не убили тебя, можешь спокойно от голода умирать.
Прошел день. Другой. Третий. Базанову только раз удалось схватить полчерпака бесцветной баланды. Он чувствовал, что слабеет.
Воскресным утром на полигон въехала двуколка, груженная хлебом. Лошадь под уздцы вел солдат. Второй с автоматом наизготовку стоял на хлебе. Следом, в открытом автомобиле, — офицеры. В центре полигона двуколка остановилась. Солдаты выбросили на землю несколько буханок. Потом еще и еще. Пленные, находящиеся вблизи, стали подбирать хлеб. И сразу сотни людей кинулись к ним, крича и отталкивая друг друга. Безумный людской водоворот закрутился вокруг двуколки. Офицеры нацелили на толпу кинокамеры.
Окончив съемку, они сели в машину и уехали. Солдат тронул лошадь. Двуколка двинулась в обратный путь через лагерь. Толпа — за ней. И тогда тот, что стоял, полоснул длинной очередью в пленных. Толпа, поредев, откачнулась, но задние напирали, и люди снова обступили тележку, пошли следом. Немец не спеша вставил новый магазин и еще раз повел стволом вкруговую. Пленные попадали веером, точно домик из карт, сдутый ветром. Двуколка уехала.
— Сволочи, сволочи! — плача, шептал Базанов. Он тоже кинулся было за хлебом, но Иван успел остановить его, когда началась стрельба. — Что же делать ? Убьют, всех уничтожат. Всех! Бежать надо, Ваня.
— Куда побежишь?
— Здесь все равно смерть.
— Оглядеться сперва надо.
— Потом нас и ноги не понесут.
Ночью прошел сильный дождь. И днем моросило. Глинистое дно щели стало скользким. Похолодало.Иван опять пропал где-то надолго. Вернулся мокрый, лицо и руки в грязи, гимнастерка порвана, штанина и колено в крови.
— Тебя словно собаки рвали, — сказал Глеб.
— Точно,— он привалился к Базанову, стараясь согреться.
— Ходишь где-то. Где?
— Там, где надо, — усмехнулся.
— Ты что же, не доверяешь мне, Иван Иванов?
— Ну.
— И не Иван ты вовсе. Наколочка на руке — Саша.
— Имя женское. Ну все. Я сегодня весь лагерь на животе прополз. Есть местечко любопытное. Вон гляди — правее вышки, метров сто пятьдесят. За проволокой луг, дальше кустарник, кочки. Может, и болото. А еще правее — овраг, он к Старосмоленскому шоссе должен вывести. Через насыпь — и в лес, к Днепру, Струково слева останется, а потом строго на северо-восток — лети до Вязьмы.
— Как по карте показываешь.
— Служил здесь.
— Теперь осталось только из лагеря убежать.
— Нет таких крепостей...
— Которые не могли бы взять большевики, товарищ политрук.
— Младший. И — отставить разговорчики... А через несколько дней сказал:
Давай-ка, Глеб, в другой окопчик перебираться, на исходные рубежи. Компания подбирается, ночью и рванем. За проволокой часовых двое, ходят навстречу друг другу. Как разойдутся — беги и не оглядывайся.
— А проволоку?
— Первый ряд готов, второй и третий рвать придется. Из вооружения, что нашли, штык и саперная лопата на всех.
— А много всех-то?
— Увидишь, — уклонился от ответа политрук. — Так как, решаешься?
— Побегу,— твердо сказал Базанов.
Только стало темнеть, они перебрались поближе к проволоке.Иван показал ему луг, кустарник, место, где, по его расчетам, начинался овраг. Заставил все хорошенько запомнить, чтоб не сбился ночью, несколько раз повторил : главное — пробежать быстрее луг, все силы отдать на открытом месте, дальше не пропадут.
Из соседнего окопа приползли еще трое, их лиц Базанов уже не смог разглядеть. Посовещавшись, решили проволоку на втором и третьем коле не рубить, делать подкоп — будет меньше шума. Часовые расходятся на три-четыре минуты. Работать придется с величайшей осторожностью, пара — со штыком, пара — с лопатой. Глебу, как самому молодому, смотреть и слушать, следить за наружной охраной, вышками и лагерем, чтобы
вовремя предупредить об опасности. В случае провала все равно пытаться бежать. Бежать потому, что так или иначе расстреляют. Встреча в дальнем конце оврага. При преследовании каждый самостоятельно пробирается к Днепру и ждет остальных до рассвета северо-западнее моста. Мост наверняка охраняется. Ждать примерно в километре, в прибрежных кустах. Условный сигнал — кукушка.
— Ну, пора,— скомандовал Иван. Он был отличным и предусмотрительным командиром.
К счастью, пошел дождь.Отогнув проволоку, четверо скользнули в темноту.Базанов напрягся в ожидании. Сердце его било в грудь четко и сильно, как стрелка секундомера. Было тихо вокруг. «Ждут, — подумал он. — Сейчас начнут, сейчас. Почему же они не роют?»
— Есть ли у тебя спички?
— Хочешь закурить на посту? Лейтенант снова поставит тебя в караул.
— Пусть катится ко всем чертям! Этот проклятый дождь
— Проклятая Россия! Проклятая война!
— Возьми ниже тоном.
Вспыхнуло желтоватое пламя, поспешно прикрытое ладонями. Часовые стояли в трех метрах. Курили. Потом поплыли по воздуху, расходясь, две золотые точки и исчезли за дождевой темнотой.
Под третьим рядом проволоки пленные решили сделать два подкопа. И рыть руками: штык и лопата производили слишком много шума. Копали вес сразу. Глеб сорвал ноготь, но боли не чувствовал. Он старался сдерживать дыхание: казалось, что утихнет сердце, которое грохотало, как паровой котел.
— Бежим разом, — шепнул Иван. — По команде. Ну!..
Базанов вскочил и рванулся в темноту напролом. Высокая трава захлестывала колени. Раздалась автоматная очередь. Две пули тонко свистнули справа. Он подумал, что надо пригнуться, но продолжал бежать во весь рост, задыхаясь и не оглядываясь.
«Сс-ппок!» — разорвалась над головой осветительная ракета. Все вокруг залил мертвенный бело-зеленый огонь.Глеб увидел впереди кусты и человека. Человек бежал, размахивая руками, его мотало из стороны в сторону, точно пьяного.
С вышек ударили пулеметы. Зацепившись за кочку, Глеб упал. И инстинктивно замер, хватая воздух перекошенным ртом. Наступила темнота, но тут же вспыхнула другая ракета, третья. Он вскочил, оглянулся. За ним кто-то гнался. Это придало ему силы, и он побежал, петляя меж кустов. Сзади уже лаяли собаки. Земля хлюпала и пружинила, ноги все чаще проваливались в топь, но Глеб инстинктивно лез все дальше и дальше в болото.
Погоня уходила куда-то в сторону. Отдалялся лай собак и выстрелы... Базанов наткнулся на высокий куст и остановился. Серая темнота окружала его. Мелкий дождь сек лицо. Он понял, что заблудился. В какой стороне овраг? Где мост, Днепр? Надо уходить как можно дальше. И все равно куда. Надо уходить. Он шагнул и провалился в топь по колено. Сделал шаг в сторону — и увяз по пояс. С трудом выбрался из засасывающей ямы и пополз, огибая предательское место. Сонная апатия овладевала им, руки и ноги двигались автоматически. Болоту не было конца. Может, он кружит на одном месте недалеко от лагеря? Прислушался — тишина. Надо передохнуть немного, хоть минуту...
Очнулся от холода. И снова пополз, стараясь согреться. Сколько он проспал — час, два? Или просто забылся на десяток минут? Неожиданно почувствовал: почва под локтями и коленями становится упругой, чаще на пути кусты, жесткая, царапающая ладони трава.
Сумрак рассеивался, серело низкое небо. Дождь прекратился. Над болотом поднималось туманное облако. Возвышались над ним верхушки деревьев. Базанов встал и побежал к ним.
Рассвет застал его в лесу. Он сориентировался и двигался теперь строго на северо-восток. Наткнулся на какую-то дорогу и, таясь, долго шел вдоль нее, боясь пересечь. Увидел виадук и ползком по бетонной трубе, из которой сочилась ржавая вода, перебрался на другую сторону. Когда, все в тучах, встало над землей холодное солнце, Базанов был уже на берегу неширокой реки. Проснувшись, мирно гудел лес. Звонко свиристела какая-то пестрая птаха. Глеб разделся и выжал одежду. Вернее — то, что осталось от нее. Он решил осмотреться и попытался определить, где примерно находится.
Пять дней болтался Базанов по лесному Смоленскому краю. Потом повезло, наткнулся на своих: целая рота, с командиром и полковым знаменем, неся раненых, выходила из окружения,— и с ними пересек линию фронта.
Никого из бежавших с ним из лагеря он не встретил — ни тогда, ни потом. Ничего не узнал об их судьбе. И даже имя политрука так и осталось неизвестным,
А потом Сталинград, ранение, госпиталь.
И опять бои, бои, населенные пункты — одни трубы...
Ох и мотали их по фронтам! И вес на севере, на севере — по лесам и болотам, в весеннюю холодную мо-креть, в осеннее хмурое бездорожье.
Артдивизия Прорыва Резерва Главного Командования — так называлась часть, в которой служил Глеб.
Великие Луки... Невель... Витебск...
Сначала была проведена мощная артподготовка. Пехота и танки прорвали оборону немцев южнее Витебска. Это было в конце сентября. Наши войска охватывали фланги гитлеровской армейской группы «Центр» — той самой, чьи солдаты в сорок первом убили писаря Гогоберидзе и шофера Сойменова, засадили в лагерь политрука Иванова и гоняли его, Базанова, как зайца, по смоленским лесам... Теперь роли переменились, теперь фрицы сами метались в «котле» и стремительно драпали на запад... Но мы-то отходчивые. Разве мы так с ними, как они? Разве мы били их, издевались? Травили собаками?
Витебск, Витебск...
И Турсунова убило. И Макарова убило, когда он тянул связь, и труп его расплющили танки, идущие в атаку. А помкомвзвода Кравченко стал к тому времени кавалером ордена Славы. Такая солдатская судьба.
А страшнее смерти что? Страшнее всего на фронте — зубная боль, пожалуй. Страшнее минного поля, по которому бежишь с двумя полными катушками кабеля в руках...
Тринадцатого декабря у Глеба заболел зуб.
...Базановское отделение тянуло связь к командиру пехотного полка, прикрывающего батареи, а промежуточная «точка» телефонистов находилась в шалаше, на краю чахлого кустарника.
Вокруг болотистая низина. С порванного серого неба — нескончаемый дождишко пополам со снегом. Все мокрые, замерзшие, в задубевших плащ-палатках и волглых, непросыхающих телогрейках. Топить нечем. Никак не согреться. А тут еще зуб, страшно разболелся зуб. Рвал голову круглосуточно, ни минуты покоя.
Фельдшер дал пяток таблеток, палил сто граммов спирту — не помогло. И еще сто граммов, что принес ему сутулый, неразговорчивый ефрейтор Левин, ходивший на узел связи за продуктами, и вся водка, что, сжалившись, слили ему ребята из своего «наркомовского» пайка, тоже не помогла. Базанов совсем осатанел от боли. Пришлось идти на КП, ехать на попутной машине в тыл и искать медицину.
Молоденькая миловидная врачиха, пышногрудая, с осиной талией, неохотно прервала разговор с каким-то капитаном и надела халат.
Базанов бочком сел в кресло и увидел совсем близко ее пухлые губы, розовую щеку, пахнущую дорогим мылом, и неизъяснимо красивый черный глаз, окаймленный очень длинными ресницами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105