Без сомнения - специалис-
ты: инженеры, врачи, учителя и т.д. Кто внутри этой группы
представляет ее достойнее, полнее всех? Без сомнения, ученый,
человек науки. Если бы обитатель иной планеты появился в Ев-
ропе и, чтобы составить о ней понятие, стал разыскивать наиболее
достойного представителя, то Европа - в расчете на благопри-
ятный отзыв - непременно указала бы ему на своих людей науки.
Гостя, конечно, интересовали бы не исключительные личности, но
общий тип <ученого>, высший в европейском обществе.
И вот оказывается, что сегодняшний ученый - прототип чело-
века массы. Не случайно, не в силу индивидуальных недостатков,
по потому, что сама наука - корень нашей цивилизации - автома-
тически превращает его в первобытного человека, в современно-
го варвара.
Это уже не ново, отмечено много раз, но, лишь введенный в
общую схему нашего исследования, факт получает полный смысл,
и угрожающее значение его выступает с очевидной ясностью.
Экспериментальная наука появляется в конце XVI века с Га-
лилеем; в конце XVII века Ньютон дает ей основные установки, и
в середине XVIII она начинает развиваться. Развитие любого
явления существенно отличается от самой основы его, оно подчи-
нено иным условиям. Так, на пример, основные начала <физики>
(собирательное имя экспериментальных наук) требуют объеди-
няющего усилия, синтеза; это и было делом Ньюгона и его совре-
менников. Но развитие физики поставило и задачу обратного
характера. Чтобы двигать науку вперед, люди науки должны спе-
циализироваться люди науки, но не сама наука. Наука не специаль-
ность, если бы она ею была, она тем самым не была бы истинной.
Даже эмпирическая наука, взятая в целом, перестает быть истин-
ной, как только она оторвана от математики, от логики, от филосо-
фии. Но исследовательская работа неизбежно требует специали-
зации.
Было бы очень интересно и много полезнее, чем кажется на
первый взгляд, написать историю физических и биологических
наук, показав как росла специализация в работе исследователя.
Такая история показала бы, как ученые от поколения к поколе-
нию все больше ограничивают себя, как поле их духовной дея-
тельности все суживается. Но главный вывод был бы не в этом,
а в обратной стороне этого факта в том, что ученые от поколения
к поколению - в силу того, что они все более ограничивают круг
своей деятельности, - постепенно теряют связь с остальными об-
ластями науки, не могут охватить мир как целое, т.е. утрачивают
то, что единственно заслуживает имени европейской науки, куль-
туры, цивилизации.
Специализация наук начинается как раз в ту эпоху, которая
назвала цивилизованного человека <энциклопедическим>. XIX
век начал свою историю под водительством людей, которые жили
еще как энциклопедисты, хотя их творческая работа носила уже
печать специализации. В следующем поколении центр тяжести
перемещается: специализация в каждом ученом оттесняет общую
культуру на задний план. Около 890 г., когда третье поколение
взяло на себя духовное водительство в Европе, мы видим уже
новый тип ученого, беспримерный в истории. Это - человек, кото-
рый из всего, что необходимо знать, знаком лишь с одной из наук,
да и из той он знает лишь малую часть, в которой непосредствен-
но работает. Он даже считает достоинством отсутствие интереса
ко всему, что лежит за пределами его узкой специальности, и
называет <дилетантством> всякий интерес к широкому знанию.
Этому типу ученого действительно удалось на своем узком
секторе сделать новые открытия и продвинуть свою науку -
которую он сам едва знает, - а попутно послужить и всей сово-
купности знаний, которую он сознательно игнорирует. Как же
это стало возможным? Как это возможно сейчас? Mil стоим
здесь перед парадоксальным, невероятным и в то же время нео-
споримым фактом: экспериментальные науки развились главным
образом благодаря работе людей посредственных, даже более чем
посредственных. Иначе говоря, современная наука, корень и сим-
вол нашей цивилизации, впустила в свои недра человека зауряд-
ного и позволила ему работать с видимым успехом. Причина
этого - в том факте, который является одновременно и огромным
достижением, и грозной опасностью для новой науки и для всей
цивилизации, направляемой и представляемой наукой; а именно -
в механизации.
Большая часть работы в физике или биологии состоит в
механических операциях, доступных каждому или почти каждо-
му. Для производства бесчисленных исследований наука подраз-
делена на мелкие участки, и исследователь может спокойно со-
средоточиться на одном из них, оставив без внимания остальные.
Серьезность и точность методов исследования позволяют приме-
нять это временное, но вполне реальное расчленение науки для
практических целей. Работа, ведущаяся этими методами, идет ме-
ханически, как машина, и, для того, чтобы получить результаты,
научному работнику вовсе не нужно обладать обширными знани-
ями общего характера. Таким образом, большинство ученых спо-
собствуют общему прогрессу науки, не выходя из узких рамок
своей лаборатории, замурованные в ней, как пчелы в сотах.
Но это создает крайне странную касту. Исследователь, от-
крывший новое явление, невольно проникается сознанием своей
мощи и уверенностью в себе. Его открытие дает ему право-
вернее, некоторое подобие права - считать себя <знатоком>. В
действительности он обладает лишь крохой знания, которая в
совокупности с другими крохами, которыми он не обладает, со-
ставляет подлинное знание. Такова внутренняя природа спе-
циалиста - типа, который в начале нашего века достиг необыкно-
венного развития. Специалист очень хорошо <знает> лишь свой
крохотный уголок вселенной; но ровно ничего не знает обо всем
остальном.
Вот законченный портрет странного человека, которого я по-
казал с обеих сторон. Я уже сказал, что это не имеет прецедента
во всей истории. Теперь <специалист> служит нам как яркий,
конкретный пример <нового человека> и позволяет нам разгля-
деть весь радикализм его новизны. Раньше людей можно было
разделить на образованных и необразованных, на более или ме-
нее образованных и более или менее необразованных. Но <спе-
циалиста> нельзя подвести ни под одну из .этих категорий. Его
нельзя назвать образованным, так как он полный невежда во
всем, что не входит в его специальность; он и не невежда, так как
он все-таки <человек науки> и знает в совершенстве свой кро-
хотный уголок - вселенной. Мы должны были бы назвать его
<ученым невеждой>, и это очень серьезно, это значит, что во всех
вопросах, ему неизвестных, он поведет себя не как человек, незна-
комый с делом, но с авторитетом и амбицией, присущими знатоку
и специалисту.
И действительно, поведение <специалиста> этим отличается. В
политике, в искусстве, в социальной жизни, в остальных науках он
держится примитивных взглядов полного невежды, но излагает
их и отстаивает с авторитетом и самоуверенностью, не принимая
возражений компетентных специалистов. Поистине парадокс!
Цивилизация, дав ему специальность, сделала его самодовольным
и наглухо замкнутым в своих пределах; внутреннее ощущение
своего достоинства и ценности заставляет его поддерживать свой
<авторитет> и вне узкой сферы, вне специальности. Оказывается,
даже человек высокой квалификации, ученый специалист - каза-
лось бы, прямая противоположность человека массы - может во
многих случаях вести себя точь-в-точь так же.
Это приходится понимать буквально. Достаточно взглянуть,
как неумно ведут себя сегодня во всех жизненных вопросах - в
политике, в искусстве, в религии - паши <люди науки>, а за ними
врачи, инженеры, экономисты, учителя. Как убого и нелепо они
мыслят, судят, действуют. Непризнание авторитетов, отказ подчи-
няться кому бы то ни было - типичные черты человека массы -
достигают апогея именно у этих довольно квалифицированных
людей. Как раз эти люди символизируют и в значительной степе-
ни осуществляют современное господство масс, а их варварство -
непосредственная причина деморализации Европы. С другой сто-
роны, эти люди - наиболее яркое и убедительное доказательство
того, что цивилизация XIX века, предоставленная самой себе, до-
пустила возрождение примитивизма и варварства.
Прямой результат этой неумеренной специализации - тот
парадоксальный факт, что, хотя сегодня <ученых> больше, чем
когда-либо, подлинно образованных людей гораздо меньше, чем,
например, в 1750 г. И хуже всего то, что вращающие <ворот
науки> не в состоянии обеспечить подлинный ее прогресс. Для
этого необходимо время от времени регулировать ее развитие,
производить реконструкцию, перегруппировку, унификацию; но
эта работа требует синтетических способностей, а синтез стано-
вится все труднее, так как поле действия расширяется, включая
новые и новые области. Ньютон мог построить свою теорию
физики без особых познаний в философии, Эйнштейн уже дол-
жен был хорошо знать Канта и Маха, чтобы прийти к своим
выводам. Кант и Мах (я беру эти имена лишь как символы той
огромной работы, какую проделал Эйнштейн) освободили ум
Эйнштейна, расчистили ему дорогу к открытиям. Но одного Эй-
нштейна мало. Физика вступает в едва ли не тягчайший из кри-
зисов своей истории; ее может спасти только новая <Энци-
клопедия>, более систематическая, чем первая.
Итак, специализация, которая в течение столетия обеспечивала
прогресс экспериментальных наук, приближается к состоянию, когда
она не сможет больше продолжать это дело, если новое поколе-
ние не снабдит ее более подходящей организацией и новыми
людьми.
Но если специалист не представляет себе внутреннего строе-
ния своей науки, еще меньше знает об исторических условиях,
необходимых для дальнейшего ее развития, - какова должна быть
структура общества и человеческой души, чтобы исследование
могло идти успешно? Заметный упадок интереса к научной рабо-
те, о котором я упоминал, - тревожный симптом для каждого, кто
сохранил верное представление о цивилизации; то представление,
которого обычно лишен типичный <ученый>, краса и гордость
нашей цивилизации. Он ведь верит, что цивилизация - это нечто
естественное, Богом данное, вроде земной коры или первобытного
леса.
XIII. Величайшая опасность - государство
При нормальном общественном порядке масса - это те, кто не
выступает активно. В этом ее предназначение. Она появилась на
свет, чтобы быть пассивной, чтобы кто-то влиял на нее, - направ-
лял, представлял, организовывал - вплоть до того момента, когда
она перестанет быть массой или по крайней мере захочет этого.
Но она появилась на свет не для того, чтобы выполнять все это
самой. Она должна подчинить свою жизнь высшему авторитету,
представленному отборным меньшинством. Можно спорить о том,
из кого состоит меньшинство; но кто бы это ни был, без него
бытие человечества утратило бы самую ценную, самую су-
щественную свою долю. В этом не может быть ни малейшего
сомнения, хотя Европа в течение целого столетия, подобно страу-
су, прячет голову под крыло, стараясь не замечать очевидной
истины. Это не личное мнение, основанное на отдельных фактах
и наблюдениях; это закон <социальной физики>, гораздо более
непреложный, чем закон Ньютона. В тот день, когда в Европе
вновь восторжествует подлинная философия* - единственное, что
может спасти Европу, - человечество снова поймет, что человек -
хочет он этого или нет - самой природой своей призван искать
высший авторитет. Если он находит его сам, он - избранный; если
нет, он - человек массы и нуждается в руководстве.
Стало быть, когда масса претендует на самочинную деятель-
ность, она тем самым восстает против собственной судьбы, против
своего назначения; и так как именно это она сейчас и делает, я и
говорю о восстании масс. Ибо единственное, что можно с пол-
ным правом и по существу назвать восстанием, это неприятие
собственной судьбы, восстание против самого себя. Восстание
Люцифера было бы, строго говоря, не меньше, если бы он претен-
довал не на место Бога, ему не предназначенное, а на место после-
днего из ангелов, что ему тоже не написано на роду. (Если бы
Люцифер был русским, как Толстой, он, вероятно, избрал бы вто-
рую форму восстания, которая не меньше направлена против Бога,
чем первая, более известная). Масса выступает самостоятельно
только в одном случае: когда она творит самосуд; другого ей не
дано. Не совсем случайно суд Линча родился в Америке; ведь
Америка -в известном смысле рай для масс. Не случайно и то,
что сегодня, в эпоху господства масс, господствует и насилие, что
оно становится единственным доводом, возводится в доктрину.
Я давно уже отметил, что насилие становится в наше время обыч-
ным явлением, нормой**. Сейчас процесс достиг полного раз-
* Для господства философии вовсе не нужно, чтобы философы пра-
вили, как требовал в свое время Платон; не нужно также, чтобы прави-
тели философствовали, как требовалось впоследствии. Оба требования
в основе неверны. Для господства философии достаточно существо-
вать, т.е. чтобы философы были философами. За последние сто лет
философы занимаются чем угодно, только не философией - они стали
политиками, педагогами, литераторами или учеными.
<Расслабленная Испания> (1921).
вития, и это хороши?! признак - значит, теперь он поедет на убыль.
Насилие-становится предметом риторики, излюбленной темой пу-
стых краснобаев. Когда реальное историческое явление изжива-
ет себя, оно падает жертвой риторики и надолго остается ее пи-
щей. Реальность, как таковая, давно уже умерла, но имя ее живет
в устах риторов и, хотя это лишь слово, оно все же сохраняет еще
какую-то магическую силу.
Но даже если престиж насилия как цинично установленного
образа правления начинает падать, мы все же остаемся под его
властью, хотя и в иной форме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99