Позже вес и размер отдельных 'j
составных частей возрос, и, чтобы с ними справиться, требовалось^
уже много народу. На какое бы представительство не претендо-1
вали такие груды, они воплощают в себе тяжкий труд и долгий^
путь бесчисленного множества людей. Иногда выглядит загад-1
кой, как это вообще могло быть осуществлено. Чем непостржи?-^
мее их наличие, чем отдаленнее родина камней и длиннее путь, тем
большее число строителей вырастает в воображении и тем
величественнее впечатление, производимое на позднейших зрите-
лей. Они представляют собой ритмическое усилие множеств, от<
которых не сохранилось ничего, кроме этого неразрушимого мо-1
нуменга. . 41
Сокровища
Сокровища, как и другие груды, тоже собраны вместе. Однако
в противоположность плодам и зерну они состоят из единиц,
которые несъедобны и непреходящи. Важна крайняя ценность
этих единиц, и лишь вера в постоянство их ценности побуждает к
сбору сокровищ. Сокровище - это груда, от которой не отнимает-'
ся и которая должна расти. Принадлежащее владыке, оно зовет"
других владык на грабеж. Известность, которую оно создает
своему хозяину, навлекает на него опасность. Сокровища порож-
дали стычки и вой№1, немногие жили бы дольше, имей они меньше
сокровищ. Часто поэтому их приходится держать в тайне. Свое-
образие сокровищ состоит, следовательно, в напряженности меж-
ду блеском, который они распространяют, и таинственностью, ко-
торая их охраняет.
Сладострастие скачущих чисел в самом его выразительном
виде проявляется возле сокровищ. Все другие подсчеты, к каким
бы высоким результатам они ни вели, например, подсчеты скота
или людей, не сопровождаются столь высокой концентрацией под-
считываемого. Образ владельца, в тайне перебирающего свои со-
кровища, запечатлен в человеческих душах не менее прочно, чем
надежда внезапно наткнуться на клад, который так глубоко зап-
рятан и так прочно забыт, что уже не принадлежит никому. Вне-
запная страсть к сокровищам поражала и побеждала самые на-
дежные и дисциплинированные армии, благодаря ей ни одна по-
беда превратилась в свою противоположность. Превращение ар-
мии в толпу кладоискателей, причем накануне битвы, изображено
Плутархом в жизнеописании Помпея. <Как только одна часть
флота пристала к берегу в Утике, а другая в Карфагене, на сторо-
ну Помпея перешли семь тысяч неприятельских воинов, сам же
он привел с собой шесть полных легионов. Здесь с ним слу-
чилось забавное происшествие. Какие-то из его воинов, по-види-
мому, случайно наткнувшись на клад, добыли большие деньги.
Когда об этой находке стало известно, у других воинов явилась
мысль, что вся эта местность полна кладов, спрятанных карфаге-
нянами в пору их бедствий. Много дней Помпей не мог совла-
дать со своими воинами, которые искали клады. Он ходил вок-
руг и со смехом наблюдал, как тысячи людей копают и перевора-
чивают пласты земли на равнине. Наконец воины утомились от
этой работы и предложили Помпею вести их, куда ему угодно, так
как они достаточно наказаны за свою глупость>.
Кроме таких непреодолимо влекущих кладов есть сокровища,
которые собираются вполне открыто, как своего рода добро-
вольный налог, в ожидании, что затем они выпадут одному или
нескольким людям. Сюда относятся разные формы лотерей: это
быстрая форма образования сокровища, причем известно, что сразу
после розыгрыша оно будет вручено одному или нескольким
счастливцам. Чем меньше число тех, кому оно выпадет, тем боль-
ше само сокровище, тем оно притягательнее.
Страсть, с которой люди тянутся к таким возможностям, пред-
полагает абсолютную веру в составляющие сокровище единицы.
О силе этого доверия трудно составить преувеличенное впечат-<
ление. Человек сам отождествляет себя со своей денежной еди-j
ницей. Сомнение в ее ценности для него оскорбительно, ее неус-1
тойчивость подрывает его веру в самого себя. Падение денежнойЧ
единицы затрагивает человека вплотную, он чувствует собствен-1
ное унижение. Когда этот процесс ускоряется и наступает инф^
ляция, обесценившиеся люди образуют массовые структуры таю)" 1
го рода, которые можно прямо и непосредственно отождествить ''
с массами бегства. Чем больше люди теряют, тем более сходные
их судьбы. То, что отдельным избранным, которые сумели что-то1
для себя спасти, кажется паникой, для всех остальных, лишивших- ]
ся денег и в этом равных, является массовым бегством. Послед-;
ствия этого феномена, имеющего, особенно в нашем столетии, оче-J
видную историческую инерцию, будут рассмотрены в специальной
"лаве.
С. Московичи*
НАУКА О МАССАХ
Глава первая
ИНДИВИД И МАССА
Если бы вы попросили меня назвать наиболее значительное
изобретение нашего времени, я бы, не колеблясь, ответил: инди-
вид. И по причине совершенно очевидной. С момента появления
человеческого рода и до Возрождения горизонтом человека все-
гда было мы: его группа или его семья, с которыми его связыва-
ли жесткие обязательства. Но, начиная с того момента, когда
великие путешествия, торговля и наука выделили этот независи-
мый атом человечества, эту монаду, наделенную собственными
мыслями и чувствами, обладающую правами и свободами, чело-
век разместился в перспективе я или я сам. Его ситуация вовсе
не легка. Индивид, достойный этого имени, должен вести себя
согласно своему разуму, надо полагать, судить бесстрастно о лю-
дях и вещах и действовать с полным сознанием дела. Он должен
принимать чужое мнение только с достаточным на то основанием,
оценив его, взвесив все за и против с беспристрастностью учено-
го, не подчиняясь суждению авторитета или большинства людей.
Итак, мы от каждого ожидаем, что он будет действовать рассуди-
тельно, руководствуясь сознанием и своими интересами будь он
один или в обществе себе подобных.
Между тем наблюдение показывает, что это вовсе не так.
Любой человек в какой-то момент пассивно подчиняется решениям
своих начальников, вышестоящих лиц. Он без размышления при-
нимает мнения своих друзей, соседей или своей партии. Он при-
нимает установки, манеру говорить и вкусы своего окружения.
Даже еще серьезнее, с того момента, как человек примыкает к
группе, поглощается массой, он становится способным на крайние
формы насилия или паники, энтузиазма или жестокости. Он со-
' С. Московичи. Век толп. М. 1996.
397
вершает действия, которые осуждает его совесть и которые про-
тиворечат его интересам. В этих условиях все происходит так, ^
как если бы человек совершенно переменился и стал другим. Вот
ведь загадка, с которой мы сталкиваемся постоянно и которая не
перестает нас изумлять. Английский психолог Бартлетт в одной
классической работе очень точно замечает по поводу человека
государства:
<Великая тайна всякого поведения- это общественное поведение. Я-.i
вынужден был им заниматься всю свою жизнь, но я не претендовал бы^
на то, что понимаю его. У меня сложилось впечатление, что я проник^ j
насквозь в глубину человеческого существа, но, однако, ни в малейшей
степени не осмелился бы утверждать ничего о том, как он поведет себя в
группе>'.
Откуда такое сомнение? Почему же невозможно предсказать
поведение друга или близкого человека, когда он будет нахо-
диться на совещании специалистов, на партийном собрании, в суде
присяжных или в толпе? На этот вопрос всегда отвечают следу-
ющим образом: потому, что в социальной ситуации люди ведут
себя недобросовестно, не обнаруживают своих лучших качеств.
Даже напротив! И речи не идет о том, чтобы добавить нечто друг
другу, взаимно усовершенствоваться, нет, их достоинства имеют'.
тенденцию убывать и приходить в упадок. В самом деле, уровень
человеческой общности стремится к низшему уровню ее членов.
Тем самым все могут принимать участие в совместных действиях
и чувствовать себя на равной ноге. Таким образом, нет оснований
говорить, что действия и мысли сводятся к <среднему>, они ско-
рее на нижней отметке. Закон множества мог бы именоваться
законом посредственности: то, что является общим для всех, из-
меряется аршином тех, кто обладает меньшим. Короче говоря, в
сообществе первые становятся последними.
Никакого труда не составило бы выстроить обширную анто-
логию, доказывающую, что эта концепция распространяется на
все народы. Так, Солон утверждал, что один отдельно взятый
афинянин - это хитрая лисица, но когда афиняне собираются на
народные собрания в Пниксе, уже имеешь дело со стадом бара-
нов. Фридрих Великий очень высоко ценил своих генералов, ког-
' Пникс - холм в западной части древних Афин, напротив Акропо-
ля, служивший местом народных собраний (прим. перев.).
да беседовал с каждым из них по отдельности. Но при этом
говорил о них, что собранные на военный совет, они составляют
не более, чем кучку имбецилов. Поэт Гриль-парцер утверждал:
<Один в отдельности взятый человек довольно умен и понятлив;
люди, собранные вместе, превращаются в дураков>.
Немецкие поэты были не единственными, кто констатировал
этот факт. Задолго до них римляне придумали поговорку, кото-
рая имела большой успех: Senatores omnes boni viri, senatus romamis
mala bestia, сенаторы - мужи очень достойные, римский сенат - это
скверное животное. Так они определяли контраст вероятных до-
стоинств каждого сенатора в отдельности и неблагоразумие, нео-
смотрительность и нравственную уязвимость, запятнавшую со-
вместные обсуждения в собрании, от которых зависели тогда
мир или война в античном обществе. Возвращаясь к этой посло-
вице, Альберт Эйнштейн восклицает:
<Сколько бед такое положение вещей причиняет человечеству! Оно
является причиной войн, наводняющих землю скорбью, стонами и горе-
чью>.
А итальянский философ Грамши, имевший богатый человечес-
кий опыт и много размышлявший над природой масс, дал ей очень
точную интерпретацию. Как он полагает, пословица означает:
<Что толпа людей, ведомых их непосредственными интересами или
ставших жертвой страсти, вспыхнувшей в ответ на сиюминутные впе-
чатления, без какой-либо критики передаваемые из уст в уста, эта толпа
объединяется для того, чтобы принять вредное коллективное решение,
соответствующее самым что ни на есть звериным иистинктам. Это вер-
ное и реалистическое наблюдение, если только оно относится к случай-
ным толпам, которые собираются как <толпа во время ливня под наве-
сом>, состоящая из людей, не несущих никакой ответственности перед
другими людьми или группами, либо связанных с какой-то конкрет-
ной экономической реальностью - это деградация, которая аналогична
личностиому упадку>.
Эта интерпретация подчеркивает двойной аспект одного и того
же упрямого и фундаментального факта: взятый в отдельности,
каждый из нас в конечном счете разумен; взятые же вместе, в
толпе, во время политического митинга, даже в кругу друзей, мы
все готовы на самые последние сумасбродства.
Всякий раз, когда люди .собираются вместе, в них скоро нач
нает обрисовываться и просматриваться толпа. Они перемеши
ются между собой, преображаются. Они приобретают некую <
щую сущность, которая подавляет их собственную; им внушает
коллективная воля, которая заставляет умолкнуть их личную вол
Такое давление представляет собой реальную угрозу, и мног
люди ощущают себя уничтоженными.
При встрече с таким материализованным, передвигающимс
кишащим общественным животным некоторые слегка отступа)
прежде чем броситься туда с головой, другие испытывают нас
ящую фобию. Все эти реакции характеризуют влияние толп
психологические отклики на нее, а через них и те, уже рассмагрени
эффекты, которые ей приписывают. Мопассан описал их с такой iuq
разительной точностью, на которую способны немногие ученые^
<Впрочем, - пишет он, - я еще и по другой причине испытываю <
вращение к толпам. Я не могу ни войти в театр, ни присутствовать i
каком-то публичном празднестве. Я тотчас начинаю ощущать каку1.
то странную нестерпимую дурноту, ужасную нервозность, как если бьи
изо всех сил боролся с каким-то непреодолимым и загадочным вс
действием. И я на самом деле борюсь с этой душой толпы, котор
пытается проникнуть в меня. Сколько раз я говорил, что разум о6ла1
раживается и возвышается, когда мы существуем в одиночку, и что*
угнетается и принижается, когда мы перемешиваемся с другими люд
ми. Эти связи, эти общеизвестные идеи, все, о чем говорят, что мы выну^,
дены слушать, слышать и отвечать, действует на способность мыслит^
Приливы и отливы идей движутся из головы в голову, из дома в дом,1
улицы на улицу, из города в город, от народы к народу, и устанавлива
ется какой-то уровень, средняя величина ума для целой многочислен
ной массы людей. Качества разумной инициативы, свободной воли, бла
гонравного размышления и даже понимания любого отдельного чела g
века полиостью исчезают с того момента, как индивидуум смешиваете*'
с массой людей>. ;
Несомненно, что мы здесь имеем дело с рядом предвзятьпЦ
идей Мопассана, с его предубеждением против толпы и его пере-,
оценкой индивида, не всегда обоснованной. Следовало бы даже
сказать, рядом предвзятых идей его времени и его класса. Н<>
описание связи между человеком и сообществом (или между,
художником и массой), которая устанавливается в трех его фра-
зах: инстинктивный страх, тревожное ощущение непреодолимой;
утраты, наконец, гигантская круговерть загадочных, почти осязае-
мых, если не видимых воздействий, - все это кричащая правда.
400
А тенденция к обезличиванию умов, параличу инициативы, по-
рабощению коллективной дутой индивидуальной души - все это
следствия погружения в толпу. Это не единственные, но наибо-
лее частые ощущения. Ужас, переживаемый Мопассаном, помога-
ет ему определить две причины испытываемой дурноты: ощюла-
гает, что утрачивает способность владеть рассудком, собственные
реакции кажутся ему чрезмерными и в эмоциональном плане до-
веденными до крайности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99