Правда, эти границы были не
так значительны, как сегодняшние Пиренеи, Альпы, Рейн, Ламанш,
Гибралтар и т.д.; но это только доказывает, что <естественность>
границ относительна. Она зависит от военных и экономических
средств эпохи.
Историческая реальность пресловутых <естественных границ>
просто в том, что они мешают одному народу завоевать другой.
Затрудняя одним и общение, и вторжение, они защищают других.
Идея <естественных границ> предполагает, таким образом, еще
более естественную возможность распространения и слияния на-
родов. Только материальные преграды, по-видимому, могут этому
воспрепятствовать. Вчерашние и позавчерашние границы кажут-
ся нам сегодня не опорой государств, а препятствием, на которое
натыкается национальная идея, стремясь объединять нацию. Не-
смотря на это, мы пытаемся придать сегодняшним границам окон-
чательное и решающее значение, хотя новые средства сообщения
и новое оружие уже свели к нулю роль этих препятствий.
Какую же роль играли границы при образовании государств-
наций, если они эти государства не создали? Ответ ясен и очень
важен, чтобы понять основное различие между государством-на-
цией и государством-городом. Границы служили тому, чтобы уп-
рочить ужо достигнутое государственное единство. Следовательно,
они не были началом, толчком к образованию нации; наоборот,
вначале они были тормозом и лишь впоследствии, когда их пре-
одолели, они стали материальным средством к обеспечению единства.
Точно такую же роль играли раса и язык. Вовсе не природ-
ная общность расы и языка создавала нацию, наоборот: нацио-
нальное государство в своей тяге к объединению должно было
бороться с множеством <рас> и <языков>. Лишьпослетого, как
эти препятствия энергично устранили, создалось относительное
однообразие расы и языка, которые теперь со своей стороны ук-
репляли чувство единства.
Итак, нам не остается ничего иною, как исправить традицион-
ное искажение идеи национального государства и свыкнуться с
мыслью, что как раз те три основы, на которых оно якобы поко-
ится, были главными препятствиями его развитию. Конечно, ис-
правив искажение, я покажусь тем самым, кто его совершил.
Секрет успеха национального государства надо искать в его
специфически государственной деятельности, планах, стремлениях,
словом, в политике, а не в посторонних областях, биологии или
географии.
Почему в конце концов для объяснения чудесного расцвета
национальных государств стали прибегать к расе, языку, террито-
рии? Да просто потому, что в этих государствах мы находим
тесную связь и единство интересов отдельной личности с обще-
ственной властью, чего не было в античном государстве. 3 Афи-
нах и в Риме лишь немногие из жителей были государством;
остальные - рабы, наемники, провинциалы, колоны - были только
подданными. В Англии, Франции, Испании, Германии никогда не
было просто <подданных>; каждый был членом, участником един-
ства. Формы государственного единства, особенно юридические,
очень различны в разные эпохи. Были крупные различия в ран-
гах и в личном положении, были классы привилегированные и
классы обездоленные; но, учитывая реальную политическую си-
туацию каждой эпохи, принимая во внимание дух ее, мы приходим
к неоспоримому заключению, что каждый <подданный> был ак-
тивным членом государства, соучастником и сотрудником его.
Любое государство - первобытное, античное, средневековое
или современное - это всегда призыв, который одна группа людей
обращает к другим группам, чтобы вместе что-то делать. Дело
это, каковы бы ни были его промежуточные ступени, сводится к
созданию какой-то новой формы общей жизни. Государство неот-
делимо от проектов жизни, программы дел или поведения. Раз-
ные государственные формы возникают из тех разных форм, в
которых инициативная группа осуществляет сотрудничество с
другими. Античному государству никогда не удавалось слиться с
этими <другими>. Рим правит Италией и провинциями, он вос-
питывает их население, но он не поднимает их до себя, не объеди-
няется с ними. Даже в самом Риме дело но доходит до полити-
ческого слияния граждан. Не надо забывать, что в эпоху респуб-
лики, строго говоря, было два Рима: сенат и парод. Государствен-
ное единство никогда не шло дальше внешнего объединения от-
дельных групп, которые оставались разъединенными и чуждыми.
Поэтому Империя перед лицом внешней угрозы не могла рассчи-
тывать на патриотизм <остальных>, присоединенных групп - и
вынуждена была обороняться только бюрократическими и воен-
ными методами.
Неспособность всех греческих и римских групп к слиянию с
другими группами имеет глубокие причины, которые мы здесь не
можем исследовать; они сводятся к тому, что античный человек
слишком элементарно и грубо представлял себе сотрудничество
государства с населением; для него оно сводилось к взаимоотно-
шению правителей и подчиненных*. Риму было дано повелевать,
а не подчиняться; всем прочим - подчиняться, но не повелевать.
Таким образом, государство овеществляется в городе, обнесенном
стенами.
Новые народы приносят с собой новое, менее материальное
понятие государства. Поскольку государство - призыв к совмес-
тному делу, то сущность его чисто динамическая; оно - деяние,
общность действия. Каждый, кто примыкает к общему делу, -
действующая частица государства, политический субъект. Раса,
кровь, язык, географическая родина, социальный слой - все это
имеет второстепенное значение. Право на политическое единство
дается не прошлым - древним, традиционным, фатальным, неизме-
няемым, а будущим, определенным планом совместной деятельно-
сти. Не то, чем мы вчера были, но то, чем все вместо завтра будем,
- вот что соединяет нас в одно государство. Отсюда та легкость,
с какой на Западе политическое единство переходит границы, в
которых было закопано государство античное. Ведь европеец, в
противоположность человеку античному, обращен лицом к буду-
щему, сознательно живет в нем и к нему приноравливает свое
поведение.
Политический импульс такого рода неизбежно побуждает к
образованию все более обширного единства, и в принципе ничто
не может удержать его. Способность к слиянию безгранична, не
только у народов, но и у социальных классов внутри националь-
ного государства. По мере того, как растут территория и населе-
ние, совместная жизнь внутри страны унифицируется. Националь-
ное государство в корне своем демократично, и это гораздо важ-
нее, чем все различия форм правления.
* Дарование гражданства всем обитателям Империи, которое как
бы опровергает наше утверждение, в действительности подтверждает его.
К этому времени гражданство потеряло свое политическое значение и
стало пустым титулом или же служебным обязательством к государ-
ству. От цивилизации, которая принципиально признавала рабство,
ничего иного и нельзя было ожидать. В наших <нациях> рабство оста-
валось пережитком.
Любопытно, как каждое определение, которое выводит нацию
из какой-то общности в прошлом, в конце концов приводит к
формуле Ренана, потому что в ней к расе, языку и общности
традиции присоединяется еще один признак: нация - это <ежед-
невный плебисцит>. Но правильно ли понимают эти слова? Не
можем ли мы сейчас вложить в него содержание со знаком, про-
тивоположным тому, который дал ему Ренан, и притом гораздо
более истинное?
<Общая слава в прошлом, общая воля в настоящем; воспоми-
нание о великих делах и готовность к ним - вот существенные
условия для создания народа... Позади - наследие славы и раска-
яния, впереди - общая программа действий... Жизнь нации - это
ежедневный плебисцит>. Такова знаменитая формула Ренана. Как
объяснить ее необычайный успех? Без сомнения, красотой после-
дней фразы. Мысль о том, что нация для осуществляется благо-
даря ежедневному голосованию, освобождает нас. Общность крови,
языка, прошлого - неподвижные, косные, безжизненные, роковые
принципы темницы. Если бы нация была только этим, она лежала
бы позади нас, нам не было бы до нее дела. Она были бы тем, что
есть, а не тем, что <делается>. Не было бы смысла даже защищать
ее, если бы на нее напали.
Наша жизнь, помимо нашего желания, всегда связана с буду-
щим; от настоящего момента мы всегда устремлены к грядущему.
<Жить> - это <делать>, без отдыха и с^Ька. Почему мы не думаем
о том, что <делать> всегда значит <осуществлять будущее>? Даже
когда мы отдаемся воспоминаниям, мы вызываем их в данный
момент, чтобы в следующий достигнуть чего-то, хотя бы удоволь-
ствия Это простое, непритязательное удовольствие показалось
нам секунду назад желаемым будущим, вот мы и <делаем> что-то,
чтобы его получить. Итак, запомним, ничто не важно для челове-
ка, если не направлено в будущее*.
* Следовательно, человек - <футуристическое> существо, т.е. он жи-
вет прежде всего в будущем и для будущею. Однако я противопоста-
вил античного человека современному европейцу и утверждал, что пер-
вый был относительно замкнут для будущего, а второй относительно
открыт для него. Это кажется противоречием, но оно легко рассеивает-
ся, если вспомнить, что человек - существо двойственное с одной сторо-
Если бы нация состояла только из прошлого и настоящего,
никто не стал бы ее защищать. Те, кто спорит с ним, - лицемеры
или безумны. Но бывает, что прошлое закидывает в будущее
приманки, действительные или воображаемые. Мы хотим, чтобы
наша нация существовала в будущем, мы защищаем ее ради этого,
а не во имя общего прошлого, не во имя крови, языка и т.д.
Защищая наше государство, мы защищаем наше завтра, а не наше
вчера.
Это и звучит в формуле Ренана: нация, как великолепная
программа будущего. Народное голосование решает, каким ему
быть. То, что в этом случае будущее - лишь продолжение про-
шлого, ничего не меняет, только показывает, что и само определе-
ние Ренана слегка архаично.
Знаменательно, что современный европеец, как только он под-
растет и становится на собственные ноги, говорит о своей жизни
как о <новом времени>. Под этим подразумевается то, что вытес-
няет старые обычаи. Уже в XIV веке начинают подчеркивать
повое как раз в тех вопросах, которые особенно глубоко волно-
вали ту эпоху, так было создано понятие devotio moderna, нечто
вроде авангарда в мистическом богословии.
Поэтому национальное государство, как политический прин-
цип, больше приближается к чистой идее государства, чем антич-
ный <город> или <государство-племя> арабов, построенное на
кровном родстве. В действительности идея <нации> тоже не сво-
бодна от предрассудков расы, земли и прошлого; но в ней все же
торжествует динамический принцип объединения народов вокруг
программы будущего. Более того: я бы сказал, что балласт про-
шлого и некоторое увлечение осязаемыми началами коренились
и коренятся не в душе западного мира; они заимствованы из
искусственных построений романтизма, который внес эти элемен-
ты в идею нации. Если бы Средневековье имело ту же нацио-
ны, он то, что он есть; с другой стороны, он имеет о себе самом представ-
ления, которые лишь более или менее совпадают с его истинной сущно-
стью. Наши мысли, оценки, желания не могут уничтожить наших при-
рожденных свойств, но могут изменить их и усложнить. Античные люди
были так же связаны с будущим как и мы, современные европейцы; но
они подчиняли будущее заповедям прошлого, тогда как мы отводим
будущему первое место. Этот антагонизм - не в бытии, но в предпочте-
нии - даст нам право определить современного человека как <футури-
ста>, античного - как <архаиста>.
нальную идею, что и XIX век, то Англия, Франция, Германия ни-
когда бы не появились*. XIX век смешивает движущие и образу-
ющие силы нации с силами, лишь охраняющими и поддерживаю-
щими ее. Скажем прямо: неверно, будто нацию создает патрио-
тизм, любовь к отечеству. Те, кто так думает, впадают в сентимен-
тальное заблуждение, о котором мы уже говорили; даже Ренан в
своем замечательном определении не избежал его. Если для су-
ществования нации необходимо, чтобы группа людей не спускала
глаз с общего прошлого, как же должны мы назвать их? Ведь
очевидно, что былая форма жизни кончилась в тот момент, когда
они сказали себе: мы - нация, не наталкиваемся ли мы здесь на
профессиональный порок всех филологов-архивариусов, на их
слепоту, которая мешает им видеть действительность до тех пор,
пока она не станет прошлым? Филолог, в силу своей профессии,
действительно нуждается в прошлом; филолог, но не нация. На-
оборот: прежде чем иметь общее прошлое, нация должна была
создать совместное существование, а прежде чем создать его, она
должна была к нему стремиться, мечтать, желать, планировать его.
Для существования нации достаточно, чтобы кто-то имел ее пе-
ред собой как цель, как мечту. Даже если попытка и не удалась,
как это часто бывает, тогда мы говорим о неудавшейся нации;
пример - Бургундия.
Народы Центральной и Южной Америки имеют с Испанией
общее прошлое, общую расу и язык, однако они не составляют с
ней одну нацию. Почему? Нс хватает лишь одного, очевидно,
самого существенного: общего будущего. Испания не сумела со-
здать общей программы будущего, которая могла бы увлечь эти
биологически родственные группы. Поэтому <плебисцит>, взве-
сив будущее, решил не в пользу Испании. И все архивы, воспоми-
нания, предки и <отечество> оказались бессильными. Весь этот
реквизит хорош для консолидации, но лишь при наличии плебис-
цита; без него он нуль**.
Таким образом, <государство-нация> - такая историческая скорма
государства, для которой типичен плебисцит. Все прочее имеет
* Идея национального государства родилась - как первый симптом
романтизма - в конце XVIII века.
** Пример - гигантский и ясный, как лабораторный опыт - разыг-
рывается на наших глазах: Англии предстоит показать, сумеет ли она
удержать отдельные части империи под своим суверенитетом при по-
мощи убедительной программы совместной деятельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99