братство.
Можно было бы опасаться, что однажды, преодолев запоры
отцовского подавления, каждый даст свободный ход своим ин-
стинктам, брат станет волком для брата. Но тайный заговор уже
подготовил их к кооперации, к созданию других связей между
ними. С другой стороны, они наделали долгов сотрудничества по
отношению к женщинам, их матерям. Еще один довод не возвра-
щаться к прошлым отношениям. По этим двум причинам сыно-
вья обязаны ограничить свои инстинкты и соединяться с женщи-
нами только при определенных условиях.
Так то, что было ставкой fi борьбе между полами и поко-
лениями, центром раздора, короче говоря, сексуальное обладание,
трансформируется в род союза между мужчинами и женщинами.
Одни оставляют всякие поползновения стать коллективными ти-
ранами. Другие перестают быть объектами и становятся партне-
рами. На месте первобытного коммунизма в отношении женщин
появляется экзогамия. Она дает свободу изменения и возмож-
ность выбора Если инцест и исключается, то не из-за репрессий
отца, а по причине внутреннего отказа, необходимого для коллек-
526
тивной жизни. Знак соперничества с отцом преобразуется в со-
юзническое соглашение с матерью. Сыновья могут открыто иден-
тифицировать себя с ней вместо того, чтобы обладать ей, так же,
как они - идентифицировали себя с архаическим отцом вместо
того, чтобы бороться с ним. Как бы то ни было, братский союз
изменился. Инстинктивные и жестокие отношения уступают мес-
то отношениям ценности и права. Таким образом, <мы ей дам, что
право есть власть сообщества>.
Закон кладет конец произволу и деспотизму, которые сви-
репствовали во времена господства отца Закон дает каж-
дому долю самостоятельности. Но тотчас же обязывает бра-
тьев снова передать эту часть сообществу, так как, по словам
Робеспьера, брат как гражданин <должен передать общей массе
часть публичной власти и самостоятельности народа, которой он
владеет, или же должен быть исключен из общественного до-
говора>. Именно в этих условиях родилась первая форма
социальной организации, основанная на признании взаимных
обязательств, отказе от инстинктов и установлении закона и
морали. Они требуют глубокого взаимопонимания и доброволь-
ного согласия.
Можно видеть, как на месте коллектива, базировавшегося на
господстве, устанавливается другой, основанный на дисциплине.
Она включает запрещение инцеста, допуская союз мужчин и жен-
щин и идентификацию с кланом, с братством, подготавливая объе-
динение людей, поколений. Предположим, что понятие закона было
изобретено матерями, чтобы направить в нужное русло инстинкты
их сыновей, положить конец стремлению к тирании и узаконить
борьбу с ней. В самом деле, кто больше чем женщины был заин-
тересован в прекращении бесконечного насилия, в ограничении
физической власти психологической и социальной коцгр-властью?
И, вероятно, освоив сельскохозяйственные ресурсы сообщества,
они нашли способы заставить уважать себя. ,
Закон, как вы видите, есть признак отсутствия отца. И каждый
раз, когда отец вновь возникает в качестве вождя, он лишает его
содержания и подчиняет своему собственному произволу. Все
же я в?1жу здесь дополнительное доказательство того, что пер-
вый кодекс, установленный после мятежа сыновей, - это кодекс
матриархальный. Фрейд пишет:
<Большая часть могущества, высвобожденного в результате смерти
отца, перешла к женщинам, и это было время матриархата>.
ш
Революционные массы записали на своих знаменах: Свобода,
Равенство, Братство или Смерть. Отец, ненавидимый и любимый
деспот, однажды раз убитый, но не исчезнувший, тревожит созна-
ние своих убийц. Перестав быть над толпой, он стремится вер-
нуться а нее. Никто из сыновей не выполняет его функции. Но
каждый, если можно так сказать, усвоил вместе с частицей его
тела часть его власти. Теперь никто не является отцом, но все
стали им. Отцовство из индивидуального превратилось в коллек-
тивное. Со временем забылась грубость отца, вспоминались лишь
его позитивные черты, хорошие стороны прежней жизни. Нос-
тальгия детства, смешанная с чувством вины, успокаивает нена-
висть и умеряет недовольство. Понемногу появляется тяга к
исчезнувшему. Начинают любить образ и память того, кого нена-
видели, когда он был живым.
В конце концов, его обожествляют. Вокруг него рождается
какая-нибудь религия, точнее, определенная религия.
Она таит убийство и, добавлю я, его провал. Так как, если
сыновья убили своего отца, чтобы заменить его около женщин,
радоваться той же свободе инстинктов, как и он, то они не дости-
гали своей цели. Не должны ли они были отказаться от того же,
что он им запрещал, - от промискуитета? И они оказались вы-
нужденными заменить жестокость, порожденную силой одного, на
жестокость, порожденную законом всех. Так сыновья одновре-
менно пытаются замаскировать убийство отца и бесполезность
своего восстания, любого кровавого восстания, призванного удов-
летворить их желание.
В итоге, к этому приходит любая религия. Теперь она создает
имаго идеального отца, бога, которого любили все сыновья и
которому, после сопротивления, они подчинились. Живой, он был
тираном. Мертвый - становится символом сообщества, гарантом
морали и закона.
<То, чему мешал отец, теперь сами же сыновья и защищают в силу
этого <ретроспективного повиновения>, характеризующего ситуацию,
которую психоанализ сделал обычной>.
Отец становится (голосом совести, пронизанным угрозами и
воспоминаниями о виновности, которые ничто не может стереть.
Когда они провозглашают, как шотландские горцы Шиллера, только
что убившие своего тирана: <Мы хотим быть единым братским
народом>, голос отвечает им как эхо: <Вы народ сыновей-заго-
ворщиков и убийц своего отца>.
Таково возможное объяснение свойств, которые Тард и Фрейд
приписывают искусственным толпам, причина их подчинения вы-
сокочтимому и богоподобному вождю. Отсюда следует, что от-
ношения между членами толпы, братства опираются, с одной сто-
роны, на фундамент матриархата, на цоколь закона, с другой сто-
роны, на религию, мирскую или сакральную, созданную сыновья-
ми вокруг отца, чтобы скрыть свое преступление и успокоить
совесть. Двойственность мира реальности и мира иллюзий, обы-
чаев и мифов, закона и власти отражает двойственность двух
полюсов, между которыми бьет ключом культура: полюс матри-
архальный и полюс патриархальный. Все организованные массы -
церковь, армия и т.д. - эволюционируют от одного полюса к
другому. Они находят необходимые способы, чтобы переносить
давление этой двойной лояльности.
Мы только что подошли к одному важному наблюдению: убий-
ство вождя - цареубийство, человекоубийство - это механизм
перехода от естественной толпы к толпе искусственной, так же,
как убийство отца есть механизм перехода от первобытной орды
к организованному обществу. Другими словами, это предыстория
истории. Нам остается увидеть, почему воскресение имаго отца
раскрывает перед нами природу харизмы. Третий, и последний,
эпизод пробуждения человечества объяснит нам это.
IV
Стоит предположить, что общество не переносит отсутствия
отца так же, как природа не терпит пустоты материи. После его
свержения сыновья сожалеют о нем, и каждый помышляет заме-
нить его. С течением времени, силы раздора берут верх над сила-
ми единения. Это превращает заговорщиков в братьев-врагов, а
их соперничество - в скрытую войну. До тех пор, пока один из
них не осмелится потребовать возвращения отца и не возьмет на
себя его защиту с апломбом Марка Антония, напомнившего рим-
лянам, собравшимся вокруг останков Цезаря о его добродетелях.
Обращаясь скорее к сердцу, чем к разуму, он пробуждает у всех
чувство привязанности к покойнику. Он возрождает сыновнее
почтение их детства. В то же время, он провозглашает необходи-
мость возвращения отца в лице его наследника. И с тем большей
силой, чем больше чувствуется его отсутствие.
18-2457
Это верный признак воскрешения имаго: после своей смерти
предок, воспоминание и представление о котором определенное
время сохранялись в тайниках памяти, возвращается, чтобы за-
нять свое место и вернуть свои права. Но в лице одного из
своих сыновей, участвовавшего в его убийстве и ставшего поэто-
му героем. Каждый признает его и видит в нем хранителя места
отца. Однажды в те далекие времена он заставляет своих брать-
ев искупить общее убийство; с упорством Марка Антония, пре-
следующего Брута и других заговорщиков, с жестокостью Ста-
лина, унижающего, а затем истребляющего своих соратников по
революции. Таким образом, он освобождается от чувства
вины, которую теперь возлагает на них. Он уничтожает в
зародыше любое поползновение его убить, как они убили
настоящего отца.
<Надо сказать, что отец, - пишет Фрейд, - восстановившись в своих
правах после того, как его свергли, жестоко мстит за свое давнее пора-
жение и устанавливает власть, которую никто не осмеливается оспари-
вать, подчиненные же сыновья используют новые условия, чтобы еще
вернее снять с себя ответственность за совершенное преступление>.
Связанные союзом они склоняют головы, некоторые теряют
их, который обязывает одного играть против всех остальных.
Став властелином равных, отцом ровни, как Цезарь, Сталин или
Мао, он делает им внушение: <Вы так же хорошо, как и я, знаете,
что произошло. Если бы мы стали ворошить старые истории, то к
чему бы это привело? Думаете ли вы, что толпа хотела бы их
знать? Вовсе нет? Ей нужна вера в наше отцовство, нужно пови-
новение отцу, которого я представляю>. И он провозглашает
перед всеми: <Знаете ли вы, что наш общий предок возродился
во мне?>. Таким образом, он заявляет о себе и присваивает себе
черты несравненного и незабвенного основателя сообщества: Мои-
сея, Христа, Ленина - гаранта прошлого и прокладывающего путь
в будущее.
Отныне новый вождь может сосредоточить в своих руках
власть, распределенную на всех. Оя выполняет свою задачу, ут-
верждая неравенство в массе людей, которая только что выдер-
жала свой самый жестокий бой за равенство. Задача, аналогичная
задаче Наполеона, вскоре после Французской революции восста-
новившего титулы и ранги Старого режима, и задаче Сталина,
восстановившего привилегии и почести, которые незадолго до
того были отданы на поругание гегемонам истории. Эти примеры
не имеют целью что-либо доказать, а лишь иллюстрируют мои
слова.
Несмотря ни на что, эволюция никогда не поворачивает вспять,
и ничто не возвращается назад. Каковы бы ни были его козыри,
занимающий отцовское место - узурпатор, укравший власть осно-
вателя и власть своих братьев. Он должен принимать закон брат-
ского клана, сообразовать с его требованиями свои поступки и
свою власть. Чтобы достичь этого, он сохраняет форму клана, но
изменяет его содержание. В самом деле, уважая равноправный
характер клана, одинаковый для всех, он добавляет к нему запре-
щение и внешние санкции, которые принимают в расчет относи-
тельную силу каждого. Равные перед законом люди больше не
равны перед наградами и наказаниями. То, что позволено высшим,
запрещено низшим. Перейдя в руки нового отца, ставшего судьей
и обвинителем, закон трансформируется. Он больше не власть, а
лишь инструмент власти. Отныне он включает два веса и две
меры: одни - для господствующих, другие - для подчиненных.
Другими словами, женское изобретение закона превратилось в
матрицу мужского творения, в порядок, то есть в право, ограни-
ченное властью, в патриархальный порядок. ^
<В промежутке между ними, - пишет Фрейд, - произошла великая
социальная революция. Материнское право было заменено установле-
нием патриархального порядка>.
Фрейд ясно говорит об этом: за правом матерей следует по-
рядок отцов.
Как следствие этого, общество разделяется на семьи, во главе
каждой из которых стоит отец, имеющий над ней власть, уравно-
вешенную небольшим числом моральных предписаний и соци-
альных правил. Безусловный вождь, домашний тиран своей жены
и детей, он воссоздает первобытную орду в другом виде.
Все происходило так, как если бы в процессе эволюции инди-
виды и исчезнувшие массы воскресали, чтобы взять реванш над
мятежом и изменениями. Как если бы отмена материнского права
и возвращение патриархального порядка определили истинную
судьбу общества. Рано или поздно, то, что началось убийством
отца, заканчивается резней сыновей. Революция уничтожает их,
как некогда они уничтожили его. Никто не избежит этого: <Даже
если, - по словам Пропорция, - этот ловкий малый прячется под
железом и бронзой, смерть заставит его высунуть голову>. В
конце концов, порядок побеждает.
Как харизма заставляет признать себя? Носителем какого свой-
ства является человек, привязывающий к себе других людей?
Каков инструмент его могущества? Харизма должна была бы
представлять отца, воскрешенного и перевоплощенного в лич-
ность одного из своих убийц. Но это также и сам убийца в
образе героя, то есть один из сыновей, воспротивившихся тирану
и победивший его. Итак, есть два персонажа в одном: обожеств-
ленное имаго отца и след героического индивида, его сына. Вож-
дя, который обладает подобной харизмой массы признают. Он
притягивает к себе чувства влюбленного восхищения к умерше-
му отцу и страх перед неистовством жестокости, насилием с пуга-
ющими последствиями, на которые способен, как известно, тот, кто
убил отца и подчинил соперничающих братьев.
Самая большая сила исходит от его двойственности. Он од-
новременно производит впечатление того, кто <над другими> и
того, кто <как другие>. Держатель места отца, который оживает в
нем, redivivus, он в то же время занимает место массы братьев-
заговорщиков, которые вверили ему свою власть. Так появля-
лись - и мы знаем теперь почему - римские императоры, отцы для
патрициев, трибуны для плебса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99