Миновала полночь, время близилось к часу. Ночь была
темная, ненастная, выл ветер, и дождь лил как из ведра. Но,
несмотря на холод и мрак, меня распирала радость - такая
радость, что я готов был заорать от восторга. Если кто-либо из
вас, джентльмены, когда-нибудь имел желанную цель, целых
двадцать лет только о ней одной и думал и вдруг увидел бы, что
она совсем близка, вы бы поняли, что со мной творилось. Я
закурил сигару, чтобы немного успокоиться, но руки у меня
дрожали, а и висках стучало. Я ехал по улицам, и в темноте мне
улыбались старый Джон Ферье и милая моя Люси - я видел их так
же ясно, как сейчас вижу вас, джентльмены. Всю дорогу они были
передо мной, справа и слева от лошади, пока я не остановился у
дома на Брикстон-роуд.
Кругом не было ни души, не слышно было ни единого звука,
кроме шума дождя. Заглянув внутрь кэба, я увидел, что Дреббер
храпит, развалясь на сиденье. Я потряс его за плечо.
- Пора выходить, - сказал я.
- Ладно, сейчас, - пробормотал он.
Должно быть, он думал, что мы подъехали к его гостинице,
- он молча вылез и "потащился через палисадник. Мне пришлось
идти рядом и поддерживать его - хмель у него еще не
выветрился. Я отпер дверь и ввел его в переднюю. Даю вам слово,
что отец и дочь все это время шли впереди нас.
- Что за адская, тьма, - проворчал он, топчась на месте.
- Сейчас зажжем свет, - ответил я и, чиркнув спичкой,
зажег принесенную с собой восковую свечу. - Ну, Енох Дреббер,
- продолжал я, повернувшись к нему и держа свечку перед собой,
- ты меня узнаешь?
Он уставился на меня бессмысленным пьяным взглядом. Вдруг
лицо его исказилось, в глазах замелькал ужас - он меня узнал!
Побледнев, как смерть, он отпрянул назад, зубы его застучали,
на лбу выступил пот. А я, увидев все это, прислонился спиной к
двери и громко захохотал, Я всегда знал, что месть будет
сладка, но не думал, что почувствую такое блаженство.
- Собака! - сказал я. - Я гонялся за тобой от
Солт-Лейк-Сити до Петербурга, и ты всегда удирал от меня. Но
теперь уж странствиям твоим пришел конец - кто-то из нас не
увидит завтрашнего утра!
Он все отступал назад; по лицу его я понял, что он принял
меня за сумасшедшего. Да, пожалуй, так оно и было. В висках у
меня били кузнечные молоты; наверное, мне стало бы дурно, если
бы вдруг из носа не хлынула кровь - от этого мне полегчало.
- Ну что, вспомнил Люси Ферье? - крикнул я, заперев
дверь и вертя ключом перед его носом. - Долго ты ждал
возмездия, и наконец-то пришел твой час!
Я видел, как трусливо затрясся его подбородок. Он,
конечно, стал бы просить пощады, но понимал, что это
бесполезно.
- Ты решишься на убийство? - пролепетал он.
- При чем тут убийство? - ответил я. - Разве уничтожить
бешеную собаку значит совершить убийство? А ты жалел мою
дорогую бедняжку, когда оторвал ее от убитого вами отца и запер
в свой гнусный гарем?
- Это не я убил ее отца! - завопил он.
- Но ты разбил ее невинное сердце! - крикнул я и сунул
ему коробочку. - Пусть нас рассудит Всевышний. Выбери пилюлю и
проглоти. В одной смерть, в другой жизнь. Я проглочу ту, что
останется. Посмотрим, есть ли на земле справедливость или нами
правит случай.
Скорчившись от страха, он дико закричал и стал умолять о
пощаде, но я выхватил нож, приставил к его горлу, и в конце
концов он повиновался. Затем я проглотил оставшуюся пилюлю, с
минуту мы молча стояли друг против друга, ожидая, кто из нас
умрет. Никогда не забуду его лица, когда, почувствовав первые
приступы боли, он понял, что проглотил яд! Я захохотал и поднес
к его глазам кольцо Люси. Все это длилось несколько секунд -
алкалоид действует быстро. Лицо его исказилось, он выбросил
вперед руки, зашатался и с хриплым воплем тяжело рухнул на пол.
Я ногой перевернул его на спину и положил руку ему на грудь.
Сердце не билось. Он был мертв!
Из носа у меня текла кровь, но я не обращал на это
внимания. Не знаю, почему мне пришло в голову сделать кровью
надпись на стене. Может, из чистого озорства мне захотелось
сбить с толку полицию, - очень уж весело и легко у меня было
тогда на душе! Я вспомнил, что в Нью-Йорке нашли как-то труп
немца, а под ним было написано слово "Rache"; газеты писали
тогда, что это, должно быть, дело рук какого-то тайного
общества. Что поставило в тупик Нью-Йорк, то поставит в тупик и
Лондон, решил я и, обмакнув палец в свою кровь, вывел на видном
месте это слово. Потом я пошел к кэбу - на улице было
пустынно, а дождь лил по-прежнему. Я отъехал от дома, и вдруг,
сунув руку в карман, где у меня всегда лежало кольцо,
обнаружил, что его нет. Я был как громом поражен - ведь это
была единственная памятка от Люси! Подумав, что я обронил его,
когда наклонялся к телу Дреббера, я оставил кэб в переулке и
побежал к дому - я готов был на любой риск, лишь бы найти
кольцо. Возле дома я чуть было не попал в руки выходящего
оттуда полисмена и отвел от себя подозрение только потому, что
прикинулся в стельку пьяным.
Вот, значит, как Енох Дреббер нашел свою смерть. Теперь
мне оставалось проделать то же самое со Стэнджерсоном и
расквитаться с ним за Джона Ферье. Я знал, что он остановился в
гостинице "Холлидей", и слонялся возле нее целый день, но он
так и не вышел на улицу. Думается'мне, он что-то заподозрил,
когда Дреббер не явился на вокзал. Он был хитер, этот
Стэнджерсон, и всегда держался начеку. Но напрасно он
воображал, будто убережется от меня, если будет отсиживаться в
гостинице! Вскоре я уже знал окно его комнаты, и на следующий
день, едва стало светать, я взял лестницу, что валялась в
проулке за гостиницей, и забрался к нему. Разбудив его, я
сказал, что настал час расплатиться за жизнь, которую он отнял
двадцать лет назад. Я рассказал ему о смерти Дреббера и дал на
выбор две пилюли. Вместо того, чтобы ухватиться за единственный
шанс спасти свою жизнь, он вскочил с постели и стал меня
душить. Защищаясь, я ударил его ножом в сердце. Все равно ему
суждено было умереть - Провидение не допустило бы, чтобы рука
убийцы выбрала пилюлю без яда.
Мне уже немногое осталось рассказать, и слава Богу, а то я
совсем выбился из сил. Еще день-два я возил седоков, надеясь
немного подработать и вернуться в Америку. И вот сегодня я
стоял на хозяйском дворе, когда какой-то мальчишка-оборванец
спросил, нет ли здесь кучера по имени Джефферсон Хоуп. Его,
мол, просят подать кэб на Бейкер-стрит, номер 221-б. Ничего не
подозревая, я поехал, и тут вдруг этот молодой человек
защелкнул на мне наручники, да так ловко, что я и оглянуться не
успел. Вот и все, джентльмены. Можете считать меня убийцей, но
я утверждаю, что я так же послужил правосудию, как и вы.
История эта была столь захватывающей, а рассказывал он так
выразительно, что мы слушали, не шелохнувшись и не проронив ни
слова. Даже профессиональные сыщики, blase15 всеми видами
преступлений, казалось, следили за его рассказом с острым
интересом. Когда он кончил, в комнате стояла полная тишина,
нарушаемая только скрипом карандаша, - это Лестрейд доканчивал
свою стенографическую запись.
- Мне хотелось бы выяснить еще одно обстоятельство, -
произнес наконец Шерлок Холмс. - Кто ваш сообщник - тот,
который приходил за кольцом?
Джефферсон Хоуп шутливо подмигнул моему приятелю.
- Свои тайны я могу уже не скрывать, - сказал он, - но
другим не стану причинять неприятности. Я прочел объявление и
подумал, что либо это ловушка, либо мое кольцо и в самом деле
найдено на улице. Мой друг вызвался пойти и проверить. Вы,
наверное, не станете отрицать, что он вас ловко провел.
- Что верно, то верно, - искренне согласился Холмс.
- Джентльмены, - важно произнес инспектор, - надо все
же подчиняться установленным порядкам. В четверг арестованный
предстанет перед судом, и вас пригласят тоже. А до тех пор
ответственность за него лежит на мне.
Он позвонил. Джефферсона Хоупа увели два тюремных
стражника, а мыс Шерлоком Холмсом, выйдя из участка, подозвали
кэб и поехали на Бейкер-стрит.
ГЛАВА VI. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Всех нас предупредили, что в четверг мы будем вызваны в
суд; но когда наступил четверг, оказалось, что наши показания
уже не понадобятся - Джефферсона Хоупа призвал к себе Высший
Судия, чтобы вынести ему свой строгий и справедливый приговор.
Ночью после ареста его аневризма лопнула, и наутро его нашли на
полу тюремной камеры с блаженной улыбкой на лице, словно,
умирая, он думал о том, что прожил жизнь не зря и хорошо сделал
свое дело.
- Грегсон и Лестрейд, наверное, рвут на себе волосы, -
сказал Холмс вечером, когда мы обсуждали это событие. - Он
умер, и пропали все их надежды на шумную рекламу.
- По-моему, они мало что сделали для поимки преступника,
- заметил я.
- В этом мире неважно, сколько вы сделали, - с горечью
произнес Холмс. - Самое главное - суметь убедить людей, что
вы сделали много. Но все равно, - продолжал он после паузы,
уже веселее, - я ни за что не отказался бы от этого
расследования. Я не помню более интересного дела. И как оно ни
просто, все же в нем было немало поучительного.
- Просто?! - воскликнул я.
Холмса рассмешило мое изумление.
- Разумеется, его никак нельзя назвать сложным, - сказал
он. - И вот вам доказательство - за три дня я без всякой
помощи и только посредством самых обыкновенных умозаключений
сумел установить личность преступника.
- Это верно!
- Я уже как-то говорил вам, что необычное - скорее
помощь, чем помеха в нашем деле. При решении подобных задач
очень важно уметь рассуждать ретроспективно. Это чрезвычайно
ценная способность, и ее нетрудно развить, но теперь почему-то
мало этим занимаются. В повседневной жизни гораздо полезнее
думать наперед, поэтому рассуждения обратным ходом сейчас не в
почете. Из пятидесяти человек лишь один умеет рассуждать
аналитически, остальные же мыслят только синтетически.
- Должен признаться, я вас не совсем понимаю.
- Я так и думал. Попробую объяснить это понятнее.
Большинство людей, если вы перечислите им все факты один за
другим, предскажут вам результат. Они могут мысленно
сопоставить факты и сделать вывод, что должно произойти то-то.
Но лишь немногие, узнав результат, способны проделать
умственную работу, которая дает возможность проследить, какие
же причины привели к этому результату. Вот эту способность я
называю ретроспективными, или аналитическими, рассуждениями.
- Понимаю, - сказал я.
- Этот случай был именно таким - мы знали результат и
должны были сами найти все, что к нему привело. Я попытаюсь
показать вам различные стадии моих рассуждений. Начнем с самого
начала. Вам известно, что я, не внушая себе заранее никаких
идей, подошел к дому пешком. Естественно, я прежде всего
исследовал мостовую и, как я уже говорил вам, обнаружил
отчетливые следы колес, а из расспросов выяснилось, что кэб мог
подъехать сюда только ночью. По небольшому расстоянию между
колесами я убедился, что это был наемный кэб, а не частный
экипаж - обыкновенный лондонский кэб гораздо уже господской
коляски.
Это было, так сказать, первое звено, Затем я медленно
пошел через палисадник по дорожке; она была глинистая, то есть
такая, на которой особенно заметно отпечатываются следы. Вам,
конечно, эта дорожка представлялась просто полоской истоптанной
грязи, но для моего натренированного глаза имела значение
каждая отметина на ее поверхности. В сыскном деле нет ничего
важнее, чем искусство читать следы, хотя именно ему у нас почти
не уделяют внимания. К счастью, я много занимался этим, и
благодаря долгой практике умение распознавать следы стало моей
второй натурой. Я увидел глубоко вдавленные следы констеблей,
но разглядел и следы двух человек, проходивших по садику до
того, как явилась полиция. Определить, что эти двое проходили
раньше, было нетрудно: кое-где их следы были совершенно
затоптаны констеблями. Так появилось второе звено. Я уже знал,
что ночью сюда приехали двое - один, судя по ширине его шага,
очень высокого роста, а второй был щегольски одет: об этом
свидетельствовали изящные очертания его узких подошв.
Когда я вошел в дом, мои выводы подтвердились. Передо мной
лежал человек в щегольских ботинках. Значит, если это было
убийством, то убийца должен быть высокого роста. На мертвом не
оказалось ран, но по ужасу, застывшему на его лице, я убедился,
что он предвидел свою участь. У людей, внезапно умерших от
разрыва сердца или от других болезней, не бывает ужаса на лице.
Понюхав губы мертвого, я почувствовал чуть кисловатый запах и
понял, что его заставили принять яд. Это подтверждалось еще и
выражением ненависти и страха на его лице. Я убедился в этом с
помощью метода исключения - известные мне факты не
укладывались ни в какую другую гипотезу. Не воображайте, что
тут произошло нечто неслыханное. Насильственное отравление ядом
вовсе не новость в уголовной хронике. Каждый токсиколог тотчас
вспомнил бы дело Дольского в Одессе или Летюрье в Монпелье.
Теперь передо мной встал главный вопрос: каковы мотивы
преступления? Явно не грабеж: все, что имел убитый, осталось
при нем. Быть может, это политическое убийство или тут замешана
женщина? Я склонялся скорее ко второму предположению.
Политические убийцы, сделав свое дело, стремятся как можно
скорее скрыться. Это убийство, наоборот, было совершено без
спешки, следы преступника видны по всей комнате, значит, он
пробыл там довольно долго. Причины, по-видимому, были частного,
а не политического характера и требовали обдуманной, жестокой
мести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173