Перед выпиской, которой он очень ждал и день которой ему уже объявили, Вася Иванов притих: и его, видно, донимали мысли о будущем. Вася не воспринимал его без любимой своей профессии такелажника, не верил врачам, что не сможет заниматься своим трудом, и все же в его голове давали всходы зерна сомнения: у него часто побаливало сердце. Вчера вечером пришел с новым и неожиданным решением:
— Мне тут один присоветовал — чуть что, зови врача. Вынь и положь больничный... Или пойди лучше в продавцы — мясо рубить. Но не по мне это дело... Так подумаешь, а жить зачем? На шею государству садиться? Выучиться мне все недосуг было, други мои
дорогие, воевал я, кажись, всю дорогу. Только и освоил — поднять да бросить, да вот еще детей делать. Трех сынов произвел — ни один с войны не вернулся. Разве я недовольствую? Но, если по правде, голова у меня больше сердца болит. Человек ученый, ежели его прихватит, враз удобные слова придумает, вокруг себя разложит, ему и лежать способнее. А мои мысли, вроде мышей, к примеру, во все стороны разбегаются... Нет, пойду в продавцы. Возьмут, как полагаете?
А вот сегодня - бодрый, радостный, самоуверенный. Вроде от него и водочкой чуть-чуть попахивает. Сообщает:
— Ребят из бригады видел — навестить пришли. Ждут не дождутся. Без меня каждый — сам по себе, со мной — бригада, железная, непромокаемая...
Такой был человек Вася Иванов, заслуженный такелажник, старожил города Ташкента и первый человек среди грузчиков Сортировочной, что за Перву-шинским мостом.
Он-то и рассказал Базанову о Первушине, по имени которого назвали мост. Это был богатейший человек в Туркестанском крае - купец, хлопковик. В конце прошлого века ему принадлежали многие участки в районе Чиназа на реке Чирчик, которые считались золотоносными, а потом были брошены и забыты... А мост остался. Конечно, теперь мост не тот, не купеческий. Раз пять его перестраивали, но вот до сих пор называют в народе Первушинским. Издавна привыкли называть так и называют. И почти никто не знал - почему, а Вася Иванов знал — почему. Потому как и среди его многочисленной родни были азиатские золото-мойцы. Увы, неудачники... Как только пошел слух о чирчикском золоте и Первушин снарядил экспедицию, сотни людей хлынули туда - занять хоть пару метров берега, вбить колышек, застолбить участок. Но золота в системе Чирчика почти не оказалось. Прииск так и не организовали. И никто от этого чирчикского золота не разбогател — ни Первушин и ни один из родственников Васи Иванова...
Вася Иванов, не зная, куда деть себя, походил из угла в угол, выглянул в окно, зачем-то порылся у себя под подушкой и улегся широкой грудью на подоконник, рядом с Глебом.
- Эх-ва! Теплынь! - сказал он и счастливо улыбнулся большим ртом, в котором, как надолбы, торчали редкие, но мощные желтые зубы. - Начинаем по новой, Глеб Семенович. И пусть она будет у нас с тобой счастливей прежней...
- А как ты вообще представляешь себе поиск золота? - спросил Глеб. — Геологи бродят по степям и пескам и, крутя головами, смотрят по сторонам? Наподобие популярной детской игры «спрячь па видном месте» ?
- С удовольствием оценил бы твой юмор, если б знал, что это за игра. Лично я в детстве в нее не играл, не приходилось.
- Нет ничего проще. Играет любое количество участников. Один остается, остальные уходят. Тот, что остается, берет известный всем предмет...
- Скажем, кусок золота? - Зыбин усмехнулся сардонически, боясь все же, что в словах Глеба кроется какой-то подвох.
- Или обычную коробку спичек. И не прячет, а -заметь! - кладет на самом видном месте, так, чтобы ее ничто не закрывало. Ушедшие приходят и ищут коробку спичек. Многолетним опытом доказано: чем более открыто лежит спрятанный предмет, тем труднее его обнаружить. Тебе понятно?
- Аллегория? Она имеет отношение к поискам золота ?
- Никакого. Просто я понял: придется прочесть тебе популярную лекцию. Иначе ты напутаешь, и у читателей создастся...
- Каких читателей?
- Твоего романа, конечно! - Глеб засмеялся, довольный. Они сидели в больничном парке, в тени. На скамейках, освещенных солнцем, было уже жарко, солнце им пока что не рекомендовалось. - Или ты раздумал, Зыбин?
- Чем больше я тебя хочу узнать, тем меньше хочется мне влезать в эту пагубную затею. Но поскольку делать все равно нечего - начинай, если, как говорится, это вас, конечно, не затруднит.
Глеб отломил от куста длинный прутик — уже с набухшими и влажно-клейкими от весенних соков, фисташкового цвета почками, пошаркал ногой по чистому, незатоптанному песку, устилавшему дорожку, принялся рисовать ориентиры: Кызылкумы, Аральское море, реки Аму- и Сырдарью; кинул камешки, обозначающие Ташкент, Бухару, Хиву, — так ему было привычнее и всегда казалось нагляднее. Принялся рассказывать, посерьезнел, подобрался:
— Десять лет прошло после окончания войны, а Красные Пески все еще оставались «белыми»: мы так и не знали, что скрывает пустыня. Действовали одиночными, технически слабо оснащенными отрядами. В одном из таких отрядов работал и я. Рыли бесчисленные капаны, били шурфы, отбирали пробы и посылали их н Ташкент па анализ. Лично я рыл вот тут, в районе Нуратинского хребта... — Базанов ткнул прутиком. Для определения рудного тела с золотым содержанием, его размеров — как мы говорим, оконтурива-ния,— подсчетов хотя бы и примерных запасов нужны сотни и сотни километров канав. Они как бритвенные разрезы па толстокожем арбузе, понятно? Попробуй определи - спелый ли он! Бурение, конечно, эффективней. Это уже арбуз «на вырез». Но вырез с микроскопической площади, вернее, это укол. И сколько бу-ровых требуется заложить, если площадь, подлежащая исследованию, огромна? Представь.
Встречались небольшие проявления и россыпного золота. Промывались рыхлые отложения, но тоже достаточно бессистемно, данные обрабатывались не полностью: рабочих рук йе хватало. Итак, золото было Но слишком мало, как говорят — не было промышленного золота. Все сильней опять звучали голоса, утверждавшие: в Кызылкумах — бедная золоторудная минерализация.
Опять началась борьба. Сторонники и противники, бурные дискуссии и тихие закулисные действия Но пока шел спор, сокращались ассигнования. А значит, сокращалась, сворачивалась работа поисковиков, уменьшалась и возможность открытия промышленного месторождения, вокруг да около которого мы продолжали ходить.
Однако сторонников кызылкумского золота было теперь гораздо больше, чем до войны. И у нас был духовный вождь — Григорий Валерианович Горьковой. Он сражался, как лев. По его инициативе организовали геологический спецтрест. И две группы поиска — геофизическую и ревизионно-тематическую. Геохимия и геофизика пришли к нам на помощь... Найти золото может каждый. Идти и найти, как в популярной детской игре, о которой я рассказывал. Мы, геологи, говорим иначе: «Сделать месторождение». Это сложный производственный процесс.
В перспективный район приходят съемщики. Составляют карты и разбивают район на участки. Наиболее интересные участки изучают поисковики: проводят пробы в шлихах, бурят скважины, отбирают материал для пробирного анализа, исследуют керны. На основании этих данных дается предварительная оценка района, и если он признается заслуживающим внимания, его ставят на предварительную разведку. Это тоже целый комплекс работ, в процессе которых изучается пространственное положение рудных тел и содержание золота в разных местах, проводятся технологические испытания руды, составляются экономические расчеты. А уж если затея выглядит рентабельной, нас, геологов, посылают на детальную разведку района. Тут идет самое скрупулезное исследование, «выстукивание» рудного тела почти что на ощупь — не только бурят скважины, но и строят шахты, руда изучается на промышленных пробах в сотнях тонн. Вот сколько работы! И сколько от людей она требует — даже в теории. А на практике, Петрович, ведь все во сто крат сложней, ты же знаешь.
Ну, когда геофизика и геохимия нам на помощь пришли, стало легче. Геохимический анализ, спектральный анализ. Правда, поначалу на спектрограмме нашего участка, например, следов золота не было. Стали искать спутников золота и нашли мышьяк, на большой площади. По идее, мышьяк располагается над рудным телом, содержащим золото, «рассеянным ореолом», ведь мышьяк - летучий элемент. Короче, геофизики сказали однажды: «Ищите здесь. Здесь должна быть руда с промышленной концентрацией золота»
Дальше надо было действовать стародавними методами: мелкомасштабная съемка, проходка шурфов бурение, отбор проб — обычные будни, обычная довольно изнурительная работа. С другим, правда, настроением, ибо каждый новый анализ убеждал: мы на верном пути, мы наконец приближаемся к воротам в подземную сокровищницу.
Позднее была доказана еще одна ошибка поисковиков кызылкумского золота: его следы следовало искать не только в кварцевых жилах, но и в сланцах, которые содержали кварцевые жилы. То есть золотое оруднение выходило за пределы кварцевых жил.
«Мы с вами пока еще у замочной скважины ворот, которые закрывают вход в подземную кладовую, — без устали повторял Григорий Валерианович Горьковой,— приложили глаз к дырочке и смотрим. Знаем, полно там сокровищ, но — темнота!—мало что видим. Надо залезть внутрь земли».
Кончились романтические геологи, кончилась поисковая вольница. Геологоразведка стала носить ярко выраженный индустриальный характер. Горьковой исповедовал своеобразный «антигеологизм» и доказывал его на собственном примере. Низкорослый, лысый, с небольшим брюшком клинышком, он совсем не походил на бродягу геолога, хотя Горьковой был истым геологом, геологом потомственным. Он исходил тысячи километров по степям и пустыням Азии. Он перекидал земли больше, чем заслуженный землекоп, и провел в воздухе больше часов, чем иной пилот. Это его заслуга, что правительство приняло решение начать проектирование золотодобывающего предприятия еще до уточнения всех запасов месторождения. Смелый, но разумный шаг позволил выгадать несколько лет и сократить разрыв, который обычно существует между завершением поиска и началом промышленной эксплуатации месторождения. Несколько лет! А знаешь, Зыбин, сколько это золота для страны? Любой миллионер побледнел бы от зависти..
Чувство выздоровления дает человеку полную, ни с чем не сравнимую радость. Базанов второй раз в жизни испытывал это. Но переживал эту радость он иначе, чем двадцать лет назад, когда его рану удачно заштопа-
ли в тыловом чебоксарском госпитале. Тогда еще шла война. И он был мальчишкой, не умеющим ничего. Теперь Базанов твердо стоял на ногах. У него была отличная специальность и отличная должность, более чем десятилетний стаж работы в поле и участие в открытии месторождения. И радость второго выздоровления уже не омрачалась ничем. Сеня Устинов привозил добрые вести — в Солнечном перевыполняли план, и дела в экспедиции шли хорошо. К старому Тише вновь возвращалось зрение. Правда, после тонкой и сложной операции он десять недель должен был оставаться в больнице, под надзором врачей, но сведения, которые приносила оттуда Ануш, и особенно первое, пусть совсем короткое, письмо, написанное самим стариком, вселяли уверенность в благополучном исходе лечения И сам Базанов, вслед за Зыбиным, уже вышел в больничный парк на прогулочный маршрут номер один Глеб часто ловил себя на мысли: он становится сентиментальным. И это чувство тоже рождала радость выздор ов л ения...
— Ну, а все же? Как ты, именно ты, впервые нашел золото ? Было такое ? — допытывался Зыбин. -Ощутимый кусок? Самородок?
— Величиной с голову коня, что не могли поднять два самых сильных гоплита? Нет, такое удалось Александру Македонскому — как свидетельствуют летописи, — не мне. Мы все больше по крупицам, Андрей, не зря нас пахарями пустыни прозывают. Копать, бурить, перелопачивать землю — вот наше дело. Хотя было и у меня, конечно, свое первое золото Так и быть, расскажу.
...Я тогда у Нуратинского хребта работал. Старший геолог, на повышение пошел, хотя вот уже два полевых сезона мы провели в Кызылкумах без видимых успехов. «Перепахали» огромный участок, где-то и на вкрапления пирита наталкивались, но ни кварцевых жил, ни золота. Хоть плачь и бросай все!
Второе лето оказалось очень жарким. Сорок — сорок семь градусов ежедневно, и никак не меньше. Солнце — как огромный ржавый диск. Печет и печет. К тому же «бухарский дождь». Знаешь, Зыбин, что такое «бухарский дождь»? Не приведи аллах! Это сильный
порывами ветер. Он несет пыль, песок и мелкие камешки, которые жалят больней, чем знаменитые москиты и таежный гнус. А если все это вместе, да еще и работа не ладится, понимаешь, какое было у ребят настроение?
Как-то прибыл к нам председатель разведкома экспедиции. Привез, помню, парикмахера, книги. Кинопередвижку пригнал, чтобы приободрить наш отряд, совсем упавший духом. Азим Бурибаев был истый холерик. Горяч, необуздан, упрям. И всегда, готов к борьбе — неважно, с кем и чем,— за счастье, радость и справедливость. Стоило ему впасть в азарт, он мог работать сутками без отдыха.
Азим разобрался во всем, что происходило в отряде, и сразу предложил конкретный план действий: «Нужна разрядка. Нужна встряска каждому, нужен праздник — все равно какой». Первое мая прошло, Седьмое ноября не наступило. Вертим календарь — ничего подходящего. «Может, день рождения у кого? Узнай, пожалуйста». Узнаю. У одного шофера — через две недели. «А! — взмахивает руками Азим. Он в разговоре всегда отчаянно жестикулировал — энергично, резко. — Две недели, три недели! Послезавтра праздновать будем. Широко праздновать будем! Ящик шампанского с собой я привез. Джейранку убить надо. На охоту сегодня пойдем. Куда идти, знаешь?..»
Отвечаю, что знаю, хотя забыл, когда и ружье в руках держал. Пошли, одним словом, микрорельеф изучать. Третий с нами — приятель мой и земляк, молодой еще геолог Роберт Звягельский. Он Горный институт три года назад кончил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105