Между огнем и ле-
сом существует изначальная, мйогое освещающая связь. На месте:
сожженного леса потом вырастает урожай, и, если нужно увели-
чить сбор зерна, приходится снова очищать землю от леса.
Из горящего леса спасаются бегством животные. Массовый
ужас - это естественная, можно даже сказать, извечная реакция
животных на большой огонь, да и человеку была свойственна эта
реакция. Однако он овладел огнем, заполучил его в свои руки, и
теперь уже огню следовало его бояться. Эта новая власть овла-
дела старым страхом, в результате возник их удивительнейший
союз.
Раньше масса бежала от огня, теперь огонь обрел для нее
огромную притягательную силу. Известно магическое воздей-
ствие пожара на людские толпы. Людям мало очагов, каминов и
печей, которые семьи и другие группы совместного проживания
держат лично для себя, им нужен огонь, видимый издалека, кото-
рый можно окружить, вокруг которого можно быть всем вместе.
Как бы массовый страх, вывернутый наизнанку, торопит их на
место пожара, и, если он достаточно велик, они ощутят вокруг
него нечто вроде согревающего света, объединявшего их когда-
то. В мирные времена такое переживание достаточно редко. Масса,
как только она образуется, испытывает сильнейшие позывы к
разжиганию огня и использованию его притягательной силы для
ее собственного возрастания.
Воплощенный пережиток этих древних связей человек вносит
с собой каждый день и всюду - спички. Они предоставляют
собой упорядоченный лес из отдельных стволов, каждый с легко
сгорающей верхушкой. Можно зажечь их несколько штук одно-
временно или все сразу и так искусственно создать лесной по-
жар. Человек испытывает такое побуждение, но обычно этого не
делает, потому что мелкость масштаба лишает процесс свойствен-
ного ему блеска.
Но притягательность огня идет гораздо глубже. Люди не толь-
ко спешат к нему и стоят вокруг, есть древние обычаи, при кото-
рых они прямо уподобляют себя огню. Прекрасный пример здесь
- знаменитый танец огня индейцев навахо.
<Индейцы навахо из Нью-Мексико разжигают огромный кос-
тер и танцуют вокруг него ночь напролет. От заката до восхода
солнца представляется одиннадцать определенных актов. Как
только исчезает солнечный круг, начинается дикий танец в свете
огня. Танцующие почти обнажены, их голые тела раскрашены,
волосы распущены и развеваются, в руках особые палки с пучка-
ми перьев на конце. Дикими прыжками они приближаются к
высокому пламени. Делают они это неловко, как бы преодолевая
сопротивление, то на корточках, то почти ползком. Действитель-
но, пламя так горячо, что им приходится виться ужом, чтобы
подобраться к нему достаточно близко. Их цель - сунуть в огонь
перья на концах палок. Над ними держат круг, изображающий
солнце, вокруг которого и идет дикий танец. Каждый раз, когда
круг опускают и поднимают снова, танец меняется. Перед восхо-
дом солнца священный ритуал приближается к концу. Вперед
выходят раскрашенные белым мужчины, поджигают от раскален-
ных углей куски коры и снова в неистовстве носятся вокруг
костра, окутанные дымом, осыпая свои тела искрами и огнем.
Они впрыгивают прямо в раскаленные угли, полагаясь лишь на
белую краску, которая должна предохранять от опасных ожо-
гов> .
Они танцуют огонь, они становятся огнем. Их движения напо-
минают движения огня. Они поджигают то, что у них в руках, и
должно казаться, будто горят они сами. Под конец они выбива-
ют из тлеющего пепла последние искры, пока не появляется сол-
нце, принимающее от них эстафету огня, которую они прт
при заходе солнца.
Следовательно, огонь здесь - живая масса. Так же как другие^
индейцы в танце становятся буйволами, эти превращаются в огонь. ^
Для позднейших людей живой огонь, в который перевоплощают-'
ся навахо, стал просто символом массы. '',
Для каждого известного массового символа можно найти кон*1
кретную массу, которой он питается. Мы отнюдь не обречены^
здесь только на догадки. Стремление человека стать огнем, реак-^
тивировать этот древний символ сильно и в позднейших слож-'
ных культурах. Осажденные города, лишенные надежды на про-1
рыв блокады, часто губят себя огнем. Короли с двором, изгнан- '
ные без надежды на возвращение, сжигают себя. Примеры тому;
обнаруживаются в древних культурах Средиземноморья, так же^
как у индийцев и китайцев. Средневековье с его верой в адский
огонь довольствовалось отдельными еретиками, горевшими вмес- "
то всей собравшейся публики. Она посылала своих, так сказать,
представителей в ад и видела, что они и в самом деле горят.
Представляет огромный интерес анализ значения огня в различ-
ных религиях. Но имел бы смысл лишь достаточно детальный.
анализ, поэтому нам придется оставить его на потом. Однако уже 1
здесь нужно подробно остановиться на значении импульсивных
поджогов, осуществляемых отдельными персонами, для самих этих
персон, которые действуют и существуют действительно изоли-
рованно, не принадлежа к определенным политическим или рели-1
гиозным кругам. '"
Крепелин описывает историю одинокой пожилой женщины,^
которая за свою жизнь совершила около 20 поджогов, первые -1
еще ребенком. За поджоги ее шесть раз судили, и 24 года оягЛ
провела в тюрьме. У нее в голове все время была одна мысль, j
навязчивая идея: <Если бы то или это горело...>. Какая-то неви-^
димая сила толкала ее на поджог, она не могла ей противиться,'
особенно если в кармане были спички. Она сама охотно и весьма
подробно во всем признавалась, заявляя, что ей хочется смотреть
на огонь. Она еще в раннем возрасте поняла, что огонь - это *
средство привлечь людей. Возможно, толпа, собравшаяся вокруг ^
огня, была ее первым переживанием массы. Потом уже массу
было легко заменить огнем. Когда ее обвиняли или когда она
обвиняла себя сама, то испытывала наслаждение от того, что все
на нее смотрят. Именно этого она желала: она хотела стать ог-
нем, привлекающим к себе всех. Следовательно, ее поджигатель-
ство имело двоякий характер. Прежде всего, она стремилась быть
частью массы, созерцающей огонь. Он во всех глазах одновре-
менно, он соединяет все глаза одной могучей скрепой. У нее
никогда не было возможности стать частью массы - ни в бедные
ранние годы, когда она жила изолированно, ни, разумеется, в ее
бесконечные тюремные сроки. Позже, когда пожар уже догорал,
и масса грозила исчезнуть, она сохраняла ей жизнь, сама внезапно
превращаясь в огонь. Это было элементарно: она признавалась в
поджоге. И чем подробнее был рассказ, чем больше она говорила,
тем дольше на нее смотрели, тем дольше она сама была огнем.
Случаи такого рода не столь редки, как можно было бы ду-
мать. Даже не имея всегда столь экстремального характера, они
неопровержимо свидетельствуют - если глядеть с точки зрения
изолированного индивида - о связи огня и массы.
Море
Море многократно, оно в движении, в собственной тесной внут-
ренней связи. Многократное в нем - это волны, из которых оно
состоит. Они бесчисленны, того, кто в море, они окружают со
всех сторон. Равномерность их движения не исключает их разли-
чий по величине. Они не бывают в покое. Ветер, приходящий
извне, направляет их движение: они ударяют туда или сюда - все
по его приказу. В плотности соединения волн выражается то, что
охотно ощущают также люди в массе: податливость каждого
перед другими, как будто он - они, как будто он не отграничен от
остальных - зависимость, из которой не может быть выхода, а
также ощущение мощи, порыва, которое она дарит каждому, а
значит и всем вместе. Подлинной природы связи между людьми
мы не знаем. И море не объясняет ее, оно ее выражает.
Кроме многократности волн у моря есть еще многократность
капель. Они, однако, остаются каплями лишь пока не связаны
друг с другом. В их малости и разделенности сквозит бессилие.
Они почти ничто и вызывают в наблюдателе лишь сострадание.
Можно опустить руку в воду, поднять ее и смотреть, как вяло и
поодиночке скатываются капли. Им сострадаешь как безнадежно
одиноким людям. Капли считаются только тогда, когда их уже
невозможно сосчитать, когда они вместе мощной волной устрем-
ляются ввысь.
Море имеет голос, очень изменчивый и слышимый без-
остановочно. В его интонации тысячи голосов. Люди вкладывают
в него многое: терпение, боль, гнев. Но самое впечатляющее в
этом голосе - его густота. Море никогда не спИт. Человек слы-
шит его днем и ночью, сквозь годы и десятилетия; он знает, что
мог бы слышать его и столетия назад. В своем тяжком покое, как
и в возмущении, оно напоминает особенное существо, единствен-
но с которым оно и делит эти свои качества в полном объеме -
массу. Однако у него есть еще постоянство, которого ей недоста-
ет. Оно не иссякает и не исчезает время от времени, оно есть
всегда. Величайшему и вечно тщетному стремлению массы - стрем-
лению продолжать существовать - оно предстоит как уже осуще-
ствленное.
Море всеохватно и ненаполнимо. Все реки, потоки и облака,
вся земная вода могла бы излиться в море, и его бы от этого не
прибавилось: оно будто бы никогда не меняется, всегда есть ощу-
щение, будто это одно и то же море. Значит, <оно так велико, что
может служить примером массе, которая всегда стремится стать
больше, чем она есть. Массе хочется стать большой, как море, и,
чтобы этого достигнуть, она притягивает к себе все больше лю-
дей. В слове <океан> море как бы возводится в свое церемони-
альное достоинство. Океан универсален, он дотягивается всюду, ,
омывает любую землю, в нем, по представлениям древних, плавает ;j
Земля. Не будь море ненаполнимым, у массы не было бы образа
ее собственной ненасытности. Она не могла бы так осознавать
свое глубокое и темное влечение к поглощению все большего и
большего количества людей. Океан же, естественно стоящий пе-
ред ее глазами, дает ей мифическое право необоримого стремле-
ния к универсальности.
Хотя море изменчиво в своих аффектах - может быть уми-
ротворенным или грозным, может взорваться штормом, оно все-
гда налицо. Известно, где оно: его положение открыто, не за-
маскировано. Оно не возникает вдруг там, где прежде ничего не
было. Таинственность и внезапность, свойственные огню, у него
отсутствуют: огонь появляется будто из ничего, выпрыгивает
как опасный хищник, его можно ждать повсюду. Моря ждешь
только там, где, как совершенно точно знаешь, оно есть.
Но нельзя сказать, что у моря нет тайн. Тайна, однако, заклю-
чается не в его внезапности, а в его содержании. Массовидная
жизнь, которой оно исполнено, свойственна морю так же, как его
открытое постоянство. Его величие еще больше возрастает, ког-
да думаешь о его содержании: о всех растениях, всех животных,
неисчислимое количество которых оно укрывает.
У моря нет внутренних границ, оно не делится на народы и
страны. У него один язык, повсюду тот же. Нет, так сказать, ни
единого человека^ который мог бы из него выделиться. Оно слиш-
ком всеохватно, чтобы точно соответствовать какой-нибудь из
известных нам масс. Но оно есть образец покоящейся в себе
гуманности, в которую впадает вся жизнь и которая все в себя
вбирает.
Дождь
Повсюду, а особенно там, где он бывает редко, дождь перед
тем, как ему пролиться, выглядит единством. Он приплывает в
виде облака, покрывающего небо, становится темно, перед тем, как
пойти дождю, все окутывается серым. Мгновение, когда дождь
вот-вот хлынет, более едино, наверное, в сознании людей, чем в
самом своем существе. Ибо человек жаждет этого мгновения:
выпадет ли дождь - это, может быть, вопрос жизни и смерти. Его
непросто умолить, приходится прибегать к колдовству; существу-
ют многочисленные и действительно многообразные методы его
привлечения.
Дождь падает множеством капель. Их видно, особенно их на-
правление. Во всех языках говорится, что дождь падает. Люди
воспринимают его в виде параллельных штрихов, многочисленность
падающих капель подчеркивает его направление. Нет другого
направления, впечатляющего человека более, чем падение; все ос-
тальные по сравнению с ним - это что-то отклоняющееся, вторич-
ное. Падение - то, чего человек сызмала боится и против чего
сильнее всего старается вооружиться в жизни. Он учится пре-
дохраняться от падения, а кто не может научиться, с определенно-
го возраста смешон или опасней. Дождь же, в противополож-
ность человеку, должен падать. Ничто не падает так часто и в
таком количестве, как дождь.
Возможно, количество капель чуть-чуть ослабляет тяжесть и
твердость падения. Их частые удары создают приятный шум.
Чувствовать их на коже приятно. Может быть, важно, что в
переживании дождя участвуют три чувства: зрение, слух, осяза-
ние. Все эти чувства вместе передают его в ощущении как мно-
гочисленное. От него легко спрятаться. Он редко бывает опасен
и чаще всего заключает человека в приятные тесные объятия.
Удары капель воспринимаются как равномерные. Парал-
лельность штрихов, одинаковость ударов, одно и то же чувство
влажности, вызываемое каплями на коже, - все будто делается
для того, чтобы подчеркнуть одинаковость капель. Дождь может
идти сильнее или тише, быть густым или не очень. Количество
капель колеблется в очень широких пределах. Никто и никогда
не рассчитывает на его постоянное усиление, наоборот, известно,
что он кончится, и конец этот означает, что катили бесследно уй-
дут в землю.
В той мере, в какой дождь является массовым символом, он не
напоминает о фазе стремительного и неуклонного прироста, кото-
рую символизирует огонь. В нем нет ничего от константности,
хотя есть иногда кое-что от неисчерпаемости моря. Дождь - это
масса в момент ее разрядки, а это одновременно и момент распа-
да. Облака, из которых он возникает, исходят им, капли падают
потому, что уже не могут держаться вместе, и остается пока неяс-
но, смогут ли они (и если да, то как) вновь найти друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99