И так всю неделю — интеллигентные настойчивые просьбы о паг росах и макаронах, с обязательным 73 — приветом и добрыми пожеланиями. Похоже, начальство отряда, куда входила группа этого самого Ко-взеля, плевало на его. просьбы о макаронах, но случай этот, обросший домыслами завзятых остряков, томящихся в песках от скуки у приемников, стал байкой номер один в пустыне, а несчастный Ковзель — уж не итальянец ли, любитель макарон? — притчей во языцех — именем чуть ли не нарицательным. Все самое смешное, анекдотическое привязывалось к этой фамилии, и, лишь услыхав ее, люди начинали смеяться. Никто, понятно, не завидовал подобной популярности. Позднее стало известно, что Ковзель — женщина, и это, естественно, дало новый взрыв остроумию.
...Закончив работы с группой гидротехников, База-нов вернулся в Караташ. Недавно это был обычный пустынный поселок — десяток саманных плоскокрыших домов, разбросанных тут и там, дощатый магазин-ларек с окном, похожим на амбразуру дота; несколько уцелевших наперекор людям и природе акаций, с лыжную палку толщиной и ростом, высаженных наподобие аллеи, призванной украшать подходы к самому большому строению Кара-таша — двухэтажному зданию Дома культуры с белой покосившейся колоннадой. В Доме культуры по злой воле неведомого архитектора сосуществовали столовая, кинотеатр с залом мест на сто и общежитие для приезжих из трех комнат, могущих принять человек пятнадцать с известным комфортом и в два раза большее количество командированных, готовых при нужде переспать на полу хоть в комнате, хоть в коридоре.
Поселки, подобные Караташу, встречаются в пустыне, на границе песков, а чаще — в степной полосе. Они малолюдны и однообразны, но оживали сразу,
если приставала к ним база какой-нибудь экспедиции, все равно какой, посолидней лучше: больше людей, больше машин, глядишь, и движок осветительный запустят, и антенну радиостанции поднимут. Тут уж полный расцвет поселка наступает. Обязательно строить начнут — одни танцплощадку забетонируют, другие и на что-то более крупное размахнутся; торговля расцветала — государственная и мелочная, частная рождалась, откуда — бог ее знает, — словно грибы из-под земли, вырастали базарчики. Контора связи свою точку организовывала и громкоговоритель на столб вешала, а это уж самая прямая связь со всей страною. Из всех окрестных кишлаков ездили сюда по делам и без дел. У поселка появлялась надежда и дальше обстроиться, а со временем, может, и в райцентр превратиться.
Судьбу подобных поселков разделял и Караташ, переживший на своем веку уже не один взлет и не одно падение — до тех пор, пока полгода назад не стал он главной базой строительства самотечного канала.
Караташ был переполнен, перенаселен. Повсюду было всегда тесно, шумно, суматошно — в «резиновых» комнатах Дома приезжих, в ресторане, в кино. За одним столиком или в одной гостиничной комнате вели компании, делили по-братски, как говорится, и кров, и стол шофер и ученый, бурильщик, топограф и популярный актер, представитель какого-нибудь главка, геолог, вырвавшийся на последнем дыхании от скуки из песков, археолог, таинственный инженер, изучающий влияние пыли на машины, электрик, связист, журналист, плотник — все вместе. Война закончилась шесть лет назад, память о ней была свежа, и нелегко жилось еще, все были нетребовательны, трудности и неудобства воспринимались как должное и необходимое еще условие всеобщего бытия.
Маленькая комната на втором этаже, куда комендант общежития Митрич поселил Базанова, не являлась исключением: пять узких кроватей с железными спинками втиснуты одна к другой впритык, а кроме кроватей в комнате ничего и не было. Лишь горшочек столетника на подоконнике, выживший несмотря на жару, полное отсутствие кислорода и неоднократное использование земли в качестве пепельницы. Соседями
Глеба оказались два энергетика, жгучие брюнеты, вьь пускники Бакинского политехнического. Они приехали к месту первой в своей жизни самостоятельной работы и изнывали от безделья, потому что подстанция, на эксплуатации которой должен был трудиться диспетчером Нарик Мамедов, все еще монтировалась, а знерго-1 поезд, куда сменным мастером назначили Рафаила Азизбекова, еще не прибыл. Третьим в комнате был пожилой, тучный, страдающий от жары украинец. Никто не знал, как его зовут: он возвращался в общежитие последним, начинал раздеваться уже на ходу, пробираясь к своему ложу, и, рухнув на кровать так, что пружинная сетка матраца взвизгивала, засыпал в ту же секунду. На рассвете он исчезал. Никто не слышал, как он одевался, ходил мыться, застилал койку. И так целыми неделями, без выходных...
Четвертый сосед Базанова — костлявый, высоченный, с длинными руками и свернутыми внутрь плечами — был личностью примечательной, общительной, хотя и странной. При своем донкихотовском облике, возрасте под пятьдесят, отличался он прямо-таки детской непосредственностью и инфантильностью, удивительным умением внезапно уходить в себя и не замечать окружающих. Вася Жогличев (все так и звали его) считал себя изобретателем и действительно имел пару давних, еще довоенных патентов. Но, может быть, был он и великим актером, играющим всю жизнь одну, им самим написанную, роль. Жогличев называл себя крупнейшим специалистом и ярым сторонником ганча, из которого и с помощью которого, как он доказывал, можно' изготавливать дома от фундамента и до крыши. Он приехал в Караташ за свои кровные, на свой страх и риск. Он сумел убедить кого надо в том, что сможет принести пользу строительству канала, где ежедневно возникают сотни самых разных, больших и малых проблем. Не требуя ничего, кроме койки в гостинице, даже зарплаты, Вася брался за решение любого вопроса и за много вопросов одновременно с неизменным энтузиазмом и оптимизмом.
«Вот, к примеру, простейшая идея, — без устали объяснял он всем и каждому. — Песок, ветер. Ветер дует, песок летит. Песок заметает дома, дороги, сооружения. Это бич. С бичом надо бороться Как? Специа-
листы говорят: на барханах высаживать саксаул, акацию, то-се. Чепуха! Когда что вырастет?! Моя мысль идет в другом направлении. Песок нужно склеить. Да, да! На всех опасных участках полить барханы с самолетов специальной эмульсией. Она, как цемент, намертво песок схватит! Дорого, считаете? Ничуть! Над эмульсией я уже работаю. Она будет на нефти и не дороже, чем здешняя соленая вода».
Васе оставалась лишь мелочь — изготовить эту самую эмульсию. «Большим городом наш Караташ становится. Самым настоящим, замечательным городом,— темпераментно констатировал Нарик Мамедов, жгучий брюнет, все еще ожидающий конца монтажа своей подстанции. — Теперь и свой городской сумасшедший объявился!» Он невзлюбил Васю Жогличева, считал, что тот придуривается, не скрывал неприязненного к нему отношения, а потом рукой махнул, заявив, что на этой стройке каждый с ума сходит по-своему, и вообще, канал — дело темное: одно — планы, проекты, другое — злая природа.
Как в воду глядел Мамедов! С его помощью и посчастливилось Глебу познакомиться с Асей.Как-то под вечер Нарик пригласил Глеба навестить земляка, обитающего в соседнем доме-общежитии,— попить замечательного азербайджанского вина, которое доставили с оказией по случаю тридцатилетия земляка. Караташские вечера отличались известным однообразием, чаще всего заканчивались коллективным шумным ужином в ресторане (если удавалось проникнуть туда и раздобыть хоть несколько плацкартных мест) или холостяцкой гостиничной складчиной — чем бог пошлет! — в своей комнате, где в таких случаях столом служила кровать, на которую укладывали два-три чемодана. Весьма надоело Глебу подобное постоянство, а тут Мамедов чуть ли не семейную посиделку предлагает — с древним, как сам Каспий, вином, музыкой и самыми прекрасными в Караташе девушками. Ни минуты не колеблясь, Глеб согласился. Пошли втроем: он, Нарик, Рафаил. И земляка на месте застали — тот сам собирался в гости. Маленький, с громадной грудью, похожий на голубя и на популярного певца Бейбутова одновременно, земляк брился, используя
вместо зеркала открытую оконную раму. Опасная бритва летала вокруг его толстых щек стремительно, точно ласточка перед дождем. Бакинец был такой черноволосый, что казался сиреневым. И борода его, просвечивавшая даже из-под облаков мыльной пены, скрипела при прикосновении бритвы, будто пила, которую взялся править и разводить тонким напильником неопытный пильщик.
Оказалось, Нарик перепутал все. Но уже в следующую минуту ситуация прояснилась. Свое тридцатилетие бакинец благополучно отпраздновал еще два года назад в Цимле, сегодня же тридцатилетие отмечает его землячка, замечательная девушка Севиль, которая и приглашает в свой дом всех своих друзей и вообще всех хороших людей, готовых пожелать ей счастья и доброго здравия. Будет много замечательного вина, музыки, замечательных девушек. Они идут туда сейчас же — все! — и пусть потом кто-нибудь из них посмеет сказать, что он пожалел о потерянном времени, что это был не самый замечательный день рождения за все время существования этого пыльного Караташа!
Севиль жила неподалеку, за сквером, в старом кара-ташском общежитии, захватившем теперь почти весь Дом культуры. Из большой комнаты было вынесено все лишнее, столы установлены буквой «ш», кресла — из кинозала, с поднимающимися сиденьями, сцепленные по десять, стены украшены смешными лозунгами, призывами и рисунками, чахлыми представителями летней флоры пустыни. Веселье шло уже во всю ширь, а народу под гостеприимной крышей собралось более чем достаточно.
Нарик, Рафаил и их земляк, быстро сориентировавшись, один громче другого выкрикивая традиционные азербайджанские приветствия, кинулись обнимать Севиль и ее нареченного, ибо пышное торжество оказалось вовсе и не днем рождения, а свадьбой геологини Севиль Азизбековой с отличным парнем, «богом погоды», замечательным метеорологом Толей Мовчаном.
В мгновение ока оттертый от спутников, Базанов неприкаянно толкался среди толпы гостей. Он сунулся было к двери, чтобы исчезнуть, но тут ввалилась еще группа приглашенных (или самозванцев вроде него — кто их разберет!), и Глеба вновь выдвинули на середи-
ну комнаты. Как ему показалось, сидящие во главе стола, слева и справа от молодоженов, смотрели на него с интересом, явно ожидая, что он скажет нечто потрясающее от имени вновь пришедших. К счастью, с дарами вышел вперед смуглолицый парень в черной чуст-ской тюбетейке, за ним — еще один парень и девушка, и Глеб снова оказался на заднем плане, за ними, и вновь получил возможность подготовить себе путь к бегству.
Кто-то рассмеялся рядом — звонко, заливисто, но не обидно — и окликнул его. Он не понял, кто позвал его, потому что позвали не по имени, а сказали просто: «идите сюда» или «садитесь сюда». Он не разобрал и что сказали — кругом галдели, смеялись, разговаривали, произносили тосты, чокались, и все звуки сливались в гул, будто шла по улице колонна демонстрантов. Глеба потянули за рукав. Он обернулся и наконец увидел девушку, которая звала его и предлагала ему место. Он опустился рядом и уставился на нее. Она не показалась ему красивой, но что-то в ее лице, в косом разрезе глаз, в четкой линии высоких скул привлекло его внимание. Девушка с удовольствием жевала мясо, хрумкала редиской, прихлебывала из кружки рубинового цвета вино. И чувствовала себя здесь как дома. Похоже, все ей нравилось — и суетливая толчея, и шум, и обилие незнакомых лиц. «Наверное, подружка Севиль,— подумал Глеб, изредка поглядывая на девушку. — Надо бы познакомиться. А впрочем, зачем?» — решил он, заметив, что она уже не интересуется им, а живо пикируется с соседом справа, достаточно нагрузившимся азербайджанским вином и хорошо закусившим молодой джейраниной.
— Вот вам стакан,— сказала соседка, повернувшись вдруг к Глебу и изучающе-пристально глядя ему в глаза. — Наливайте. Вилку не найдете, берите мою или действуйте руками. Смелей! — И она улыбнулась ему. — Ни минуты простоя, товарищ!
— Вам нравится здесь? — спросил он.
— Нравится. Даже то, что не нравится вам.
— Вы знаете, что не нравится мне?
— Я вижу, — она сказала просто, без тени рисовки, и опять улыбнулась. — Весь этот дружеский бедлам, где никто никого не знает, а вы чувствуете себя лишним.
— Мне все равно,— сказал Глеб.
— А я три месяца в поле, от людей отвыкла. И теперь мне радостно.
— Вы геолог?
— Хотите наконец познакомиться? — она протянула руку.— Зовут меня Ася, а вас? Кто вы?
— Глеб Базанов, из двадцать первой.
— И что вы там делаете?
— Копаемся. Играем в песочек.
Ася посмотрела на него с неудовольствием, прищурив глаза:
— Копаетесь? А в чем, если не секрет? В песке, в золоте? — Сказала: — Не надо со мной загадочно. Я — тупая. Так что?
— Мотался с гидротехниками: уточнение пород, близких к поверхности древней ирригационной сети. Решено восстановить кое-какие старые каналы для пуска технической воды. Бурение показало, что коренные породы близки к поверхности, так что фильтрации не будет, русло одного старого канала можно использовать. Вы удовлетворены?
— Спасибочко, — усмехнулась Ася, снова в упор разглядывая Базанова. — Давайте выпьем за молодых и за наше знакомство, а? Вы где учились?
— Ташкент, университет. А вы?
— Московский геологоразведочный. Год была на Волго-Доне.
— А меня сразу сюда. Как только кончил.
— Вы воевали?.. Значит, я моложе вас на три года. Вы женаты? Уверена, женаты. У вас ухоженно-уравновешенный вид. И в глазах нет интереса к женщинам. Для пустыни это удивительно. Вы не обманываете меня? Значит, ошиблась. Я часто ошибаюсь и глуплю, потому что никогда не слушаю ничьих советов. Меня нельзя уговаривать, меня надо бить.
Глеб молча глядел на нее. Радостное чувство уже возникало и рождало уверенность, что этот разговор — только начало чего-то большого, еще более неожиданного и еще более радостного, чем их знакомство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105