Наш собеседник вскочил на козлы, мы сели внутрь.
Возница взмахнул вожжами, и кэб с бешеной скоростью покатил
сквозь туман.
Ситуация была несколько необычной. Мы ехали неизвестно
куда и неизвестно зачем. Или вся эта история была
мистификацией, чьей-то шуткой, чего не было никаких оснований
предполагать, или, что было более похоже на истину, нам
предстояло узнать что-то очень важное. Мисс Морстен держала
себя по обыкновению спокойно и сдержанно. Я пытался ободрить ее
рассказами о своих приключениях в Афганистане, но, сказать по
правде, меня самого так взволновала эта поездка и так разбирало
любопытство, что мои истории были, пожалуй, несколько путанны.
Мисс Морстен и по сей день утверждает, что я рассказал ей тогда
занятный случай, как однажды глубокой ночью ко мне в палатку
заглянул мушкет и я дуплетом уложил его из двуствольного
тигренка. Сперва я еще мог уследить, куда мы едем, но очень
скоро благодаря быстроте, с которой мы мчались, туману, а также
моему плохому знания Лондона я перестал ориентироваться и мог
сказать только, что мы едем уже очень давно. Шерлок Холмс,
однако, не терял направления и то и дело шепотом называл
площади и улицы, по которым мы проносились.
- Рочестер-роуд, - говорил он. - А вот и Винсент-сквер.
Выезжаем на Воксхолл-бридж-роуд. Очевидно, мы едем в Суррей.
Да, пожалуй, что туда. Проезжаем мост. Смотрите, в проемах
блестит вода.
И в самом деле, внизу блеснула темная вода Темзы, в
которой отражаются зажженные фонари, но вот кэб уже на другом
берегу, мчится по запутанному лабиринту узких, извилистых
улочек.
- Уондсуэрт-роуд, - говорит Холмс. - Прайори-роуд,
Ларк-холл-лейн, Стокуэлл-плейс, Роберт-стрит,
Коулд-харбор-лейн. А цель нашего путешествия лежит, кажется, не
в фешенебельной части города.
Мы действительно проезжали через один из самых мрачных и
подозрительных районов Лондона. Слева и справа тянулись ряды
унылых кирпичных домов, однообразие которых нарушали только
ярко освещенные трактиры непрезентабельного вида на углах улиц.
Затем пошли двухэтажные виллы с миниатюрными садиками перед
домом, затем снова бесконечные ряды новых безвкусных кирпичных
зданий - чудовищные щупальца, которые протягивает во все
стороны город-гигант.
Наконец кэб остановился у третьего дома совсем новой
улицы. Ни один из соседних домов не был обитаем. Тот, у
которого мы остановились, был такой же темный, как и соседние,
не считая светлого окошка в кухне. Мы постучали, нам тотчас
открыл слуга-индус в желтом тюрбане и белом свободном платье,
подпоясанном желтым кушаком. Было странно видеть эту
экзотическую фигуру в дверях третьеразрядного лондонского
загородного дома.
- Сагиб ждет вас, - сказал он, и в тот же миг из
внутренних комнат послышался тонкий, пронзительный голос:
- Проведите их ко мне. Немедленно проведите их ко мне!
ГЛАВА IV. ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧКА С ЛЫСИНОЙ
Мы последовали за индусом по скудно освещенному и почти
пустому мрачному коридору. У двери справа он остановился и
распахнул ее настежь. В глаза нам ударил яркий желтый свет.
Посреди комнаты стоял маленький человечек с вытянутой головой.
Блестящую лысину, торчащую, как голая вершина горы в окружении
сосен, обрамляли рыжие волосы. Он стоял, потирая руки, черты
его лица находились в постоянном движении: он то улыбался, то
хмурился, ни на минуту не оставаясь в покое. Природа наделила
его отвислой нижней губой и выдающимися желтыми и неровными
зубами, которые он безуспешно пытался прикрыть, то и дело
поглаживая рукой нижнюю часть лица. Несмотря на столь заметную
лысину, он производил впечатление молодого человека. Ему и было
в действительности около тридцати лет.
- К вашим услугам, мисс Морстен, - повторял он тонким,
высоким голосом. - К вашим услугам, господа. Прошу вас,
входите в кабинет затворника. Как видите, мисс, мой кабинет
мал, но зато я все в нем устроил по собственному вкусу. Оазис
искусства среди мерзости запустения Южного Лондона.
Мы были поражены видом комнаты, куда он нас приглашал. В
этом мрачном доме она походила на бриллиант чистой воды в
медной оправе: на окнах шелковые занавеси, гобелены, картины в
тяжелых рамах, восточные вазы. Ковер на полу был в янтарных и
черных тонах и такой толстый, пушистый и мягкий, что ноги
утопали в нем по щиколотку, как во мху. Поверх ковра были
брошены две большие тигровые шкуры, которые вместе с огромным
кальяном, стоящим в углу на подстилке, создавали в комнате
ощущение восточной роскоши. На почти невидимой золотой
проволоке в центре комнаты висела серебряная лампа в виде
голубя. Она горела, наполняя комнату тонким, легким ароматом.
- Мистер Таддеуш Шолто, - проговорил маленький
человечек, все так же дергаясь и улыбаясь. - Так меня зовут.
Вы, конечно, мисс Морстен. А эти джентльмены...
- Мистер Шерлок Холмс и доктор Уотсон.
- Доктор, а! - воскликнул человечек, явно обрадованный.
- А у вас есть с собой стетоскоп? Можно ли попросить вас об
одном одолжении? Не будете ли вы столь любезны? У меня, видите
ли, существует подозрение, что мой митральный клапан не в
порядке. Насчет аорты я не беспокоюсь, но вот митральный
клапан! Я бы хотел узнать ваше о нем мнение.
Я выслушал его сердце, но не нашел никаких отклонений от
нормы, если не считать того, что человечек был чем-то до
полусмерти напуган - его трясло с головы до ног.
- Митральный клапан в порядке, - сказал я. - У вас нет
причин тревожиться.
- Вы должны извинить мне мою тревогу, мисс Морстен, -
галантно сказал человечек. - Я великий страдалец. И я уже
давно подозреваю - с моим митральным клапаном что-то неладное.
И счастлив слышать, что мои подозрения беспочвенны. Если бы,
мисс Морстен, ваш отец щадил свое сердце, он был бы все еще
жив.
Я чуть не дал ему пощечину, так разозлил он меня своим
грубым и бесцеремонным прикосновением к столь деликатному
предмету. Мисс Морстен села, лицо ее побледнело так, что даже
губы стали белые.
- Я сердцем чувствовала, что моего отца нет в живых, -
проговорила она.
- Я вам все-все объясню, - сказал человечек. - Больше
того, я исправлю причиненную вам несправедливость. Я
обязательно это сделаю, что бы ни говорил мой брат Бартоломью.
Я очень рад видеть у себя ваших друзей не только как ваших
телохранителей, но и как свидетелей всего, что я сегодня
собираюсь сказать и сделать. Мы трое в состоянии оказать
решительное сопротивление брату Бартоломью. Но пусть не будет
свидетелей - ни полиции, ни понятых. Мы все хорошо уладим
между собой, не вмешивая никого постороннего. Ничто так сильно
не может рассердить брата Бартоломью, как огласка, - сказал
человечек и сел на низкую софу, вопросительно прищурив на нас
свои близорукие, водянистые голубые глаза.
- Что касается меня, - сказал Шерлок Холмс, - то готов
вас заверить: все вами сказанное дальше меня не пойдет.
Я в знак согласия кивнул.
- Ну и прекрасно, ну и прекрасно! Позвольте предложить
вам рюмку кьянти, мисс Морстен, или, быть может, токайского?
Других вин я не держу. Прикажете открыть бутылку? Нет? Тогда, я
надеюсь, вы не станете возражать, если я закурю? Вас не
обеспокоит табачный дым, легкий бальзамический аромат
восточного табака? Я немного нервничаю, а мой кальян -
несравненное успокаивающее средство.
Он приладил к большому сосуду трубку, и дым весело
забулькал в розовой воде. Мы сидели полукругом, вытянув головы
и уперев подбородки в ладони, а странный дергающийся человечек
с блестящей куполообразной лысиной сидел в центре и нервно
курил кальян.
- Решив послать вам это приглашение, - сказал он
наконец, - я мог бы, конечно, просто написать в письме мой
адрес, но я побоялся, что вы оставите без внимания мою просьбу
и пригласите с собой не тех людей. Поэтому я позволил себе
назначить вам это свидание у театра с моим слугой Уильямом,
которому полностью доверяю. Ему были даны инструкции, что если
он что-нибудь заподозрит, пусть едет домой один. Вы простите
мне эту предосторожность, но я человек, склонный к уединению и,
если можно так сказать, утонченный, а ничего более
прозаического, чем полиция, нет. У меня инстинктивное
отвращение ко всяким проявлениям грубого материализма. Я редко
вступаю в соприкосновение с чернью. Как видите, я живу
окруженный самой изысканной обстановкой. Я могу назвать себя
покровителем искусств. Это моя слабость. Пейзаж на стене -
подлинный Коро, и если знаток мог бы, пожалуй, оспаривать
подлинность вот этого Сальватора Роза, то насчет вон того Бугро
не может быть и сомнения. Я поклонник современной французской
школы.
- Простите меня, мистер Шолто, - сказали мисс Морстен,
- я здесь по вашей просьбе, вы хотели что-то рассказать мне.
Сейчас уже очень поздно, и мне бы хотелось, чтобы наш разговор
был как можно короче.
- Но он все-таки займет у нас какое-то время, -- ответил
наш хозяин. - Ибо мы, без всякого сомненья, должны будем
поехать в Норвуд к моему брату Бартоломью. Мы поедем все вместе
и попытаемся одолеть его упрямство. Он очень сердит на меня за
то, что я повел дело так, как считаю наиболее справедливым.
Вчера вечером мы с ним сильно поспорили. Вы не представляете
себе, каким ужасным бывает мой брат, когда сердится.
- Если нам предстоит ехать в Норвуд, так не лучше ли
отправиться немедленно, - осмелился предложить я. Человечек
рассмеялся так, что у него покраснели уши.
- Ну нет, это вряд ли получится! - воскликнул он. - Я
не знаю, как мой брат воспримет ваш приезд. Поэтому я должен
сперва приготовить вас, объяснить, в каких мы стоим отношениях
друг к другу. Прежде всего я должен заметить, что в этой
истории имеются моменты, которые для меня самого остаются
тайной. Стало быть, я вам расскажу не все, а только то, что
известно мне самому.
Мой отец, как вы уже догадались, - майор Джон Шолто,
служивший некогда в Индии в колониальных войсках. Одиннадцать
лет назад он подал в отставку, вернулся в Англию и поселился в
усадьбе Пондишери-Лодж в Аппер-Норвуде. В Индии он разбогател и
вернулся домой с богатой коллекцией восточных редкостей и целым
штатом туземных слуг. Таким образом, он смог купить себе дом и
зажил, окруженный роскошью. Других детей, кроме меня и моего
брата-близнеца Бартоломью, у него не было.
Я очень хорошо помню, какие чувства вызвало у нас
исчезновение капитана Морстена. О том, что он исчез, мы узнали
из газет, а так как капитан Морстен был другом нашего отца, мы
с братом обсуждали происшествие в его присутствии. Он обычно
присоединялся к нам и гадал, что же в действительности
произошло. Мы ни на один миг ни подозревали, что тайна
исчезновения капитана похоронена в его груди. Что из всех людей
ему одному была известна судьба Артура Морстена.
Но мы, однако, знали, что какая-то тайна тяготеет над
нашим отцом, какая-то несомненная опасность угрожает ему. Он
очень боялся выходить один и в качестве привратников в
Пондишери-Лодж всегда держал бывших профессиональных боксеров.
Уильям, который привез вас сегодня, один из них. Он был
когда-то чемпионом Англии в легком весе. Наш отец никогда не
говорил нам, чего он боится. Но из его поведения было ясно, что
он смертельно боится людей на деревянной ноге. Однажды он
выстрелил из пистолета в человека на деревяшке, который
оказался всего-навсего безобидным торговцем; чтобы замять дело,
отцу пришлось заплатить большие деньги. Мы с братом склонны
были считать это простой причудой отца, но последующие события
заставили нас изменить мнение.
В начале 1882 года мой отец получил из Индии письмо,
которое как громом поразило его. Он чуть не лишился сознания,
когда распечатал его утром за завтраком, и с того дня до самой
смерти он так и не оправился. Что было в том письме, мы так
никогда и не узнали, но когда он держал его, я успел заметить,
что это была скорее коротенькая записка, кое-как нацарапанная.
Наш отец уже много лет страдал хронической нервной болезнью.
Теперь же состояние его резко ухудшилось, он стал на глазах
слабеть, и в конце апреля врачи предупредили нас, что надежды
на выздоровление нет. Нас позвали к отцу, он хотел сказать нам
свое последнее слово.
Когда мы вошли в комнату, отец сидел на постели в подушках
и тяжело дышал. Он попросил нас запереть дверь на замок и
подойти к его постели с обеих сторон. Взяв нас обоих за руки,
он заговорил голосом, надломленным волнением и болью, и мы с
братом услыхали поразительное признание, которое я попытаюсь
воспроизвести дословно.
"Есть только одно, - начал он, - что тяготит мою душу в
эту торжественную минуту. Это несправедливость, которую я
допустил по отношению к бедной сироте - дочери Морстена.
Проклятая жадность, которая была неотступным пороком всю мою
жизнь, лишила ее сокровищ, по крайней мере той их части,
которая по справедливости принадлежит ей. Но и я сам ни на что
не употребил их, так слепа и глупа алчность. Самое чувство
владения сокровищами так было приятно мне, что я не мог ни с
кем поделить их. Видите жемчужные четки рядом с пузырьком хины?
Даже с ними я не могу расстаться, хотя я и вынул их специально,
чтобы послать ей. Вы, мои сыновья, должны будете отдать
принадлежащую ей часть сокровищ Агры. Но ничего не отдавайте,
даже эти четки, пока не закроете мне глаза. Ведь бывало, что
человек стоит одной ногой в могиле и все-таки остается жив.
Я расскажу вам, как умер Морстен, - продолжал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173