она
пила кровь младенца.
Таково положение дел. Сейчас несчастная сидит, запершись в
своей комнате. Объяснения между супругами не произошло. Муж
едва ли не потерял рассудок. Он, как и я, плохо осведомлен о
вампирах, собственно, кроме самого слова, нам ровно ничего не
известно. Мы полагали, что это всего-навсего нелепое, дикое
суеверие, не имеющее места в нашей стране. И вдруг в самом
сердце Англии, в Суссексе... Все эти происшествия мы могли бы
обсудить завтра утром. Согласны ли Вы меня принять? Согласны ли
употребить свои необычайные способности в помощь человеку, на
которого свалилась такая беда? Если согласны, то, прошу Вас,
пошлите телеграмму на имя Фергюсона (Чизмен, Лемберли), и к
десяти часам я буду у Вас.
С уважением
Роберт Фергюсон.
P. S. Если не ошибаюсь, Ваш друг Уотсон и я однажды
встретились в матче регби: он играл в команде Блэкхита, я - в
команде Ричмонда. Это единственная рекомендация, которой я
располагаю".
- Отлично помню, - сказал я, откладывая письмо в
сторону. - Верзила Боб Фергюсон, лучший трехчетвертной, каким
могла похвастать команда Ричмонда. Славный, добродушный малый.
Как это похоже на него - так близко принимать к сердцу
неприятности друга.
Холмс посмотрел на меня пристально и покачал головой.
- Никогда не знаешь, чего от вас ожидать, Уотсон, -
сказал он. - В вас залежи еще не исследованных возможностей.
Будьте добры, запишите текст телеграммы: "Охотно беремся
расследование вашего дела".
- "Вашего" дела?
- Пусть не воображает, что наше агентство - приют
слабоумных. Разумеется, речь идет о нем самом. Пошлите ему
телеграмму, и до завтрашнего дня оставим все эти дела в покое.
На следующее утро, ровно в десять часов, Фергюсон вошел к
нам в комнату. Я помнил его высоким, поджарым, руки и ноги как
на шарнирах, и поразительное проворство, не раз помогавшее ему
обставлять коллег из команды противника. Да, грустно встретить
жалкое подобие того, кто когда-то был великолепным спортсменом,
которого ты знавал в расцвете сил. Могучее, крепко сбитое тело
как будто усохло, льняные волосы поредели, плечи ссутулились.
Боюсь, я своим видом вызвал в нем те же чувства.
- Рад вас видеть, Уотсон, - сказал он. Голос у него
остался прежний - густой и добродушный. - Вы не совсем похожи
на того молодца, которого я перебросил за канат прямо в публику
в "Старом Оленьем Парке"1. Думаю, и я порядком изменился. Но
меня состарили последние несколько дней. Из телеграммы я понял,
мистер Холмс, что мне нечего прикидываться, будто я выступаю от
имени другого лица.
- Всегда лучше действовать напрямик, - заметил Холмс.
- Согласен. Но поймите, каково это - говорить такие вещи
о своей жене, о женщине, которой долг твой велит оказывать
помощь и покровительство! Что мне предпринять? Неужели
отправиться в полицию и все им выложить? Ведь и дети нуждаются
в защите! Что же это с ней такое, мистер Холмс? Безумие? Или
это у нее в крови? Сталкивались ли вы с подобными случаями?
Ради всего святого, подайте совет. Я просто голову потерял.
- Вполне вас понимаю, мистер Фергюсон. А теперь сядьте,
возьмите себя в руки и ясно отвечайте на мои вопросы. Могу вас
заверить, что я далек от того, чтобы терять голову, и очень
надеюсь, что мы найдем способ разрешить ваши трудности. Прежде
всего скажите, какие меры вы приняли? Ваша жена все еще имеет
доступ к детям?
- Между нами произошла ужасная сцена. Поймите, жена моя
человек добрый, сердечный - на свете не сыщешь более любящей,
преданной жены. Для нее было тяжким ударом, когда я раскрыл ее
страшную, невероятную тайну. Она даже ничего не пожелала
сказать. Ни слова не ответила мне на мои упреки - только
глядит, и в глазах дикое отчаяние. Потом бросилась к себе в
комнату и заперлась. И с тех пop отказывается меня видеть. У
нее есть горничная по имени Долорес, служила у нее еще до
нашего брака, скорее подруга, чем служанка. Она и носит жене
еду.
- Значит, ребенку не грозит опасность?
- Миссис Мэйсон, кормилица, поклялась, что не оставит его
без надзора ни днем, ни ночью. Я ей полностью доверяю. Я больше
тревожусь за Джека, я вам писал, что на него дважды было
совершено настоящее нападение.
- Однако никаких увечий не нанесено?
- Нет. Но ударила она его очень сильно. Поступок вдвойне
жестокий, ведь мальчик - жалкий, несчастный калека. -
Обострившиеся черты лица Фергюсона как будто стали мягче, едва
он заговорил о старшем сыне. - Казалось бы, несчастье этого
ребенка должно смягчить сердце любого: Джек в детстве упал и
повредил себе позвоночник. Но сердце у мальчика просто золотое.
Холмс взял письмо Фергюсона и стал его перечитывать.
- Кроме тех, кого вы назвали, кто еще живет с вами в
доме?
- Две служанки, они у нас недавно. В доме еще ночует
конюх Майкл. Остальные - это жена, я, старший мой сын Джек,
потом малыш, горничная Долорес и кормилица миссис Мэйсон.
Больше никого.
- Насколько я понял, вы мало знали вашу жену до свадьбы?
- Мы были знакомы всего несколько недель.
- А Долорес давно у нее служит?
- Несколько лет.
- Значит, характер вашей жены лучше известен горничной,
чем вам?
- Да, пожалуй.
Холмс что-то записал в свою книжку.
- Полагаю, в Лемберли я смогу оказаться более полезным,
чем здесь. Дело это, безусловно, требует расследования на
месте. Если жена ваша не покидает своей комнаты, наше
присутствие в доме не причинит ей никакого беспокойства и
неудобств. Разумеется, мы остановимся в гостинице.
Фергюсон издал вздох облегчения.
- Именно на это я и надеялся, мистер Холмс. С вокзала
Виктория в два часа отходит очень удобный поезд - если это вас
устраивает.
- Вполне. Сейчас в делах у нас затишье. Я могу целиком
посвятить себя вашей проблеме. Уотсон, конечно, поедет тоже. Но
прежде всего я хотел бы уточнить некоторые факты. Итак,
несчастная ваша супруга нападала на обоих мальчиков - и на
своего собственного ребенка и на вашего старшего сынишку?
- Да.
- Но по-разному. Вашего сына она только избила.
- Да, один раз палкой, другой раз била прямо руками.
- Она вам объяснила свое поведение в отношении пасынка?
- Нет. Сказала только, что ненавидит его. Все повторяла:
"Ненавижу, ненавижу..."
- Ну, с мачехами это случается. Ревность задним числом,
если можно так выразиться. А как она по натуре - ревнивая?
- Очень. Она южанка, ревность у нее такая же яростная,
как и любовь.
- Но мальчик - ведь ему, вы сказали, пятнадцать лет, и
если физически он неполноценен, тем более, вероятно, высоко его
умственное развитие, - разве он не дал вам никаких объяснений?
- Нет. Сказал, что это без всякой причины.
- А какие отношения у них были прежде?
- Они всегда друг друга недолюбливали.
- Вы говорили, что мальчик ласковый, любящий.
- Да, трудно найти более преданного сына. Он буквально
живет моей жизнью, целиком поглощен тем, чем я занят, ловит
каждое мое слово.
Холмс снова что-то записал себе в книжку. Некоторое время
он сосредоточенно молчал.
- Вероятно, вы были очень близки с сыном до вашей второй
женитьбы - постоянно вместе, все делили?
- Мы почти не разлучались.
- Ребенок с такой чувствительной душой, конечно, свято
хранит память матери?
- Да, он ее не забыл.
- Должно быть, очень интересный, занятный мальчуган. Еще
один вопрос касательно побоев. Нападение на младенца и на
старшего мальчика произошло в один и тот же день?
- В первый раз да. Ее словно охватило безумие, и она
обратила свою ярость на обоих. Второй раз пострадал только
Джек, со стороны миссис Мэйсон никаких жалоб относительно
малыша не поступало.
- Это несколько осложняет дело.
- Не совсем вас понимаю, мистер Холмс.
- Возможно. Видите ли, обычно сочиняешь себе временную
гипотезу и выжидаешь, пока полное знание положения вещей не
разобьет ее вдребезги. Дурная привычка, мистер Фергюсон, что и
говорить, но слабости присущи человеку. Боюсь, ваш старый
приятель Уотсон внушил вам преувеличенное представление о моих
научных методах. Пока я могу вам только сказать, что ваша
проблема не кажется мне неразрешимой и что к двум часам мы
будем на вокзале Виктория.
Был тусклый, туманный ноябрьский вечер, когда, оставив
наши чемоданы в гостинице "Шахматная Доска" в Лемберли, мы
пробирались через суссекский глинозем по длинной, извилистой
дороге, приведшей нас в конце концов к старинной ферме,
владению Фергюсона, - широкому, расползшемуся во все стороны
дому, с очень древней средней частью и новехонькими боковыми
пристройками. На остроконечной крыше, сложенной из хоршемского
горбыля и покрытой пятнами лишайника, поднимались старые,
тюдоровские трубы. Ступени крыльца покривились, на старинных
плитках, которыми оно было вымощено, красовалось изображение
человека и сыра - "герб" первого строителя дома2. Внутри под
потолками тянулись тяжелые дубовые балки, пол во многих местах
осел, образуя глубокие кривые впадины. Всю эту старую развалину
пронизывали запахи сырости и гнили.
Фергюсон провел нас в большую, просторную комнату,
помещавшуюся в центре дома. Здесь в огромном старомодном камине
с железной решеткой, на которой стояла дата "1670", полыхали
толстые поленья.
Осмотревшись, я увидел, что в комнате царит смесь
различных эпох и мест. Стены, до половины обшитые дубовой
панелью, относились, вероятно, к временам фермера-иомена,
построившего этот дом в семнадцатом веке. Но по верхнему краю
панели висело собрание со вкусом подобранных современных
акварелей, а выше, там, где желтая штукатурка вытеснила дуб,
расположилась отличная коллекция южноамериканской утвари и
оружия - ее, несомненно, привезла с собой перуанка, что сидела
сейчас запершись наверху, в своей спальне. Холмс быстро встал и
с живейшим любопытством, присущим его необыкновенно острому
уму, внимательно рассмотрел всю коллекцию. Когда он снова
вернулся к нам, выражение лица у него было серьезное.
- Эге, а это что такое? - воскликнул он вдруг.
В углу в корзине лежал спаниель. Теперь собака с трудом
поднялась и медленно подошла к хозяину. Задние ее ноги
двигались как-то судорожно, хвост волочился по полу. Она
лизнула хозяину руку.
- В чем дело, мистер Холмс?
- Что с собакой?
- Ветеринар ничего не мог понять. Что-то похожее на
паралич. Предполагает менингит. Но пес поправляется, скоро
будет совсем здоров, правда, Карло?
Опущенный хвост спаниеля дрогнул в знак согласия.
Печальные собачьи глаза глядели то на хозяина, то на нас. Карло
понимал, что разговор идет о нем.
- Это произошло внезапно?
- В одну ночь.
- И давно?
- Месяца четыре назад.
- Чрезвычайно интересно. Наталкивает на определенные
выводы.
- Что вы тут усмотрели, мистер Холмс?
- Подтверждение моим догадкам.
- Ради Бога, мистер Холмс, скажите, что у вас на уме? Для
вас наши дела, быть может, всего лишь занятная головоломка, но
для меня это вопрос жизни и смерти. Жена в роли убийцы, ребенок
в опасности... Не играйте со мной в прятки, мистер Холмс. Для
меня это слишком важно.
Высоченный регбист дрожал всем телом. Холмс мягко положил
ему на плечо руку.
- Боюсь, мистер Фергюсон, при любом исходе дела вас ждут
впереди новые страдания, - сказал он. - Я постараюсь щадить
вас, насколько то в моих силах. Пока больше ничего не могу
добавить. Но надеюсь, прежде чем покинуть этот дом, сообщить
вам что-то определенное.
- Дай-то Бог! Извините меня, джентльмены, я поднимусь
наверх, узнаю, нет ли каких перемен.
Он отсутствовал несколько минут, и за это бремя Холмс
возобновил свое изучение коллекции на стене. Когда наш хозяин
вернулся, по выражению его лица было ясно видно, что все
осталось в прежнем положении. Он привел с собой высокую,
тоненькую, смуглую девушку.
- Чай готов, Долорес, - сказал Фергюсон. - Последи,
чтобы твоя хозяйка получила все, что пожелает.
- Хозяйка больная, сильно больная! - выкрикнула девушка,
негодующе сверкая глазами на своего Господина. - Еда не ест,
сильно больная. Надо доктор. Долорес боится быть одна с
хозяйка, без доктор.
Фергюсон посмотрел на меня вопросительно.
- Очень рад быть полезным.
- Узнай, пожелает ли твоя хозяйка принять доктора
Уотсона.
- Долорес поведет доктор. Не спрашивает можно. Хозяйка
надо доктор.
- В таком случае я готов идти немедленно.
Я последовал за дрожащей от волнения девушкой по лестнице
и дальше, в конец ветхого коридора. Там находилась массивная,
окованная железом дверь. Мне пришло в голову, что если бы
Фергюсон вздумал силой проникнуть к жене, это было бы ему не
так легко. Долорес вынула из кармана ключ, и тяжелые дубовые
створки скрипнули на старых петлях. Я вошел в комнату, девушка
быстро последовала за мной и тотчас повернула ключ в замочной
скважине.
На кровати лежала женщина, несомненно, в сильном жару. Она
была в забытьи, но при моем появлении вскинула на меня свои
прекрасные глаза и смотрела, не отрываясь, со страхом. Увидев,
что это посторонний, она как будто успокоилась и со вздохом
снова опустила голову на подушку. Я подошел ближе, сказал
несколько успокаивающих слов; она лежала не шевелясь, пока я
проверял пульс и температуру. Пульс оказался частым,
температура высокой, однако у меня сложилось впечатление, что
состояние женщины вызвано не какой-либо болезнью, а нервным
потрясением.
- Хозяйка лежит так один день, два дня. Долорес боится,
хозяйка умрет, - сказала девушка.
Женщина повернула ко мне красивое пылающее лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173