Холмс взял со стола не слишком чистую визитную карточку.
- Джозия Эмберли. В прошлом, по его словам, - младший
компаньон фирмы "Брикфол и Эмберли", изготовляющей товары для
художников. Вы могли видеть эти имена на коробках с красками.
Эмберли сколотил небольшое состояние, и, когда ему исполнился
шестьдесят один год, вышел из дела, купил дом в Люишеме и
поселился там, чтобы насладиться отдыхом после долгих лет
неустанного труда. Всякий сказал бы, что этого человека ждет
обеспеченная и мирная старость.
- Да, верно.
Холмc взял конверт, на котором были сделаны его рукой
какие-то пометки, и пробежал их глазами.
- Ушел на покой в 1896 году, Уотсон. В начале 1897-го
женился. Жена на двадцать лет моложе его, притом недурна собой,
если не лжет фотография. Достаток, жена, досуг - казалось бы,
живи да радуйся. Но не проходит двух лет, и он, как вы сами
видели, становится самым несчастным и убитым созданием, какое
только копошится под солнцем.
- Но что случилось?
- Старая история, Уотсон. Вероломный друг и ветреная
жена. У этого Эмберли, насколько можно судить, есть
одна-единственная страсть в жизни: шахматы. В Люишеме,
неподалеку от него, живет некий молодой врач, тоже завзятый
шахматист. Я вот записал его имя: доктор Рэй Эрнест. Эрнест был
частый гость в его доме, и если у него завязались близкие
отношения с миссис Эмберли, это только естественно - вы
согласитесь, что наш незадачливый клиент не может похвастаться
внешней привлекательностью, каковы бы ни были его скрытые
добродетели. На прошлой неделе парочка скрылась в неизвестном
направлении. Мало того, в качестве ручного багажа неверная
супруга прихватила шкатулку старика, в которой хранилась
львиная доля всех его сбережений. Можно ли сыскать беглянку?
Можно ли вернуть деньги? Поглядеть, так банальная проблема, но
для Джозии Эмберли - проблема жизненной важности.
- Как же вы будете действовать?
- Видите ли, мой милый Уотсон, при создавшемся положении
вещей надо прежде всего решить, как будете действовать вы,
если, конечно, вы согласны заменить меня. Вы знаете, что я
сейчас всецело занят делом двух коптских старейшин и сегодня
как раз жду его развязки. Мне, право же, не выкроить времени на
поездку в Люишем, а ведь улики, собранные по свежим следам,
имеют особую ценность. Старик всячески уговаривал меня
приехать, но я объяснил ему, в чем трудность. Он готов принять
вас вместо меня.
- Я весь к вашим услугам, - ответил я. - Честно говоря,
не думаю, чтобы от меня была особая польза, но я рад буду
сделать все, что в моих силах.
Вот так и случилось, что в один прекрасный летний день я
отправился в Люишем, совсем не подозревая, что не пройдет и
недели, как событие, которое я ехал расследовать, будет с жаром
обсуждать вся Англия.
Лишь поздно вечером я вернулся на Бейкер-стрит с отчетом о
своей поездке. Худая фигура Холмса покоилась в глубоком кресле,
над его трубкой медленно свивалась кольцами струя едкого
табачного дыма, глаза были лениво полузакрыты - можно было
подумать, что он дремлет, но стоило мне запнуться или допустить
неточность в рассказе, как опущенные веки приподнимались и
серые глаза, сверкающие и острые, как рапиры, пронизывали меня
пытливым взглядом.
- Усадьба мистера Джозии Эмберли зовется "Уютное", -
начал я. - Я думаю, Холмс, она возбудила бы ваш интерес. Дом
похож па обедневшего аристократа, который вынужден ютиться
среди простолюдинов. Вам ведь такие места знакомы: однообразные
кирпичные дома, унылые провинциальные улицы - и вдруг прямо в
гуще всего этого - такая старинная усадьба, крохотный островок
древней культуры и уюта за высокой, растрескавшейся от солнца
стеной, испещренной лишайниками и покрытой мохом, стеной,
которая...
- Без поэтических отступлений, Уотсон, - строго перебил
меня Холмс. - Все ясно: высокая кирпичная стена.
- Совершенно верно. Мне бы не догадаться, что это и есть
"Уютною, да благо я спросил какого-то зеваку, который
прохаживаются по улице и курил. Высокий такой брюнет с большими
усами и военной выправкой. В ответ он кивком указал нужный мне
дом и почему-то окинул меня пристальным, испытующим взглядом.
Это припомнилось мне немного спустя.
Едва ступив за ворота, я увидел, что ко мне спешит по
аллее мистер Эмберли. Еще утром я заметил в нем что-то
необычное, хотя видел его лишь мельком, теперь же, при свете
дня, его внешность показалась мне еще более странной.
- Я, разумеется, и сам постарался изучить ее, - вставил
Холмс. - Но все-таки интересно узнать, каковы ваши
впечатления.
- Он выглядит так, будто забота в буквальном смысле слова
пригнула его к земле. Спина его сгорблена, словно под бременем
тяжкой ноши. Однако он вовсе не так немощен, как кажется на
первый взгляд: плечи и грудь у него богатырские, хотя
поддерживают этот мощный торс сухие, тонкие ноги.
- Левый ботинок морщит, правый - девственно гладок.
- Этого я не заметил.
- Вы, разумеется, нет. Зато от меня не укрылось, что у
него искусственная нога. Однако продолжайте.
- Меня поразили эта пряди сивых волос, которые змеились
из-под его ветхой соломенной шляпы, это исступленное, неистовое
выражение изрезанного глубокими морщинами лица.
- Очень хорошо, Уотсон. Что он говорил?
- Он принялся взахлеб рассказывать мне историю своих
злоключений. Мы шли вдвоем по аллее, и я, разумеется, во все
глаза смотрел по сторонам. Сад совершенно не ухожен, весь
заглох, все растет, как придется, повинуясь велению природы, а
не искусству садовника. Как только приличная женщина могла
терпеть такое положение вещей - ума не приложу. Дом тоже
запущен до последней степени. Бедняга, видно, и сам это
чувствует и пытается как-то поправить дело. Во всяком случае, у
него в левой руке была толстая кисть, а посреди холла стояла
большая банка с зеленой краской. До моего прихода он занимался
тем, что красил двери и оконные рамы.
Он повел меня в свой обшарпанный кабинет, и мы долго
беседовали. Конечно, он был огорчен, что вы не приехали сами.
Он сказал: "Да я и не слишком надеялся, в особенности после
того, как понес столь тяжелый материальный урон, что моя
скромная особа сможет серьезно привлечь к себе внимание такого
знаменитого человека, как мистер Шерлок Холмс".
Я стал уверять его, что финансовая сторона вопроса тут
вовсе ни при чем.
"Да, конечно, - отозвался он, - он этим занимается из
любви к искусству, но, возможно, в моем деле для него как раз
нашлось бы кое-что интересное. Хотя бы в смысле изучения
человеческой природы, доктор Уотсон, ведь какая черная
неблагодарность! Разве я хоть раз отказал ей в чем-нибудь?
Разве есть еще женщина, которую бы так баловали? А этот молодой
человек - я бы и к собственному сыну так не относился. Он был
здесь, как у себя дома. И посмотрите, как они со мной обошлись!
Ах, доктор Уотвон, какой это ужасный, страшный мир!".
В таком духе он изливался мне час, а то и больше. Он,
оказывается, ничего не подозревал об интрижке. Жили они с женой
одиноко, только служанка приходила каждое утро и оставалась до
шести часов. В тот памятный день старик Эмберли, желая
доставить удовольствие жене, взял два билета в театр Хеймаркет,
на балкон. В последний момент миссис Эмберли пожаловалась на
головную боль и отказалась ехать. Он поехал один. Сомневаться в
том, что это, правда, по-видимому, нет оснований: он показывал
мне неиспользованный билет, который предназначался жене.
- Любопытно, весьма любопытно, - заметил Холмс,
слушавший, казалось, с возрастающим интересом. - Продолжайте,
Уотсон, прошу вас. Я нахожу ваш рассказ крайне интересным. Вы
видели этот билет собственными глазами? Номер места случайно не
запомнили?
- Представьте себе, запомнил, - не без гордости ответил
я. - Номер оказался тот же, что был у меня когда-то в школьной
раздевалке: тридцать первый. Вот он и застрял у меня в голове.
- Великолепно, Уотсон! У него самого, стало быть, место
было либо тридцатое, либо тридцать второе?
- Ну, конечно, - чуть озадаченно подтвердил я. - В ряду
"Б.
- Просто прекрасно. Что еще он вам говорил?
- Он показал мне свою, как он выразился, кладовую.
Кладовая сама настоящая, как в банке. Железная дверь, железная
штора на окне, никаком взломщику не забраться, как он
утверждает. Но у жены оказался второй ключ, и она вместе со
своим возлюбленным унесла оттуда не много и мало - тысяч семь
фунтов в ассигнациях и ценных бумагах.
- Ценных бумагах? Как же они смогут обратить их в деньги:
- Эмберли сказал, что оставил в полиции опись этих бумаг
надеется, что продать их не удастся. В тот день он вернулся из
театра около двенадцати ночи и увидел, что кладовая ограблена,
дверь и окно открыты, а беглецов и след простыл. Никакого
письма, никакой записки - и ни слуху ни духу с тех пор. Он
сразу же дал знать в полицию.
Холмс на несколько минут погрузился в раздумье.
- Вы говорите, он что-то красил в доме. Что именно?
- При мне он красил коридор. А дверь и деревянные части
комнаты, о которой я говорил, уже закончил.
- Вам не кажется, что для человека в подобной ситуации
это несколько необычное занятие?
- "Надо же чем-то занять себя, чтобы сердце не так
саднило" - это его собственное объяснение. Разумеется, это
странный способ отвлечься, так ведь на то он и вообще человек
со странностями. При мне разорвал фотографию своей жены -
разорвал яростно, в совершенном беспамятстве, с воплем: "Чтобы
глаза мои больше не видели ее мерзкое лицо".
- И это все, Уотсон?
- Нет, есть еще одна вещь, и она поразила меня больше
всего. Обратно я уезжал со станции Блэкхит. Сел в поезд, и
только он тронулся, как я увидел, что в соседний вагон вскочил
какой-то мужчина. Вы знаете, Холмс, какая у меня память на
лица. Так вот, это определенно был тот высокий брюнет, к
которому я обратился на улице. На Лондонском мосту я заметил
его снова, а потом он затерялся в толпе. Но я уверен, что он
меня выслеживал.
- Да-да! - сказал Холмс. - Конечно! Так вы говорите,
высокий брюнет с большими усами и в очках с дымчатыми стеклами?
- Холмс, вы чародей. Он действительно был в дымчатых
очках, но ведь я об этом не говорил!
- А в галстуке - масонская булавка?
- Холмс!
- Это так просто, милый Уотсон. Впрочем, перейдем к тому,
что имеет непосредственное отношение к делу. Должен вам
признаться: эта история, на первый взгляд до того простая, что
мне вряд ли стоило ею заниматься, с каждой минутой приобретает
совсем иной характер. Правда, во время вашей поездки все самое
важное осталось вами не замеченным, но даже то, что само
бросилось вам в глаза, наводит на серьезные размышления.
- Что осталось незамеченным?
- Не обижайтесь, дружище. Вы знаете, я совершенно
беспристрастен. Вы справились со своей задачей как нельзя
лучше. Многие и этого бы не сумели. Но кое-какие существенные
частности вы явно упустили. Что думают об этом Эмберли и его
жене соседи? Разве это не важно? Какой славой пользуется доктор
Эрнест? Что он, и впрямь такой отчаянный ловелас? При вашем
врожденном обаянии, Уотсон, каждая женщина вам сообщница и
друг. Почему я не слышу, что думает барышня на почте и супруга
зеленщика? Как естественно вообразить себе такую картину: вы
нашептываете комплименты молодой кельнерше из "Синего якоря", а
взамен получаете сухие факты. И все это пропало втуне.
- Это еще не поздно сделать.
- Это уже сделано. С помощью телефона и Скотленд-Ярда я
обычно имею возможность узнавать самое необходимое, не выходя
из этой комнаты. Кстати сказать, полученные мною сведения
подтверждают рассказ старика. В городишке он слывет скрягой, с
женой был требователен и строг. Что он держал в этой своей
кладовой крупную сумму денег - свэтая правда. Правда и то, что
доктор Эрнест, молодой холостяк, играл с Эмберди в шахматы, а с
его женой, вероятно, играл в любовь. Кажется, все яснее ясного,
и больше говорить не о чем, и все-таки... все-таки!..
- В чем же тут загвоздка?
- В моем воображении, быть может. Что ж, пусть она там и
останется, Уотсон. А мы с вами спасемся от серой повседневности
этого мира сквозь боковую дверцу - музыку. В Альберт-Холле
сегодня поет Карина. Мы как раз успеем переодеться, пообедать и
подадимся наслаждению.
Наутро я встал рано, но крошки от гренков и скорлупа от
пары яиц на столе свидетельствовали о том, что мой друг
поднялся еще раньше. Здесь же, на столе, я обнаружил второпях
нацарапанную записку:
"Милый Уотсон! Мне хотелось бы навести еще кое-какие
справки относительно мистера Джозии Эмберли. Когда я их получу,
мы со спокойной душой будем считать это дело законченным, а
быть может, и нет. Я только просил бы Вас быть поблизости часа
в три, так как не исключено, что Вы мне можете понадобиться.
Ш. Х.".
Полдня я не видел Холмса, но в назначенный час он
вернулся, серьезный, озабоченный, занятый своими мыслями. В
такие минуты лучше было к нему не подступаться.
- Эмберли еще не приходил?
- Нет.
- Значит, придет. Я его жду.
Ждать пришлось недолго: старик не замедлил явиться: на
хмуром лице его явственно обозначились тревога и недоумение.
- Я тут получил телеграмму, мистер Холмс, и что-то никак
не могу в ней разобраться.
Он протянул Холмсу телеграмму, и тот прочел ее вслух:
"Немедленно приезжайте. Располагаю сведениями вашей
недавней пропаже.
Элман. Дом священника".
- Отправлена в два десять из Малого Пэрлингтона, -
сказал Холмс. - Малый Пэрлингтон находится, если не ошибаюсь,
в Эссексе, недалеко от Фринтона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173