- Родилась я в Посилипло, неподалеку от Неаполя, -
начала она, - я дочь Аугусто Барелли, который был там главным
юристом, а одно время и депутатом от этого округа. Дженнаро
служил у моего отца, и я влюбилась в него, ибо в него нельзя не
влюбиться. Он был беден и не имел положения в обществе, не имел
ничего, кроме красоты, силы и энергии, и отец не дал согласия
на брак. Мы бежали, поженились в Бари, продали мои
драгоценности, а на вырученные деньги уехали в Америку. Это
случилось четыре года назад, и с тех пор мы жили в Нью-Йорке.
Сначала судьба была к нам очень благосклонна. Дженнаро
оказал услугу одному джентльмену-итальянцу - спас его от
головорезов в месте, называемом Бовери, и таким образом
приобрел влиятельного друга. Зовут его Тито Касталотте, он
главный компаньон известной фирмы "Касталотте и Замба",
основного поставщика фруктов в Нью-Йорк. Синьор Замба много
болеет, и все дела фирмы, в которой занято более трехсот
человек, в руках нашего нового друга Касталотте. Он взял моего
мужа к себе на службу, назначил заведующим отделом и проявлял к
нему расположение, как только мог. Синьор Касталотте холост, и,
мне кажется, он относился к Дженнаро, как к родному сыну, а я и
мой муж любили его, словно он был нам отец. Мы сняли и
меблировали в Бруклине небольшой домик, и наше будущее казалось
нам обеспеченным, как вдруг появилась черная туча и вскоре
заволокла все небо.
Как-то вечером Дженнаро возвратился с работы и привел с
собой соотечественника. Звали его Джорджано, и он тоже был из
Посилиппо. Это был человек колоссального роста, в чем вы сами
могли убедиться - вы видели его труп. У него было не только
огромное тело, в нем все было фантастично, чрезмерно и жутко.
Голос его звучал в нашем домике, как гром. Когда он говорил,
там едва хватало места для его громадных размахивающих рук.
Мысли, переживания, страсти - все было преувеличенное,
чудовищное. Он говорил, вернее, орал, с таким жаром, что
остальные только сидели и слушали, испуганные могучим потоком
слов. Глаза его сверкали, и он держал вас в своей власти. Это
был человек страшный и удивительный. Слава создателю, что он
мертв!
Он стал приходить все чаще и чаще. Но я знала, что
Дженнаро, как и я, не испытывал радости от его посещений. Мой
несчастный муж сидел бледный, равнодушный, слушая бесконечные
разглагольствования насчет политики и социальных проблем, что
являлось темой разговоров нашего гостя. Дженнаро молчал, но я,
хорошо его зная, читала на его лице чувство, какого оно не
выражало никогда раньше. Сперва я подумала, что это неприязнь.
Потом поняла, что это нечто большее. То был страх, едва
скрываемый, неодолимый страх. В ту ночь - в ночь, когда я
прочитала на его лице ужас, - я обняла его и умоляла ради
любви ко мне, ради всего, что дорого ему, ничего не утаивать и
рассказать мне, почему этот великан так удручает его.
Муж рассказал мне, и от его слов сердце мое оледенело. Мой
бедный Дженнаро в дни пылкой, одинокой юности, когда ему
казалось, что весь мир против него, и его сводили с ума
несправедливости жизни, вступил в неаполитанскую лигу "Алое
кольцо" - нечто вроде старых карбонариев. Тайны этой
организации, клятвы, которые дают ее члены, ужасны, а выйти из
нее, согласно правилам, невозможно. Мы бежали в Америку, и
Дженнаро думал, что избавился от всего этого навсегда.
Представьте себе его ужас, когда однажды вечером он встретил на
улице гиганта Джорджано, того самого человека, который в
Неаполе втянул его в организацию и на юге Италии заработал себе
прозвище "Смерть", ибо руки его по локоть обагрены кровью
убитых! Он приехал в Нью-Йорк, скрываясь от итальянской
полиции, и уже успел создать там отделение этой страшной лиги.
Все это Дженнаро рассказал мне и показал полученную им в тот
день бумажку с нарисованным на ней алым кольцом. Там
говорилось, что в такой-то день и час состоится собрание, на
котором он должен присутствовать.
Это ничего хорошего не сулило, но худшее ждало нас
впереди. С некоторого времени я стала замечать, что Джорджано,
придя к нам - а теперь он приходил чуть ли не каждый вечер, -
обращается только ко мне, а если и говорит что-нибудь моему
мужу, то не спускает с меня страшного, неистового взгляда своих
блестящих глаз. Однажды его тайна обнаружилась. Я пробудила в
нем то, что он называл любовью, - любовь чудовища, дикаря.
Дженнаро еще не было дома, когда он пришел. Он придвинулся ко
мне, схватил своими огромными ручищами, сжал в медвежьем
объятии и, осыпая поцелуями, умолял уйти с ним. Я отбивалась,
отчаянно крича, тут вошел Дженнаро и бросился на него.
Джорджано ударил мужа так сильно, что тот упал, потеряв
сознание, а сам бежал из дома, куда вход ему был закрыт
навсегда. С того вечера он стал нашим смертельным врагом.
Через несколько дней состоялось собрание. По лицу
Дженнаро, когда он возвратился, я поняла, что случилось нечто
ужасное. Такой беды нельзя было себе представить. Общество
добывает средства, шантажируя богатых итальянцев и угрожая им
насилием, если они откажутся дать деньги. На этот раз они
наметили своей жертвой Касталотте, нашего друга и благодетеля.
Он не испугался угроз, а записки бандитов передал полиции. И
вот решили учинить над ним такую расправу, которая отбила бы у
других охоту противиться. На собрании постановили взорвать
динамитом его дом с ним вместе. Бросили жребий, кому выполнять
это чудовищное дело. Опуская руку в мешок, Дженнаро увидел
улыбку на жестоком лице своего врага. Конечно, все было как-то
подстроено, потому что на ладони мужа оказался роковой кружок с
алым кольцом - приказ совершить убийство. Он должен был лишить
жизни самого близкого друга, - за неповиновение товарищи
наказали бы его и меня тоже. Дьявольская лига мстила
отступникам или тем, кого боялась, наказывая не только их
самих, но и близких им людей, и этот ужас навис над головой
моего несчастного Дженнаро и сводил его с ума.
Всю ночь мы сидели, обнявшись, подбадривая друг друга
перед лицом ожидающих нас бед. Взрыв назначили на следующий
вечер. В полдень мы с мужем были уже на пути в Лондон и,
конечно, предупредили нашего благодетеля об опасности и
сообщили полиции все сведения, необходимые для охраны его
жизни.
Остальное, джентльмены, вам известно. Мы не сомневались,
что нам не уйти от своих врагов, как нельзя уйти от собственной
тени. У Джорджано были и личные причины для мести, но мы знали
также, какой это неумолимый, коварный и упорный человек. В
Италии и в Америке без конца толкуют о его страшном могуществе.
А сейчас уж он, конечно, использовал бы свои возможности.
Благодаря тому, что мы опередили врагов, у нас оказалось
несколько спокойных дней, и мой любимый обеспечил мне убежище,
где я могла укрыться от опасности. Сам он хотел иметь свободу
действий, чтобы снестись с итальянской и американской полицией.
Я не имею представления, где он живет и как. Я узнавала о нем
только из заметок в газете. Однажды, выглянув в окно, я увидела
двух итальянцев, наблюдавших за домом, и поняла, что каким-то
образом Джорджано обнаружил наше пристанище. Наконец Дженнаро
сообщил мне через газету, что будет сигнализировать из
определенного окна, но сигналы говорили только о необходимости
остерегаться и внезапно прервались. Теперь мне ясно: муж знал,
что Джорджано напал на его след, и, слава Богу, подготовился к
встрече с ним. А теперь, джентльмены, скажите: совершили мы
такое, что карается законом, и есть ли на свете суд, который
вынес бы обвинительный приговор Дженнаро за то, что он сделал?
- Что же, мистер Грегсон, - сказал американец, посмотрев
на английского агента, - не знаю, какова ваша британская точка
зрения, но в Нью-Йорке, я полагаю, подавляющее большинство
выразит благодарность мужу этой дамы.
- Ей придется поехать со мною к начальнику, - ответил
Грегсон - Если ее слова подтвердятся, не думаю, что ей или ее
мужу что-нибудь грозит. Но, чего я не способен уразуметь, так
это каким образом в этом деле оказались замешаны вы, мистер
Холмс.
- Образование, Грегсон, образование! Все еще обучаюсь в
университете. Кстати, сейчас еще нет восьми часов, а в
Ковент-Гардене идет опера Вагнера. Если поторопиться, мы можем
поспеть ко второму действию.
Примечания
1 Боже мой (шпал.).
2 Приходи (итал.).
Перевод Э. Бер


Артур Конан-Дойль. В Сиреневой Сторожке
1. НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ С МИСТЕРОМ ДЖОНОМ СКОТТ-ЭКЛСОМ
Я читаю в своих записях, что было это в пасмурный и
ветреный день в конце марта тысяча восемьсот девяносто второго
года. Холмс, когда мы с ним завтракали, получил телеграмму и
тут же за столом написал ответ. Он ничего не сказал, но дело,
видно, не выходило у него из головы, потому что потом он стоял
с задумчивым лицом у огня, куря трубку, и все поглядывал на
телеграмму. Вдруг он повернулся ко мне с лукавой искрой в
глазах.
- Полагаю, Уотсон, мы вправе смотреть на вас как на
литератора, - сказал он. - Как бы вы определили слово
"дикий"?
- Первобытный, неприрученный, затем - странный,
причудливый, - предложил я.
Он покачал головой.
- Оно заключает в себе кое-что еще, - сказал он: -
Скрытый намек на нечто страшное, даже трагическое. Припомните
иные из тех рассказов, посредством которых вы испытываете
течение публики, - и вы сами увидите, как часто под диким
крылось преступное. Поразмыслите над этим "делом рыжих".
Поначалу оно рисовалось просто какой-то дичью, а ведь
разрешилось попыткой самого дерзкого ограбления. Или эта дикая
история с пятью апельсиновыми зернышками, которая раскрылась
как заговор убийц. Это слово заставляет меня насторожиться.
- А оно есть в телеграмме?
Он прочитал вслух:
- "Только что со мной произошла совершенно дикая,
невообразимая история. Не разрешите ли с вами посоветоваться?
Скотт-Эклс.
Чаринг-Кросс, почтамт".
- Мужчина или женщина? - спросил я.
- Мужчина, конечно. Женщина никогда бы не послала
телеграммы с оплаченным ответом. Просто приехала бы.
- Вы его примете?
- Дорогой мой Уотсон, вы же знаете, как я скучаю с тех
пор, как мы посадили за решетку полковника Карузерса. Мой мозг,
подобно перегретому мотору, разлетается на куски, когда не
подключен к работе, для которой создан. Жизнь - сплошная
пошлость, газеты выхолощены, отвага и романтика как будто
навсегда ушли из преступного мира. И вы еще спрашиваете,
согласен ли я ознакомиться с новой задачей, хотя бы она
оказалась потом самой заурядной! Но если я не ошибаюсь, наш
клиент уже здесь.
На лестнице послышались размеренные шаги, и минутой позже
в комнату вошел высокий, полный, седоусый и торжественно
благопристойный Господин. Тяжелые черты его лица и важная
осанка без слов рассказывали его биографию. Все - от гетр до
золотых его очков - провозглашало, что перед вами консерватор,
верный сын церкви, честный гражданин, здравомыслящий и в высшей
степени приличный. Но необыденное происшествие, как видно,
возмутило его прирожденное спокойствие и напоминало о себе
взъерошенной прической, горящими сердитыми щеками и всей его
беспокойной, возбужденной манерой. Он немедленно приступил к
делу.
- Со мной произошел очень странный и неприятный случай,
мистер Холмс, - сказал он. - Никогда за всю свою жизнь я не
попадал в такое положение. Такое... непристойное,
оскорбительное. Я вынужден настаивать на каком-то разъяснении.
- Он сердито отдувался и пыхтел.
- Садитесь, мистер Скотт-Эклс, прошу, - сказал
успокоительно Холмс. - Прежде всего позвольте спросить, почему
вообще вы обратились ко мне?
- Понимаете, сэр, дело тут явно такое, что полиции оно не
касается; и все же, когда вы узнаете все факты, вы, конечно,
согласитесь, что я не мог оставить это так, как есть. На
частных сыщиков, как на известную категорию, я смотрю
неодобрительно, но тем не менее все, что я слышал о вас...
- Ясно. А во-вторых, почему вы не пришли ко мне сразу же?
- Позвольте, как вас понять?
Холмс поглядел на часы.
- Сейчас четверть третьего, - сказал он. - Ваша
телеграмма была отправлена в час дня. Между тем, посмотрев на
вашу одежду и на весь ваш туалет, каждый скажет, что нелады у
вас начались с первой же минуты пробуждения.
Наш клиент провел рукой по своим нечесаным волосам, по
небритому подбородку.
- Вы правы, мистер Холмс. Я и не подумал о своем туалете.
Я рад был уже и тому, что выбрался из такого дома. А потом я
бегал наводить справки и уж только после этого поехал к вам. Я
обратился, знаете, в земельное агентство, и там мне сказали,
что мистер Гарсия платит аккуратно и что с Сиреневой Сторожкой
все в порядке.
- Позвольте, сэр! - рассмеялся Холмс. - Вы совсем как
мой друг, доктор Уотсон, который усвоил себе скверную привычку
вести свои рассказы не с того конца. Пожалуйста, соберитесь с
мыслями и изложите мне в должной последовательности самое
существо тех событий, которые погнали вас, нечесаного, в
непочищенном платье, в застегнутых наискось гетрах и жилете,
искать совета и помощи.
Наш клиент сокрушенно оглядел свой не совсем
благопристойный туалет.
- Что и говорить, мистер Холмс, это должно производить
неприятное впечатление, и я не припомню, чтобы когда-нибудь за
всю мою жизнь мне случилось показываться на людях в таком виде;
но я расскажу вам по порядку всю эту нелепую историю, и,
прослушав меня, вы, я уверен, согласитесь, что у меня есть
достаточное оправдание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173