Все, что я рассказал вам, джентльмены, - истинная правда, и
сделал я это не для того, чтобы развлечь вас: вы мне оказали
плохую услугу, - а потому, что мое единственное спасение -
рассказать все в точности, как было, чтобы весь мир знал, как
обманул меня майор Шолто и что я абсолютно неповинен в смерти
его сына.
- Замечательная история, - сказал Шерлок Холмс. -
Вполне достойный финал для не менее замечательного дела. Во
второй половине вашего рассказа для меня нет ничего нового,
кроме разве того, что веревку вы принесли с собой. Этого я не
знал. Между прочим, я считал, что Тонга потерял все свои
колючки. А он выстрелил в нас еще одной.
- Той, что оставалась в трубке. Остальные он потерял.
- Понятно, - сказал Холмс. - Как это мне не пришло в
голову.
- Есть еще какие-нибудь вопросы? - любезно спросил наш
пленник.
- Нет, спасибо, больше нет, - ответил мой друг.
- Послушайте, Холмс, - сказал Этелни Джонс - вы
человек, которого должно ублажать. Всем известно, что по части
раскрытия преступлений равного вам нет. Но долг есть долг, а я
уж и так сколько допустил нарушений порядка, ублажая вас и
вашего друга. Мне будет куда спокойнее, если я водворю нашего
рассказчика в надежное место. Кэб еще ждет, а внизу сидят два
полисмена. Очень обязан вам и вашему другу за помощь. Само
собой разумеется, ваше присутствие на суде необходимо. Покойной
ночи.
- Покойной ночи, джентльмены, - сказал Смолл.
- Ты первый, Смолл, - проговорил предусмотрительно
Джонс, когда они выходили из комнаты. - Я не хочу, чтобы ты
огрел меня по голове своей деревяшкой, как ты это сделал на
Андаманских островах.
- Вот и конец нашей маленькой драме, - сказал я, после
того, как мы несколько времени молча курили. - Боюсь, Холмс,
что это в последний раз я имел возможность изучать ваш метод.
Мисс Морстен оказала мне честь, согласившись стать моей женой.
Холмс издал вопль отчаяния.
- Я так боялся этого! - сказал он. - Нет, я не могу вас
поздравить.
- Вам не нравится мой выбор? - спросил я, слегка
уязвленный.
- Нравится. Должен сказать, что мисс Морстен -
очаровательная девушка и могла бы быть настоящим помощником в
наших делах. У нее, бесспорно, есть для этого данные. Вы
обратили внимание, что она в первый же день привезла нам из
всех бумаг отца не что иное, как план Агрской крепости. Но
любовь - вещь эмоциональная, и, будучи таковой, она
противоположна чистому и холодному разуму. А разум я, как
известно, ставлю превыше всего. Что касается меня, то я никогда
не женюсь, чтобы не потерять ясности рассудка.
- Надеюсь, - сказал я, смеясь, - что мой ум выдержит
это испытание. Но у вас, Холмс, опять очень утомленный вид.
- Да, начинается реакция. Теперь я всю неделю буду как
выжатый лимон.
- Как странно у вас чередуются периоды того, что я,
говоря о другом человеке, назвал бы ленью, с периодами, полными
самой активной и напряженной деятельности.
- Да, - сказал он, - во мне заложены качества и
великого лентяя и отъявленного драчуна. Я часто вспоминаю слова
Гете: Schade, dass die Natur nur einen Menschen ausr dir schuf,
denn zum wurdigen Mann war und zum Schelmen der Stoff5. Между
прочим, - возвращаясь к норвудскому делу, - у них, как я и
предполагал, в доме действительно был помощник. И это Не кто
иной, как дворецкий Лал Рао. Итак, Джонсу все-таки принадлежит
честь поимки одной крупной рыбы.
- Как несправедливо распределился выигрыш! - заметил я.
- Все в этом деле сделано вами. Но жену получил я. А слава вся
достанется Джонсу. Что же остается вам?
- Мне? - сказал Холмс. - А мне - ампула с кокаином.
И он протянул свою узкую белую руку к несессеру.
Примечания
1 Великолепно, мастерски, гениально (франц.).
2 Дурной тон ведет к преступлению (франц.).
3 "Нет более несносных глупцов, чем те, которые не совсем
лишены ума" (франц.). Ф.Ларошфуко. "Максимы и моральные
размышления".
4 "Мы привыкли, что люди издеваются над тем, чего они не
понимают" (нем.)
5 Как жаль, что природа сделала из тебя одного человека:
материала в тебе хватило бы и на праведника и на подлеца
(нем.).

Артур Конан-Дойль. Человек на четвереньках
Мистер Шерлок Холмс всегда придерживался того мнения, что
мне следует опубликовать поразительные факты, связанные с делом
профессора Пресбери, для того хотя бы, чтобы раз и навсегда
положить конец темным слухам, которые лет двадцать назад
всколыхнули университет и до сих пор повторялись на все лады в
лондонских научных кругах. По тем или иным причинам, однако, я
был долго лишен такой возможности, и подлинная история этого
любопытного происшествия так и оставалась погребенной на дне
сейфа вместе с многими и многими записями о приключениях моего
друга. И вот мы, наконец, получили разрешение предать гласности
обстоятельства этого дела, одного из самых последних, которые
расследовал Холмс перед тем, как оставить практику. Но и теперь
еще, делая их достоянием широкой публики, приходится соблюдать
известную сдержанность и осмотрительность.
Как-то воскресным вечером, в начале сентября 1903 года, я
получил от Холмса характерное для него лаконическое послание:
"Сейчас же приходите, если можете. Если не можете, приходите
все равно. Ш. X.".
У нас с ним в ту пору установились довольно своеобразные
отношения. Он был человек привычек, привычек прочных и глубоко
укоренившихся, и одной из них стал я. Я был где-то в одном ряду
с его скрипкой, крепким табаком, его дочерна обкуренной
трубкой, справочниками и другими, быть может, более
предосудительными привычками. Там, где речь шла об активных
действиях и ему нужен был товарищ, на выдержку которого можно
более или менее спокойно положиться, моя роль была очевидна. Но
для меня находилось и другое применение: на мне он оттачивал
свой ум, я как бы подстегивал его мысль. Он любил думать вслух
в моем присутствии. Едва ли можно сказать, что его рассуждения
были адресованы мне - многие из них могли бы с не меньшим
успехом быть обращены к его кровати, - и тем не менее, сделав
меня своей привычкой, он стал ощущать известную потребность в
том, чтобы я слушал его и вставлял свои замечания. Вероятно,
его раздражали неторопливость и обстоятельность моего мышления,
но оттого лишь ярче и стремительней вспыхивали догадки и
заключения в его собственном мозгу. Такова была моя скромная
роль в нашем дружеском союзе.
Прибыв на Бейкер-стрит, я застал его в глубоком раздумье:
он сидел в своем кресле, нахохлившись, высоко подняв колени, и
хмурился, посасывая трубку. Ясно было, что он поглощен какой-то
сложной проблемой. Он знаком пригласил меня сесть в мое старое
кресло и в течение получаса ничем более не обнаруживал, что
замечает мое присутствие. Затем он вдруг встряхнулся, словно
сбрасывая с себя задумчивость, и с обычной своей иронической
улыбкой сказал, что рад вновь приветствовать меня в доме,
который когда-то был и моим.
- Надеюсь, вы извините мне некоторую рассеянность, милый
Уотсон, - продолжал он. - За последние сутки мне сообщили
довольно любопытные факты, которые, в свою очередь, дали пищу
для размышлений более общего характера. Я серьезно подумываю
написать небольшую монографию о пользе собак в сыскной работе.
- Но позвольте, Холмс, что же тут нового? - возразил я.
- Ищейки, например...
- Нет-нет, Уотсон, эта сторона вопроса, разумеется,
очевидна. Но есть и другая, куда более тонкая. Вы помните, быть
может, как в том случае, который вы в вашей сенсационной манере
связали с Медными буками, я смог, наблюдая за душевным складом
ребенка, вывести заключение о преступных наклонностях его в
высшей степени солидного и положительного родителя?
- Да, превосходно помню.
- Подобным же образом строится и ход моих рассуждений о
собаках. В собаке как бы отражается дух, который царит в семье.
Видели вы когда-нибудь игривого пса в мрачном семействе или
понурого в счастливом? У злобных людей злые собаки, опасен
хозяин - опасен и пес. Даже смена их настроений может отражать
смену настроений у людей.
Я покачал головой.
- Полноте, Холмс, это уж чуточку притянуто за волосы.
Он набил трубку и снова уселся в кресло, пропустив мои
слова мимо ушей.
- Практическое применение того, о чем я сейчас говорил,
самым тесным образом связано с проблемой, которую я исследую в
настоящее время. Это, понимаете ли, запутанный клубок, и я ищу
свободный конец, чтобы ухватиться и распутать всю веревочку.
Одна из возможностей найти его лежит в ответе на вопрос: отчего
овчарка профессора Пресбери, верный пес по кличке Рой, норовит
искусать хозяина?
Я разочарованно откинулся на спинку кресла: и по такому
пустяку меня оторвали от работы? Холмс метнул на меня быстрый
взгляд.
- Все тот же старый Уотсон! - произнес он. - Как вы не
научитесь понимать, что в основе серьезнейших выводов порой
лежат сущие мелочи! Вот посудите сами: не странно ли, когда
степенного, пожилого мудреца... вы ведь слыхали, конечно, про
знаменитого Пресбери, физиолога из Кэмфорда? Так вот, не
странно ли, когда такого человека дважды пытается искусать его
собственная овчарка, которая всегда была ему самым верным
другом? Как вы это объясните?
- Собака больна, и только.
- Что ж, резонное соображение. Но она больше ни на кого
не кидается, да и хозяина, судя по всему, не трогает, кроме как
в совершенно особых случаях. Любопытно, Уотсон, весьма
любопытно. Но вот и звонок - видно, молодой Беннет явился
раньше времени. Я рассчитывал потолковать с вами подольше, до
того как он придет.
На лестнице послышались быстрые шаги, в дверь отрывисто
постучали, и секунду спустя новый клиент Холмса уже стоял перед
нами.
Это был высокий, красивый молодой человек лет тридцати, со
вкусом одетый, элегантный, впрочем, что-то в его манере
держаться выдавало скорей застенчивость ученого, чем
самоуверенность светского человека. Он обменялся рукопожатием с
Холмсом и затем чуть растерянно взглянул на меня.
- Дело это очень щепетильное, мистер Холмс, - сказал он.
- Не забудьте, какими отношениями я связан с профессором
Пресбери - как в личной жизни, так и по службе. Я решительно
не считаю себя вправе вести разговор в присутствии третьего
лица.
- Не бойтесь, мистер Беннет. Доктор Уотсон - сама
деликатность, а кроме того, смею вас уверить, что в таком деле
мне, вероятнее всего, потребуется помощник.
- Как вам будет угодно, мистер Холмс. Вы, несомненно,
поймете, отчего я несколько сдержан в этом вопросе.
- Поймете и вы, Уотсон, когда я скажу, что этот
джентльмен, мистер Джон Беннет, работает у профессора
ассистентом, живет с ним под одной крышей и помолвлен с его
единственной дочерью. Нельзя не согласиться, что знаменитый
ученый имеет все основания рассчитывать на его преданность. Но,
пожалуй, лучший способ ее доказать - принять все меры к тому,
чтобы раскрыть эту удивительную тайну.
- И я так полагаю, мистер Холмс. Я только этого и
добиваюсь. Известно ли доктору Уотсону положение вещей?
- Я не успел познакомить его с обстановкой.
- Тогда, быть может, мне стоит еще раз изложить основные
факты, прежде чем говорить о том, что произошло нового?
- Я лучше сам, - сказал Холмс. - Кстати, проверим,
правильно ли я запомнил последовательность событий. Итак,
Уотсон. Профессор - человек с европейским именем. В его жизни
главное место всегда занимала наука. Репутация его безупречна.
Он вдовец, у него есть дочь по имени Эдит. Характер у него,
насколько я мог заключить, решительный и властный, пожалуй,
можно даже сказать, воинственный. Так обстояли дела до
последнего времени.
Но вот каких-нибудь несколько месяцев назад привычное
течение его жизни было нарушено. Несмотря на свой возраст - а
профессору шестьдесят один год, - он сделал предложение дочери
профессора Морфи, своего коллеги по кафедре сравнительной
анатомии, причем все это, как я понимаю, больше напоминало не
рассудочное ухаживание пожилого человека, а пламенную страсть
юноши. Никто не мог бы выказать себя более пылким влюбленным.
Элис Морфи, молодая особа, о которой идет речь, - девица
весьма достойная, умна и хороша собой, так что увлечение
профессора вполне понятно. Тем не менее в его собственной семье
к этому отнеслись не слишком одобрительно.
- Нам показалось, что все это немножко слишком, -
вставил наш клиент.
- Вот именно. Немножко слишком бурно и не совсем
естественно. А между тем профессор Пресбери - человек
состоятельный, и со стороны отца его нареченной возражений не
возникло. У дочери, правда, были другие виды: на ее руку уже
имелись претенденты, быть может, не столь завидные с житейской
точки зрения, зато более подходящие ей по возрасту. Профессор,
несмотря на свою эксцентричность, судя по всему, нравился ей.
Мешало только одно: возраст.
Примерно в это время в налаженной жизни профессора
произошло не совсем понятное событие. Он совершил нечто такое,
чего никогда не делал прежде: уехал из дому и никому не сказал
куда.
Пробыв в отсутствии две недели, он воротился утомленный,
словно после долгой дороги. О том, где он побывал, он не
обмолвился ни словом, хотя обычно это был предельно откровенный
человек.
Случилось так, однако, что наш с вами клиент, мистер
Беннет, получил письмо из Праги от одного своего коллеги; тот
писал, что имел удовольствие видеть профессора Пресбери, хотя
поговорить им не довелось. Только так домашние узнали, где он
был.
Теперь я подхожу к главному. Начиная с этого времени с
профессором произошла удивительная перемена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173