За эти три года я несколько раз порывался написать вам
- и всякий раз удерживался, опасаясь, как бы ваша
привязанность ко мне не заставила вас совершить какую-нибудь
оплошность, которая выдала бы мою тайну. Вот почему я
отвернулся от вас сегодня вечером, когда вы рассыпали мои
книги. Ситуация была в тот момент очень опасной, и возглас
удивления или радости мог бы привлечь ко мне внимание и
привести к печальным, даже непоправимым последствиям. Что
касается Майкрофта, я поневоле должен был открыться ему, так
как мне необходимы были деньги. В Лондоне дела шли не так
хорошо, как я того ожидал. После суда над шайкой Мориарти
остались на свободе два самых опасных ее члена, оба - мои
смертельные враги. Поэтому два года я пропутешествовал по
Тибету, посетил из любопытства Лхассу и провел несколько дней у
далай-ламы1.
Вы, вероятно, читали о нашумевших исследованиях норвежца
Сигерсона, но, разумеется, вам и в голову не приходило, что-то
была весточка от вашего друга. Затем я объехал всю Персию,
заглянул в Мекку и побывал с коротким, но интересным визитом у
калифа в Хартуме... Отчет об этом визите был затем представлен
мною министру иностранных дел.
Вернувшись в Европу, я провел несколько месяцев во
Франции, где занимался исследованиями веществ, получаемых из
каменноугольной смолы. Это происходило в одной лаборатории на
юге Франции, в Монпелье. Успешно закончив опыты и узнав, что
теперь в Лондоне остался лишь один из моих заклятых врагов, я
подумывал о возвращении домой, когда известие о нашумевшем
убийстве на Парк-лейн заставило меня поторопиться с отъездом.
Эта загадка заинтересовала меня не только сама по себе, но и
потому, что ее раскрытие, по-видимому, могло помочь мне
осуществить кое-какие проекты, касающиеся меня лично. Итак, я
немедленно приехал в Лондон, явился собственной персоной на
Бейкер-стрит, вызвал сильный истерический припадок у миссис
Хадсон и убедился в том, что Майкрофт позаботился сохранить мои
комнаты и бумаги точно в том же виде, в каком они были прежде.
Таким образом, сегодня, в два часа дня, я очутился в своей
старой комнате, в своем старом кресле, и единственное, чего мне
оставалось желать, это - чтобы мой старый друг Уотсон сидел
рядом со мной в другом кресле, которое он так часто украшал
своей особой.
Такова была изумительная повесть, рассказанная мне в тот
апрельский вечер, повесть, которой я бы ни за что не поверил,
если бы не видел своими глазами высокую, худощавую фигуру и
умное, энергичное лицо человека, которого уже никогда не чаял
увидеть. Каким-то образом Холмс успел узнать о смерти моей
жены, но его сочувствие проявилось скорее в тоне, нежели в
словах.
- Работа - лучшее противоядие от горя, дорогой Уотсон,
- сказал он, - а нас с вами ждет сегодня ночью такая работа,
что человек, которому удастся успешно довести ее до конца,
сможет смело сказать, что он недаром прожил свою жизнь. Тщетно
упрашивал я его высказаться яснее.
- Вы достаточно услышите и увидите до наступления утра,
- ответил он. - А пока что у нас и без того есть о чем
поговорить -- ведь мы не виделись три года. Надеюсь, что до
половины десятого нам хватит этой темы, а потом мы отправимся в
путь, навстречу одному интересному приключению в пустом доме.
И правда, все было как в доброе старое время, когда в
назначенный час я очутился в кэбе рядом с Холмсом. В кармане я
нащупал револьвер, и сердце мое сильно забилось в ожидании
необычайных событий. Холмс был сдержан, угрюм и молчалив. Когда
свет уличных фонарей упал на его суровое лицо, я увидел, что
брови его нахмурены, а тонкие губы плотно сжаты: казалось, он
был погружен в глубокое раздумье. Я еще не знал, какого хищного
зверя нам предстояло выследить в темных джунглях лондонского
преступного мира, но все повадки этого искуснейшего охотника
сказали мне, что приключение обещает быть одним из самых
опасных, а язвительная усмешка, появлявшаяся время от времени
на аскетически строгом лице моего спутника, не предвещала
ничего доброго для той дичи, которую мы выслеживали.
Я предполагал, что мы едем на Бейкер-стрит, но Холмс
приказал кучеру остановиться на углу Кавендиш-сквера. Выйдя из
экипажа, он внимательно осмотрелся по сторонам и потом
оглядывался на каждом повороте, желая удостовериться, что никто
не увязался за нами следом. Мы шли какой-то странной дорогой.
Холмс всегда поражал меня знанием лондонских закоулков, и
сейчас он уверенно шагал через лабиринт каких-то конюшен и
извозчичьих дворов, о существовании которых я даже не
подозревал. Наконец мы вышли на узкую улицу с двумя рядами
старых, мрачных домов, и она вывела нас на Манчестер-стрит, а
затем на Блэндфорд-стрит. Здесь Холмс быстро свернул в узкий
тупичок, прошел через деревянную калитку в пустынный двор и
открыл ключом заднюю дверь одного из домов. Мы вошли, и он
тотчас же заперся изнутри.
Было совершенно темно, но я сразу понял, что дом
необитаем. Голый пол скрипел и трещал под ногами, а на стене, к
которой я нечаянно прикоснулся, висели клочья рваных обоев.
Холодные тонкие пальцы Холмса сжали мою руку, и он повел меня
по длинному коридору, пока наконец перед нами не обрисовались
еле заметные контуры полукруглого окна над дверью. Здесь Холмс
внезапно повернул вправо, и мы очутились в большой квадратной
пустой комнате, совершенно темной по углам, но слегка
освещенной в середине уличными огнями. Впрочем, поблизости от
окна фонаря не было, да и стекло было покрыто густым слоем
пыли, так что мы с трудом различали друг друга. Мой спутник
положил руку мне на плечо и почти коснулся губами моего уха.
- Знаете ли вы, где мы? - шепотом спросил он.
- Кажется, на Бейкер-стрит, - ответил я, глядя через
мутное стекло.
- Совершенно верно, мы находимся в доме Кэмдена, как раз
напротив нашей прежней квартиры.
- Но зачем мы пришли сюда?
- Затем, что отсюда открывается прекрасный вид на это
живописное здание. Могу ли я попросить вас, дорогой Уотсон,
подойти чуть ближе к окну? Только будьте осторожны, никто не
должен вас видеть. Ну, а теперь взгляните на окна наших прежних
комнат, где было положено начало стольким интересным
приключениям. Сейчас увидим, совсем ли я потерял способность
удивлять вас за три года нашей разлуки.
Я шагнул вперед, посмотрел на знакомое окно, и у меня
вырвался возглас изумления. Штора была опущена, комната ярко
освещена, и тень человека, сидевшего в кресле в глубине ее,
отчетливо выделялась на светлом фоне окна. Посадка головы,
форма широких плеч, острые черты лица - все это не оставляло
никаких сомнений. Голова была видна вполоборота и напоминала те
черные силуэты, которые любили рисовать наши бабушки. Это была
точна копия Холмса. Я был так поражен, что невольно протянул
руку, желая убедиться, действительно ли сам он стоит здесь,
рядом со мной. Холмс трясся от беззвучного смеха.
- Ну? - спросил он.
- Это просто невероятно! - прошептал я.
- Кажется, годы не убили мою изобретательность, а
привычка не засушила ее, - сказал он, и я уловил в его голосе
радость и гордость художника, любующегося своим творением. - А
ведь правда похож?
- Я готов был бы поклясться, что это вы.
- Честь выполнения принадлежит господину Менье из
Гренобля. Он лепил эту фигуру несколько дней. Она сделана из
воска. Все остальное устроил я сам, когда заходил на
Бейкер-стрит сегодня утром.
- Но зачем вам понадобилось все это?
- У меня были на то серьезные причины, милый Уотсон. Я
хочу, чтобы некоторые люди думали, что я нахожусь там, в то
время как в действительности я нахожусь в другом месте.
- Так вы думаете, что за квартирой следят?
- Я знаю, что за ней следят.
- Кто же?
- Мои старые враги, Уотсон. Та очаровательная компания,
шеф которой покоится на дне Рейхенбахского водопада. Как вы
помните, они - и только они - знали, что я еще жив. Они были
уверены, что рано или поздно я вернусь в свою прежнюю квартиру.
Они не переставали следить за ней, и вот сегодня утром они
увидели, что я возвратился.
- Но как вы догадались об этом?
- Выглянув из окна, я узнал их дозорного. Это довольно
безобидный малый, по имени Паркер, по профессии грабитель и
убийца и в то же время прекрасный музыкант. Он мало меня
интересует. Меня гораздо больше интересует другой - тот
страшный человек, который скрывается за ним, ближайший друг
Мориарти, тот, кто швырял в меня камнями с вершины скалы, -
самый хитрый и самый опасный преступник во всем Лондоне. Именно
этот человек охотится за мной сегодня ночью, Уотсон, и не
подозревает, что мы охотимся за ним.
Планы моего друга постепенно прояснились для меня. Из
нашего удобного убежища мы имели возможность наблюдать за теми,
кто стремился наблюдать за нами, и следить за нашими
преследователями. Тонкий силуэт в окне служил приманкой, а мы
- мы были охотниками. Молча стояли мы рядом в темноте, плечом
к плечу, и внимательно вглядывались в фигуры прохожих,
сновавших взад и вперед по улице напротив нас. Холмс не говорил
мне ни слова и не шевелился, но я чувствовал, что он страшно
напряжен и что глаза его не отрываясь следят за людским потоком
на тротуаре. Ночь была холодная и ненастная, резкий ветер дул
вдоль длинной улицы. Народу было много, почти все прохожие шли
торопливой походкой, уткнув носы в воротники или кашне. Мне
показалось, что одна и та же фигура несколько раз прошла взад и
вперед мимо дома, и особенно подозрительны были мне два
человека, которые, словно укрываясь от ветра, долго торчали в
одном подъезде невдалеке от нас. Я сделал попытку обратить на
них внимание Холмса, но он ответил мне лишь еле слышным
возгласом досады и продолжал внимательно смотреть на улицу.
Время от времени он переминался с ноги на ногу или нервно
барабанил пальцами по стене. Я видел, что ему становится не по
себе и что события разворачиваются не совсем так, как он
предполагал. Наконец, когда дело подошло к полуночи и улица
почти опустела, он зашагал по комнате, уже не скрывая своего
волнения. Я хотел было что-то сказать ему, как вдруг взгляд мой
упал на освещенное окно, и я снова почувствовал изумление.
Схватив Холмса за руку, я показал ему на окно.
- Фигура шевельнулась! - воскликнул я.
И действительно, теперь силуэт был обращен к нам уже не в
профиль, а спиной.
Как видно, годы не смягчили резкого характера Холмса, и он
был все так же нетерпелив, сталкиваясь с проявлениями ума,
менее тонкого, чем его собственный.
- Разумеется, она шевельнулась, - сказал он. - Неужели
я такой уж безмозглый болван, Уотсон, чтобы посадить в комнате
явное чучело и надеяться с его помощью провести самых хитрых
мошенников, какие только существуют в Европе? Мы торчим в этой
дыре два часа, и за это время миссис Хадсон меняла положение
фигуры восемь раз, то есть каждые четверть часа. Само собой,
она подходит к ней так, чтобы ее собственный силуэт не был
виден... Ага!
Внезапно он затаил дыхание и замер. В полумраке я увидел,
как он стоит, вытянув шею, в позе напряженного ожидания. Улица
была теперь совершенно пустынна. Возможно, что те двое все еще
стояли, притаившись, в подъезде, но я уже не мог их видеть.
Вокруг нас царили безмолвие и мрак. И во мраке отчетливо
выделялся желтый экран ярко освещенного окна с контурами черной
фигуры в центре.
В полном безмолвии я слышал свистящее дыхание Холмса,
выдававшее сильное, с трудом сдерживаемое волнение. Внезапно он
толкнул меня в глубь комнаты, в самый темный ее угол, и зажал
мне на минуту рот рукой, требуя тем самым полного молчания. В
эту минуту я ощутил, как дрожат его пальцы. Никогда еще я не
видел его в таком возбуждении, а между тем темная улица
казалась все такой же пустынной и безмолвной.
И вдруг я услышал то, что уже уловил более тонкий слух
моего друга. Какой-то тихий, приглушенный звук донесся до меня,
но не со стороны Бейкер-стрит, а из глубины того самого дома,
где мы прятались. Вот открылась и закрылась входная дверь.
Через секунду чьи-то крадущиеся шаги послышались в коридоре -
шаги, которые, очевидно, стремились быть тихими, но гулко
отдавались в пустом доме. Холмс прижался к стене; я сделал то
же, крепко стиснув револьвер. Вглядываясь в темноту, я различил
неясный мужской силуэт, черный силуэт чуть темнее черного
прямоугольника открытой двери. Минуту он постоял там, затем
пригнулся и, крадучись, двинулся вперед. Во всех его движениях
таилась угроза. Эта зловещая фигура была в трех шагах от нас, и
я уже напряг мускулы, готовясь встретить нападение пришельца,
как вдруг до моего сознания дошло, что он и не подозревает о
нашем присутствии. Едва не коснувшись нас, он прошел мимо,
прокрался к окну и очень осторожно, совершенно бесшумно, поднял
раму почти на полфута. Когда он нагнулся до уровня
образовавшегося отверстия, свет с улицы, уже не заслоненный
грязным стеклом, упал на его лицо. Это лицо выдавало крайнюю
степень возбуждения. Глаза лихорадочно горели, черты были
страшно искажены. Незнакомец был уже немолодой человек с тонким
ястребиным носом, высоким лысеющим лбом и длинными седыми
усами. Цилиндр его был сдвинут на затылок, пальто распахнулось
и открывало белоснежную грудь фрачной манишки. Смуглое мрачное
лицо было испещрено глубокими морщинами. В руке он держал нечто
вроде трости, но, когда он положил ее на пол, она издала
металлический лязг. Затем он вынул из кармана пальто какой-то
предмет довольно больших размеров и несколько минут возился с
ним, пока не щелкнула какая-то пружина или задвижка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173