Он сказал, что мы должны на это решиться, что это
единственный выход - свидетелей оставлять нельзя. Все это едва
не привело к тому, что и мы разделили бы участь арестованных,
но потом Прендергаст все-таки предложил желающим сесть в лодку.
Мы согласились - нам претила его кровожадность, а кроме того,
мы опасались, что дело может обернуться совсем худо для нас.
Каждому из нас выдали по робе и на всех - бочонок воды,
бочонок с солониной, бочонок с сухарями и компас. Прендергаст
бросил в лодку карту и крикнул на прощание, что мы -
потерпевшие кораблекрушение, что наш корабль затонул под 15+
северной широты и 25+ западной долготы. И перерубил фалинь.
Теперь, мой милый сын, я подхожу к самой удивительной
части моего рассказа. Во время свалки "Глория Скотт" стояла
носом к ветру. Как только мы сели в лодку, судно изменило курс
и начало медленно удаляться. С северо-востока дул легкий ветер,
наша лодка то поднималась, то опускалась на волнах. Иване и я,
как наиболее грамотные сидели над картой, пытаясь определить,
где мы находимся, я выбрать, к какому берегу лучше пристать.
Задача оказалась не из легких: на севере, в пятистах милях от
нас, находились острова Зеленого мыса, а на востоке, примерно
милях в семистах, - берег Африки. В конце концов, так как
ветер дул с юга, мы выбрали Сьерра-Леоне и поплыли по
направлению к ней. "Глория" была уже сейчас так далеко, что по
правому борту видны были только ее мачты. Внезапно над
"Глорией" взвилось густое черное облако дыма, похожее на
какое-то чудовищное дерево. Несколько минут спустя раздался
взрыв, а когда дым рассеялся, "Глория Скотт" исчезла. Мы
немедленно направили лодку туда, где над водой все еще
поднимался легкий туман, как бы указывая место катастрофы.
Плыли мы томительно долго, и сперва нам показалось, что
уже поздно, что никого не удастся спасти. Разбитая лодка, масса
плетеных корзин и обломки, колыхавшиеся на волнах, указывали
место, где судно пошло ко дну, но людей не было видно, и мы,
потеряв надежду, хотели было повернуть обратно, как вдруг
послышался крик: "На помощь!" - и мы увидели вдали доску, а на
ней человека. Это был молодой матрос Хадсон. Когда мы втащили
его в лодку, он был до того измучен и весь покрыт ожогами, что
мы ничего не могли у него узнать.
Наутро он рассказал нам, что, как только мы отплыли,
Прендергаст и его шайка приступили к совершению казни над
пятерыми уцелевшими после свалки: двух караульных они
расстреляли и бросили за борт, не избег этой участи и третий
помощник капитана. Прендергаст своими руками перерезал горло
несчастному доктору. Только первый помощник капитана,
мужественный и храбрый человек, не дал себя прикончить. Когда
он увидел, что арестант с окровавленным ножом в руке
направляется к нему, он сбросил оковы, которые как-то ухитрился
ослабить, и побежал на корму.
Человек десять арестантов, вооруженных пистолетами,
бросились за ним и увидели, что он стоит около открытой
пороховой бочки, а в руке у него коробка спичек. На корабле
находилось сто человек, и он поклялся, что если только до него
пальцем дотронутся, все до одного взлетят на воздух. И в эту
секунду произошел взрыв. Хадсон полагал, что взрыв вернее всего
вызвала шальная пуля, выпущенная кем-либо из арестантов, а не
спичка помощника капитана. Какова бы ни была причина, "Глории
Скотт" и захватившему ее сброду пришел конец.
Вот, мой дорогой, краткая история этого страшного
преступления, в которое я был вовлечен. На другой день нас
подобрал бриг "Хотспур", шедший в Австралию. Капитана нетрудно
было убедить в том, что мы спаслись с затонувшего пассажирского
корабля. В Адмиралтействе транспортное судно "Глория Скотт"
сочли пропавшим; его истинная судьба так и осталась
неизвестной. "Хотспур" благополучно доставил нас в Сидней. Мы с
Ивансом переменили фамилии и отправились на прииски. На
приисках нам обоим легко было затеряться в той
многонациональной среде, которая нас окружала.
Остальное нет нужды досказывать. Мы разбогатели, много
путешествовали, а когда вернулись в Англию как богатые
колонисты, то приобрели имения. Более двадцати лет мы вели
мирный и плодотворный образ жизни и все надеялись, что наше
прошлое забыто навеки. Можешь себе представить мое состояние,
когда в моряке, который пришел к нам, я узнал человека,
подобранного в море! Каким-то образом он разыскал меня и Бедоза
и решил шантажировать нас. Теперь ты догадываешься, почему я
старался сохранить с ним мирные отношения, и отчасти поймешь
мой ужас, который еще усилился после того, как он, угрожая мне,
отправился к другой жертве".
Под этим неразборчиво, дрожащей рукой было написано:
"Бедоз написал мне шифром, что Хадсон рассказал все. Боже
милосердный, спаси нас!"
Вот что я прочитал в ту ночь Тревору-сыну. На мои взгляд
Уотсон, эта история полна драматизма. Мой друг был убит горем.
Он отправился на чайные плантации в Терай и там, как я слышал,
преуспел. Что касается моряка и мистера Бедоза, то со дня
получения предостерегающего письма ни о том, ни о другом не
было ни слуху ни духу. Оба исчезли бесследно. В полицию никаких
донесений не поступало, следовательно, Бедоз ошибся, полагая,
что угроза будет приведена в исполнение. Кто-то как будто видел
Хадсона мельком. Полиция решила на этом основании, что он
прикончил Бедоза и скрылся. Я же думаю, что все вышло как раз
наоборот: Бедоз, доведенный до отчаяния, полагая, что все
раскрыто, рассчитался наконец с Хадсоном и скрылся, не забыв
захватить с собой изрядную сумму денег. Таковы факты, доктор, и
если они когда-нибудь понадобятся вам для пополнения вашей
коллекции, то я с радостью предоставлю их в ваше распоряжение.

Перевод Г. Любимова

Артур Конан-Дойль. "Медные буки"
- Человек, который любит искусство ради искусства, -
заговорил Шерлок Холмс, отбрасывая в сторону страницу с
объявлениями из "Дейли телеграф", - самое большое удовольствие
зачастую черпает из наименее значительных и ярких его
проявлений. Отрадно заметить, что вы, Уотсон, хорошо усвоили
эту истину при изложении наших скромных подвигов, которые по
доброте своей вы решились увековечить и, вынужден
констатировать, порой пытаетесь приукрашивать, уделяете
внимание не столько громким делам и сенсационным процессам, в
коих я имел честь принимать участие, сколько случаям самим по
себе незначительным, но зато предоставляющим большие
возможности для дедуктивных методов мышления и логического
синтеза, что особенно меня интересует.
- Тем не менее, - улыбнулся я, - не смею утверждать,
что в моих записках вовсе отсутствует стремление к
сенсационности.
- Возможно, вы и ошибаетесь, - продолжал он, подхватив
щипцами тлеющий уголек и раскуривая длинную трубку вишневого
дерева, которая заменяла глиняную в те дни, когда он был
настроен скорее спорить, нежели размышлять, - возможно, вы и
ошибаетесь, стараясь приукрасить и оживить ваши записки вместо
того, чтобы ограничиться сухим анализом причин и следствий,
который единственно может вызывать интерес в том или ином деле.
- Мне кажется, в своих записках я отдаю вам должное, -
несколько холодно возразил я, ибо меня раздражало самомнение
моего друга, которое, как я неоднократно убеждался, было весьма
приметной чертой в его своеобразном характере.
- Нет, это не эгоизм и не тщеславие, - сказал он,
отвечая по привычке скорее моим мыслям, чем моим словам. -
Если я прошу отдать должное моему искусству, то это не имеет
никакого отношения ко мне лично, оно - вне меня. Преступление
- вещь повседневная. Логика - редкая. Именно на логике, а не
преступлении вам и следовало бы сосредоточиться. А у вас курс
серьезных лекций превратился в сборник занимательных рассказов.
Было холодное утро начала весны; покончив с завтраком, мы
сидели возле ярко пылавшего камина в нашей квартире на
Бейкер-стрит. Густой туман повис между рядами сумрачных домов,
и лишь окна напротив тусклыми, расплывшимися пятнами маячили в
темно-желтой мгле. У нас горел свет, и блики его играли на
белой скатерти и на посуде - со стола еще не убирали. Все утро
Шерлок Холмс молчал, сосредоточенно просматривая газетные
объявления, пока наконец, по-видимому, отказавшись от поисков и
пребывая не в лучшем из настроений, не принялся читать мне
нравоучения по поводу моих литературных занятий.
- В то же время, - после паузы продолжал он, попыхивая
своей длинной трубкой и задумчиво глядя в огонь, - вас вряд ли
можно обвинить в стремлении к сенсационности, ибо большинство
тех случаев, к которым вы столь любезно проявили интерес, вовсе
не представляет собой преступления. Незначительное происшествие
с королем Богемии, когда я пытался оказать ему помощь, странный
случай с Мэри Сазерлэнд, история человека с рассеченной губой и
случай со знатными холостяком - все это не может стать
предметом судебного разбирательства. Боюсь, однако, что,
избегая сенсационности, вы оказались в плену тривиальности.
- Может, в конце концов так и случилось, - ответил я, -
но методы, о которых я рассказываю, своеобразны и не лишены
новизны.
- Мой дорогой, какое дело публике, великой, но лишенной
наблюдательности публике, едва ли способной по зубам узнать
ткача или по большому пальцу левой руки - наборщика, до
тончайших оттенков анализа и дедукции? И тем не менее, даже
если вы банальны, я вас не виню, ибо дни великих дел сочтены.
Человек, или по крайней мере преступник, утратил
предприимчивость и самобытность. Что же касается моей скромной
практики, то я, похоже, превращаюсь в агента по розыску
утерянных карандашей и наставника молодых леди из пансиона для
благородных девиц. Наконец-то я разобрался, на что гожусь. А
полученное мною утром письмо означает, что мне пора приступить
к новой деятельности. Прочтите его. - И он протянул мне
помятый листок.
Письмо было отправлено из Монтегю-плейс накануне вечером.
"Дорогой мистер Холмс!
Мне очень хочется посоветоваться с вами по поводу
предложения занять место гувернантки. Если разрешите, я зайду к
вам завтра в половине одиннадцатого.
С уважением
Вайолет Хантер".
- Вы знаете эту молодую леди? - спросил я.
- Нет.
- Сейчас половина одиннадцатого.
- Да, а вот, не сомневаюсь, она звонит.
- Это дело может оказаться более интересным, нежели вы
предполагаете. Вспомните случай с голубым карбункулом, который
сначала вы сочли просто недоразумением, а потом он потребовал
серьезного расследования. Так может получиться и на этот раз.
- Что ж, будем надеяться! Наши сомнения очень скоро
рассеются, ибо вот и особа, о которой идет речь.
Дверь отворилась, и в комнату вошла молодая женщина. Она
была просто, но аккуратно одета, лицо у нее было смышленое,
живое, все в веснушках, как яичко ржанки, а энергичность,
которая чувствовалась в ее движениях, свидетельствовала о том,
что ей самой приходится пробивать себе дорогу в жизни.
- Ради Бога извините за беспокойство, - сказала она,
когда мой друг поднялся ей навстречу, - но со мной произошло
нечто настолько необычное, что я решила просить у вас совета. У
меня нет ни родителей, ни родственников, к которым я могла бы
обратиться.
- Прошу садиться, мисс Хантер. Буду счастлив помочь вам,
чем могу.
Я понял, что речь и манеры клиентки произвели на Холмса
благоприятное впечатление: Он испытующе оглядел ее с ног до
головы, а затем, прикрыв глаза и сложив вместе кончики пальцев,
приготовился слушать.
- В течение пяти лет я была гувернанткой в семье
полковника Спенса Манроу, но два месяца назад полковник получил
назначение в Канаду и забрал с собой в Галифакс и детей. Я
осталась без работы. Я давала объявления, сама ходила по
объявлениям, но все безуспешно. Наконец та небольшая сумма
денег, что мне удалось скопить, начала иссякать, и я просто ума
не приложу, что делать.
В Вест-Энде есть агентство по найму "Вестэуэй" - его все
знают, - и я взяла за правило заходить туда раз в неделю в
поисках чего-либо подходящего. Вестэуэй - фамилия владельца
этого агентства, в действительности же все дела вершит некая
мисс Стопер. Она сидит у себя в кабинете, женщины, которые ищут
работу, ожидают в приемной; их поочередно вызывают в кабинет, и
она заглядывая в свой гроссбух, предлагает им те или иные
вакансии.
По обыкновению и меня пригласили в кабинет, когда я зашла
туда на прошлой неделе, но на этот раз мисс Стопер была не
одна. Рядом с ней сидел толстый, претолстый человек с улыбчивым
лицом и большим подбородком, тяжелыми складками спускавшимся на
грудь, и сквозь очки внимательно разглядывал просительниц.
Стоило лишь мне войти, как он подскочил на месте и обернулся к
мисс Стопер.
- Подходит, - воскликнул он. - Лучшего и желать нельзя.
Грандиозно! Грандиозно!
Он, по-видимому, был в восторге и от удовольствия потирал
руки. На него приятно было смотреть: таким добродушным он
казался.
- Ищете место, мисс? - спросил он.
- Да, сэр.
- Гувернантки?
- Да, сэр.
- А сколько вы хотите получать?
- Полковник Спенс Манроу, у которого я служила, платил
мне четыре фунта в месяц.
- Вот это да! Самая что ни на есть настоящая
эксплуатация! - вскричал он, яростно размахивая пухлыми
кулаками. - Разве можно предлагать столь ничтожную сумму леди,
наделенной такой внешностью и такими достоинствами?
- Мои достоинства, сэр, могут оказаться менее
привлекательными, нежели вы полагаете, - сказала я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173