ут-
ренней зарей, детством. Мы оглядываемся назад, и прославлен-
ный Ренессанс начинает казаться нам узким, провинциальным,
напыщенным и - будем откровенны - банальным.
Не так давно я обобщил все это в следующих словах: <Реши-
тельный разрыв настоящего с прошлым - характеристика нашей
эпохи. Он таит в себе подозрение, более или менее смутное, кото-
рое и вызывает смуту, столь характерную для сегодняшней жиз-
ни. Мы чувствуем, что мы как-то внезапно остались одни на
земле; что мертвые не только оставили нас, но исчезли совсем,
навсегда; что они больше не могут помогать нам. Все остатки
традиционного духа исчезли. Образцы, нормы, стандарты больше
нам не служат. Мы обречены разрешать наши проблемы без со-
действия прошлого, будь то в искусстве, науке или политике.
Европеец одинок, рядом нет ни единой живой души, он - как
Питер Шлемиль, потерявший свою тень. Так всегда бывает в
полдень>*.
Итак, каков же уровень нашей эпохи? Это не <полпота вре-
мен>; и тем не менее наша эпоха чувствует себя выше всех
предыдущих эпох, включая и эпохи <полноты>. Нелегко форму-
* <Дегуманизация искусства>.
211
лировать мнение нашей поры о самой себе: она верит, что oi
больше всех других, но ощущает себя началом; и в то же времд
но уверена, что это не агония. Как выразить наше ощущение^
Может быть, так: выше всех предыдущих эпох, ниже самой себяЯ
сильна бесспорно и не уверена в своей судьбе; горда своей силой щ
сама ее боится.
IV. Рост жизни
1
Господство масс, повышение уровня и возвещаемая им высота.
эпохи - лишь симптомы более общего явления. Оно почти абсур-
дно и невероятно, несмотря на свою самоочевидность. Дело в
том, что наш мир как-то внезапно разросся, увеличился, а вместе с
ним расширился и наш жизненный кругозор. В последнее время
кругозор этот охватывает весь земной шар; каждый индивидуум,
каждый средний человек принимает участие в жизни всей плане-
ты. Год тому назад жители Севильи могли следить по газетам,
час за часом, за тем, что происходило с группой людей на Север-
ном полюсе; ледяные горы как бы появились среди раскаленных
полей Андалусии. Каждый клочок земли больше не изолирован в
своих геометрических пределах, но взаимодействует с другими:
частями планеты. Согласно закону физики, гласящему, что вещи"
находятся там, где они действуют, мы можем назвать вездесущей
каждую точку земного шара. Эта близость дали, это присутствие
отсутствующего расширили до фантастических размеров круго-
зор каждого отдельного человека, д
Мир вырос и во времени. Предыстория и археология откры- ,j
ли нам исторические области невероятной давности. Целые циви-
лизации и империи, о которых мы до сих пор и не подозревали,
включены в наш духовный мир как новые континенты. Иллюст-
рированные журналы и фильмы немедленно демонстрируют эти
вновь открытые недосягаемые миры широкой публике.
Но этот пространственно-временной рост мира сам по себе
еще ничего не значит. Пространство и время в физическом смысле
- абсолютно бездушные категории космоса. Поэтому тот культ
скорости, которым охвачено наше поколение, имеет больше смыс-
ла и оснований, чем это кажется на первый взгляд. Скорость,
производное времени и пространства, ничуть не разумней своих
составляющих; но она служит их преодолению. Глупость можно
победить только другой глупостью. Победа над космическим вре-
менем и пространством (которые сами по себе но имеют никако-
го смысла) была вопросом чести для современного человече-
ства*; и нет ничего странного в том, что мы испытываем детскую
радость, развивая такую скорость, которая пожирает простран-
ство и душит время. Уничтожая их, мы даем им жизнь, заставляем
их служить жизненному процессу; мы можем посетить больше
мест, пережить <больше приездов и отъездов, вместить больше
космического времени в меньший отрезок времени житейского.
Но в конечном счете рост мира - не в размере его, а в том, что
он вмещает больше вещей. Всякая вещь - в самом широком смысле
слова - то, что мы можем желать, замыслить, сделать, уничтожить,
найти, потерять, принять, отвергнуть, - все слова, означающие жиз-
ненные процессы.
Возьмем любой род нашей деятельности, хотя бы покупку.
Представим себе двух людей, одного - нашего современника, дру-
гого - из XVIII века, обладающих одинаковой покупательной спо-
собностью (учитывая разницу валют), и сравним их возможности
- выбор предметов. Разница колоссальная. У нашего современ-
ника практически неограниченные возможности. Трудно себе
представить вещь, которой он не мог бы получить. И наоборот:
нельзя себе представить покупателя, способного купить все, что
выставлено на продажу. Могут возразить, что при разных сред-
ствах оба покупателя получат одно и то же. Это неверно. Сегод-
ня машинное производство значительно удешевило все изделия.
Но даже если бы и так, это по опровергает, а, скорее, подтвержда-
ет мою мысль.
Покупка завершается в тот момент, когда покупатель остано-
вился на одном предмете; до этого происходит выбор, который
начинается с того, что покупатель знакомится с возможностями,
какие предлагает рынок. Из этого следует, что наша <жизнь> при
акте покупки сводится главным образом к переживанию предос-
тавляющихся возможностей. Когда говорят о нашей жизни, обычно
забывают то, что мне кажется самым существенным: жизнь наша
в каждый момент состоит прежде всего в сознании наших воз-
можностей. Если бы в каждый момент перед нами была лишь
возможность, это была бы уже не <возможность>, а просто
* Именно потому, что жизнь человеческая ограничена во времени,
человек смертен, он должен преодолевать пространство и время. Для
бессмертного божества автомобиль не имел бы смысла.
необходимость. Однако вторая возможность всегда есть; как это
ни странно, но в нашей жизни всегда есть варианты, которые
дают нам возможность сделать выбор*. Жить - это значит пре-
бывать в кругу определенных возможностей, которые зовутся
<обстоятельствами>. Жизнь в том и заключается, что мы - внутри
<обстоятельств>, или <мира>. Иначе говоря, это и есть наш мир>
в подлинном значении этого слова. <Мир> не что-то чуждое нам,
вне нас лежащее; он неотделим от нас самих, он - наша собствен-
ная периферия, он - совокупность наших житейских возможнос-
тей. Мы можем реализовать, осуществить лишь ничтожную часть
этих возможностей. Вот почему мир кажется нам столь громад-
ным, а мы сами себе - столь ничтожными. Мир, т.е. наша возмож-
ная жизнь, всегда больше, чем наша судьба, то есть жизнь действи-
тельная.
Я хочу теперь показать, насколько за последнее время возрос-
ли потенции жизни. Пределы возможностей расширились неверо-
ятно. В области интеллектуальной появились новые пути мышле-
ния, новые проблемы, новые данные, новые науки, новые точки
зрения. В примитивном обществе занятия или профессии можно
было пересчитать на пальцах: пастух, охотник, воин, колдун; спи-
сок сегодняшних профессий возрос до бесконечности. То же и в '
области развлечений, хотя (и это важнее, чем кажется) репертуар
их не так обогатился, как другие области жизни. Тем не менее
для горожан среднего класса - а современную жизнь представля-
ет именно город - возможности развлечений за последнее столе-
тие возросли невероятно.
Но рост потенциальной жизни далеко не исчерпывается всем
перечисленным. Жизнь возросла еще в одном смысле, более не-
посредственном и таинственном. Как известно, в области физи-
ческого развития и спорта достижения нашего времени далеко
оставляют за собою все рекорды прошлых времен. Дело не в
отдельных рекордах; по их количество и постоянство, с каким
они все улучшаются, вселяют в нас убеждение, что в наше время
сам человеческий организм стал более совершенным, чем когда-
либо прежде. Ведь нечто подобное наблюдается и в области
науки. За самое короткое время наука раздвинула свой кос-
мический горизонт с невероятной силой. Физика Эйнштейна от-
крывает такие перспективы, что рядом с ними старый мир Нью-
тона кажется крохотной клетушкой*. Экспансия эта стала воз-
можной благодаря уточнению и совершенству научных методов.
физика Эйнштейна выросла из анализа бесконечно малых раз-
личий, которыми раньше пренебрегали ввиду их незначительнос-
ти. Атом, еще вчера бывший мельчайшим пределом мира, сегодня
превращается в целую планетную систему. Во всем этом меня
сейчас занимает не совершенство нашей культуры, но рост наших
личных физических сил, в этом проявляющийся, не то важно, что
физика Эйнштейна совершенное, чем физика Ньютона, а то, что
сам Эйнштейн как человек оказался способным на большую точ-
ность и свободу духа**, чем человек Ньютон, точно так же, как
сегодняшний чемпион бокса превосходит всех своих предшествен-
ников.
Кино и иллюстрированные журналы показывают заурядному
зрителю отдаленные части планеты, только что освоенные чело-
веком; газеты и разговоры знакомят заурядного человека с заво-
еваниями человеческого интеллекта, воплощенными в изобрете-
ния, в технику, в те аппараты и чудеса, которые этот заурядный
человек видит в витринах магазинов. Все это создает в его моз-
гу впечатление фантастического всемогущества.
Я не хочу сказать, что сейчас человеческая жизнь лучше, чем
в прошлом. Я говорю не о качестве сегодняшней жизни, но лишь
о количественном или потенциальном ее росте, стремясь поточнее
описать самосознание современного человека, тонус его жизни,
характерная черта которой - ощущение такой потенциальной силы,
что по сравнению с нею все прошлые века кажутся карликами.
Описание было необходимо, чтобы опровергнуть те жалобы и
вздохи по поводу упадка (в особенности - на Западе), которые
* В худшем случае, когда мир не предлагает нам второго выхода, он
у нас все же остается в запасе - уйти из этого мира. Уход из мира -
часть мира, как дверь - часть комнаты.
* Мир Ньютона был бесконечен, но эта бесконечность носила не
конкретный, не материальный характер; это было просто обобщение,
абстракция, бессодержательная утопия. Мир Эйнштейна конечен, но
конкретен и наполнен во всех своих частях; следовательно, он богаче
содержанием и тем самым фактически больше.
** Свобода духа, т.е. сила интеллекта, измеряется способностью рас-
щеплять понятия, традиционно неразделимые. Процесс диссоциации
гораздо труднее, чем процесс ассоциации, как показал Кёлер своими
наблюдениями над разумом шимпанзе. Сегодня человеческий ум обла-
дает такой способностью диссоциации, как никогда раньше.
наводнили последнее десятилетие. Возвращаюсь к тому доводу^
который я уже приводил, ибо он кажется мне простым и убедит
тельным: бесполезно говорить об <упадке> вообще, не уточняя,*
что именно приходит в упадок. Относится ли этот мрачный при-1
говор ко всей нашей культуре? Что ж, европейская культурах
приходит в упадок? Или в упадке национальные организации^
Европы? Допустим, что так. Но можно ли тогда говорить об^
упадке Запада? Ни в коем случае. Ведь тогда это упадок относи-а
тельный, частичный, захватывающий лишь второстепенные эле-,
менты истории, культуру и нации. Есть только один вид абсолют-.;
ного упадка - убывание жизненной силы; и существует он лишь
тогда, когда мы его ощущаем. Именно поэтому я так подробно
остановился на том, что обычно упускают из виду: как сознает
или ощущает эпоха свою жизненную силу.
Это и привело нас к разговору о <полноте>, <расцвете>, кото-
рые ощущали некоторые эпохи в противоположность Другим,
которые, наоборот, чувствовали снижение, упадок по сравнению с
прошлым <золотым веком>. В заключение я отметил очевидный
факт: характерные черты нашего времени - его странная уверен- ,
ность в том, что оно выше всех предыдущих эпох; его полное 1
пренебрежение ко всему прошлому, непризнание классических и ^
нормативных эпох, ощущение начала новой жизни, превосходя- 1
щей все прежнее и независимой от прошлого.
Я сомневаюсь, чтобы можно было правильно понять наше вре-
мя без твердого усвоения этих типичных черт его, ибо именно в
этом вся проблема. Если бы наш век ощущал себя упадочным, он
считал бы прошлые века выше себя, он уважал бы их, восхищался
ими, почитал бы принципы, ими исповедуемые. Он держался бы
открыто и твердо старых идеалов, хотя сам и не смог бы их
осуществить. На деле мы видим обратное: наш век глубоко уве-
рен в своих творческих способностях, но при этом не знает, что
ему творить. Хозяин всего мира, он не хозяин самому себе. Он
растерян среди изобилия. Обладая большими средствами, боль-
шими знаниями, большей техникой, чем все предыдущие эпохи,
наш век ведет себя, как самый убогий из всех; плывет по течению.
Отсюда эта странная двойственность: всемогущество и неуве-
ренность, уживающиеся в душе поколения. Поневоле вспомнишь
то, что говорили о Филиппе Орлеанском, регенте Франции в
детстве Людовика XV: у него есть все таланты, кроме одного -
умения ими пользоваться.
XIX веку, твердо верившему в прогресс, многое казалось уже
невозможным. Теперь все снова становится возможным, и мы
готовы предвидеть и самое худшее - упадок, варварство, регресс*.
Такое ощущение само по себе неплохой симптом: это значит, что
мы вновь вступаем в ту атмосферу неуверенности, которая прису-
ща всякой подлинной жизни; что мы вновь узнаем тревогу неиз-
вестности, и мучительную и сладостную, которой насыщено каж-
дое мгновение, если мы умеем прожить его сполна. Мы привыкли
избегать этого жуткого трепета, мы старались успокаивать себя,
всеми средствами заглушать в себе предчувствие глубинной тра-
гичности нашей судьбы. Сейчас - впервые за последние три века
мы вдруг растерянно сознаем свою полную неуверенность в
завтрашнем дне. И это отрезвление благотворно для нас.
Тот, кто относится к жизни серьезно и принимает всю полноту
ответственности, ощущает постоянную скрытую опасность и все-
гда настороже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99