Веберами, Дюрктейма-
ми, Парсонами, Скиннерами, говоря только об умерших и не бес-
покоя живых. Аналогичные выводы они просто облачают в бо-
лее рафинированную форму. Их наука более приглажена и, на-
зывая вещи своими именами, более идеологизирована.
В любом случае она более приемлема для интеллигентской и
университетской среды, имеющей левую ориентацию, в стране, где
власть всегда оставалась в руках правых и центра. Эта среда
продолжила развитие идей и самих общественных наук, не воз-
вращаясь к скомпрометировавшим себя вопросам. Что касается
Ле Бона, то его сразу же исключили из этой среды. Как будто
его и не было.
<В. первую очередь он сам противостоял французской униве-
рситетской организации, которая никогда не признала авторитетной ни
одну из его амбициозных научных работ, за исключением <Психоло-
гии толп>: ее постигла участь замалчивания>.
Третья причина заключается в том, что любые партии, сред-
ства массовой информации, так же как и специалисты в области
рекламы или пропаганды, используют его принципы, я бы сказал,
его рецепты и трюки. Однако никто не собирается в этом призна-
ваться, поскольку в этом случае весь пропагандистский инстру-
ментарий разных партий, дефиле руководителей на телевизион-
ных экранах, зондирования общественного мнения предстанут тем,
что они есть на самом деле: элементами массовой стратегии, бази-
рующейся на иррациональности. О массах охотно рассуждали бы
как о неразумных, но нельзя: ведь им внушают как раз обратное.
Впрочем, психология и политика существуют отдельно одна
от другой. На разные голоса кричат о том, что первая не слиш-
ком важна для второй. Проясним этот момент. Разумеется, есть
политика, для которой психологии не существует, точно так же,
как есть психология, для которой не существует политики. Тогда
как политика, являющаяся психологией, и психология, являющая-
ся политикой, беспокоят одновременно и защитников классичес-
кой концепции революции и демократии, и защитников чистой
науки. И беспокоит Ле Бон, соединивший то, что все предпочита-
ли разводить. Он поставил нас перед лицом фактов, с которыми
трудно мириться. 06 этом свидетельствует знаменитый немецкий
экономист Шумпетер:
<Значимость иррациональных элементов в политике может всегда
связываться с именем Гюстава Ле Бона, основателя, по крайней мере
первого теоретика, психологии толп. Подчеркивая, хотя и с некоторым
преувеличением, реалии человеческого поведения в условиях массовых
скоплений ... автор поставил нас перед лицом зловещих явлений, о
которых каждый знал, но которым никто не желал смотреть в лицо, и
тем самым нанес серьезный удар по той концепции человеческой при-
роды, на которой зиждется классическая доктрина демократии и де-
мократическая легенда о революциях>.
Наконец, четвертую причину мы находим в его политическом
влиянии. Его идеи, рожденные во Франции, были переняты фа-
шистской идеологией и практикой. Разумеется, их систематически
применяли для завоевания власти почти повсюду. Но в Герма-
нии и в Италии, и только там, его признавали безоговорочно.
Таким образом, все проясняется. Если вы спросите, почему Ле
Бона следует игнорировать, вам ответят: <Ведь это фашист>. Вот
так! Если бы желали предать аутодафе без огня и пламени книги,
проповедующие идеи, аналогичные его идеям, то нужно было бы
к ним добавить произведения, например, Фрейда и Макса Вебера.
Все, что направлено против последнего, в равной мере может
быть выдвинуто и против Ле Бона. За исключением того, что
ему выпала незавидная честь быть прочтенным Муссолини и
Гитлером. Флобер об этом говорил: <Почести бесчестят>. Они
также и предают забвению.
Нет ничего более естественного в этих обстоятельствах, чем
осудить создателя психологии толп. Даже если мы знаем из его
произведений, что он предпочитал муки демократии безмятежно-
сти диктатур. Ратуя за первую, он видел во второй лишь крайнее
средство. По его мнению, любая диктатура отвечает требованиям
кризисной ситуации и должна исчезать вместе с самим кризисом:
<Их полезность преходяща, их власть должна быть недолговеч-
ной>. Продлеваемые и поддерживаемые сверх необходимого, они
приводят любое общество к двум смертельным опасностям: раз-
мыванию ценностей и падению нравов. Он тем самым предосте-
регал французов, на протяжении века уже испытывавших на себе
власть двух Наполеонов, против искушений и риска новой дикта-
туры. В конечном счете он желал сохранить свободы во Фран-
ции, для которой единственная революция закрыла бы путь дру-
гим. Он безапелляционно осуждает любые формы диктатуры,
включая ту, которую ему вменяют в вину: фашистскую диктату-
ру. Так что наклеенный ему ярлык был, мягко говоря, предельно
неточным. Признаюсь, я бы не рискнул нарушить это молчание,
если бы не обнаружил, что оно существовало только во Фран-
ции. Немецкие мыслители первой величины, убежденные антифа-
шисты Брох, Шумлетер, Адорно, не стесняясь обращались к Ле
Бону, чтобы уяснить явление тоталитаризма и бороться с ним.
Адорно идет дальше и разоблачает идею об исключительной связи
психологии толп с фашизмом как просто слишком удобный преддог:
<Почему же, - задается он вопросом, - прикладная психология групп,
которую мы здесь обсуждаем, более специфична для фашизма, чем боль-
шинство других течений, исследующих средства массовой поддерж-
ки? ...ни Фрейд, ни Ле Бон не предполагали подобного отличия. Они
говорили о толпах <как таковых>, не делая различий между полити-
ческими целями вовлеченных групп>.
Как человек .не может избавиться от своей тени, так и все
поколение может постигать идеи и судить о них, только соотнося
их со своими идеями и собственным опытом. А последние толка-
ют нас к остракизму по отношению к Ле Бону и к психологии
масс в целом. Мне нужно было показать -здесь причины этого,
очистив их от всего необоснованного. Я не стремился их обсуж-
дать прежде оговорок, которые я разделяю. На этом моя роль
биографа заканчивается.
Глава четвертая
ОТКРЫТИЕ ТОЛП
Когда массы обнаружили себя почти повсюду в Европе, угро-
жая социальной системе, возник вопрос: так что же такое толпа?
На него были даны три ответа, в такой же степени неполные, как
и универсальные. Вот они:
- Толпы представляют собой скопления людей, которые объе-
диняются вне учреждений и вопреки им на временных основани-
ях. Одним словом, толпы асоциальны и асоциальным образом
сформированы. Они являются результатом временного или не-
прерывного разложения групп или классов. Рабочий или любой
наемный работник, покидающий мастерскую или контору, чтобы
вернуться к себе домой, к своей семье, на час или два ускользает
из обычных рамок общества. Он находится на улице или в метро
как частичка кишащей многочисленной толпы. Как прогуливаю-
щийся или зевака он притягивается скоплением людей и раство-
ряется в бурных утехах. Бодлер в <Парижском Сплине> описал
это как <искусство>:
<Прогуливающегося человека, одинокого и задумчивого, притягивает
необычное упоение этого всеобщего единения. Тот, кто легко присоеди-
няется к толпе, понимает лихорадочный восторг, который никогда не
будет доступен ни эгоисту, закрытому, как сундук, ни лентяю, сидящему
в своей раковине, как моллюск>.
Толпа еще соответствует понятиям <чернь>, <сброд>, <люм-
пен-пролетариат>, короче говоря, тому, что во все времена назы-
валось плебсом. Это мужчины и женщины, не принадлежащие к
определенным общественным группам, существующие за грани-
цами социальной структуры, оттесненные в гетто или предместья,
без определенных занятий и целей, живущие вне закона и обыча-
ев. По крайней мере, предполагается, что это так. Тогда толпа
представляет собой груду разрозненных социальных элементов,
отбросов общества, выметенных за пределы социума и поэтому
враждебных ему. Она, следовательно, не является для социолога
ни самобытным феноменом, ни феноменом значительным или но-
вым, это просто эпифеномен. Она даже не предмет науки. На нее
смотрят как на некое повреждение, случившееся в результате
нарушения естественного хода вещей. Общество являет собой
порядок, а толпа - это беспорядок и в конечном счете явление
скорее коллективное, чем социальное.
- Толпы безумны, таков второй ответ. Цепкая, как плющ, эта,
так сказать, истина передается из поколения в поколение. ,
говорят англичане, чтобы описать то состояние обожания, в кото-
ром пребывает толпа поклонников популярного певца - обезу-
мевшие фаны, или восторг тысяч зрителей на стадионе, которые
вскакивают, как один, размахивая флажками и плакатами, когда
их футбольная команда забивает гол. Безумие и в беспорядоч-
ном движении масс, желающих видеть знаменитую личность, и в
толпе, бросающейся на человека, чтобы его линчевать, выносящей
ему приговор, не убедившись в его вине. Это массовые нашест-
вия верующих в места, где совершится чудо: в Лурд или в Фатиму.
Бесчисленные легенды и книги, озаглавленные, например, <Нео-
бычайные народные заблуждения и безумие толпы>, полные ко-
лоритных деталей, описывают безграничный восторг или безу-
держную панику народных масс, облетают континенты, бичуя или
воспевая. Фанатично преданные религии или какой-то личности,
они следуют за ними, как евреи за своим ложным мессией, хрис-
тиане за своими фанатичными монахами, вплоть до катастрофы.
Следуя своему капризу, они сегодня сжигают то, чему вчера по-
клонялись. Они беспрестанно меняют свои убеждения и превра-
щают события исторического значения е причудливый карнавал
или в кровавую бойню, смотря по обстоятельствам.
Живописные толпы, толпы экстравагантные, они всегда по-
рождали воодушевление и будоражили воображение свидетелей,
чудом оставшихся трезво мыслящими. Они описывают их под-
виги то как витание в облаках корабля дураков, то как бесчин-
ства банды преступников. Рассказы достигают дантовских масш-
табов, когда их авторы подробно описывают вам, <как если бы.
вы там были>, огромные колонны десятков и сотен тысяч людей,
крестоносцев или средневековых еретиков, которые, связанные
общей иллюзией, покидают семьи, свое добро, очаги и, невзирая на
свою веру, без малейших колебаний и угрызений совести преда-
ются страшнейшим разрушениям, чудовищной резне. Если эта их
вера угасает, они следуют другой и с тем же упорством устремля-
ются к повой иллюзии. Они приносят ей такие же невероятные
жертвы и совершают в угоду ей такие же жестокие преступления.
В сознании рассказчиков, как и в сознании читателей, присту-
пы, происходящие с толпой, выглядят как приступы безумия, ко-
торые подпитывают мрачные видения, приподнимают завесу над
потаенной стороной человеческой натуры и высвобождают ее,
выставляя напоказ. Их нрав выходит за пределы общепринятого,
это нрав исступленный, патологический, очаровывающий, так как,
по словом Клоделя, <порядок - это наслаждение разума, а. беспо-
рядок - это лихорадка воображения>. Впрочем, если не считать
этой зрелищной стороны, можно было бы сказать, что толпы не
представляют никакого интереса. У них нет ничего, кроме иллю-
зорности видений, и они по-настоящему не оказывают влияния на
ход истории.
- Третий ответ выглядит отягощающей добавкой к двум пер-
вым: толпы преступны. Будучи сбродом и жульем, они состоят
из людей разгневанных, которые нападают, оскорбляют и громят
все подряд. Это воплощение беспричинной, разнузданной жесто-
кости, стихийного бушевания массы, несанкционированно собрав-
шейся вместе. Действия против личности, грабежи - все это в ее
духе. Она противодействует властям и абсолютно не признает
законов. К концу девятнадцатого века толпы все более множат-
ся. Их непредсказуемые действия тревожат власти. Именно тог-
да начинают усиленно говорить о <преступных толпах>, об этих
объединенных коллективных преступниках, которые угрожают
безопасности государства и причиняют беспокойство гражданам.
Невозможность их схватить, покарать, возложить на конкретного
человека ответственность за их действия в целом приводит в
замешательство юристов и делает произвольным всякий закон,
который следовало бы к ним применить. Большее, что можно
сделать - это остановить нескольких случайных людей, просто
статистов или же невинных свидетелей, так же отличающихся от
этого разъяренного чудовища, как тихая волна от бушующего
шторма.
И неслучайно, что среди первых, кто взялся объяснить пове-
дение толп, фигурирует Ломброзо, чья теория врожденной пре-
ступности получила большую известность. Согласно ей, толпы
состоят из индивидов с делинквентными наклонностями или идут
за такими людьми. Ломброзо утверждает, что психология масс
просто-напросто может трактоваться как часть <криминальной
антропологии, поскольку криминальность составляет неотъемле-
мый элемент всякой толпы>. Это имеет отношение к еще более
общей тенденции, новой для того времени: к попытке создания
юридической доктрины для наказания коллективных деяний, про-
тиворечащих закону:
<Что своевременно, - пишет Фоконие в 1920 г., - так это стремление
ввести в уголовное право принцип криминальности толп и их ответ-
ственности>.
Итальянец Сигеле продолжил теорию своего соотечественника
Ломброзо. Он первым придал специальный смысл термину <кри-
минальные толпы>. В этом качестве для него выступают все
социальные движения, политические группы - от анархистов до
социалистов и, разумеется, бастующие рабочие, участники улич-
ных митингов и т.п. Его исследование готовит почву для запус-
ка репрессивного аппарата, формируя мнение и снабжая аргумен-
тами, подтверждением если не правоведов, то политиков.
Итак, толпы открыли себе путь в политику посредством кри-
минального аспекта. Это криминальность, которую стоит описать
и понять, так как она объясняет их жестокость, террористические
действия и разрушительные инстинкты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99