Это была очень длинная улица, застроенная двухэтажными
кирпичными домами, чистенькими и немного чопорными; на беленых
каменных крылечках судачили женщины в передниках. Пройдя около
половины улицы, Лестрейд остановился и постучал в дверь; на
стук вышла девочка-служанка. Нас провели в гостиную, где сидела
мисс Кушинг. У нее было спокойное лицо, большие кроткие глаза и
седеющие волосы, закрывавшие виски. Она вышивала салфеточку для
кресла, а рядом стояла корзинка с разноцветными шелками.
- Эта пакость лежит в сарае, - сказала она, когда
Лестрейд вошел в комнату. - Хоть бы вы их совсем забрали!
- Я так и сделаю, мисс Кушинг. Я держал их здесь только
для того, чтобы мой друг мистер Холмс мог взглянуть на них в
вашем присутствии.
- А почему в моем присутствии, сэр?
- На случай, если он захочет вас о чем-нибудь спросить.
- Что тут еще спрашивать, раз я сказала вам, что ровно
ничего об этом не знаю?
- Совершенно верно, сударыня, - сказал Холмс
успокаивающе. - Не сомневаюсь, что вам больше чем достаточно
надоели в связи с этим делом.
- Еще бы, сэр. Я человек скромный, живу тихо. Мне никогда
не случалось видеть свое имя в газетах, и полиция у меня в доме
не бывала. Я не позволю, чтобы эту пакость вносили сюда, мистер
Лестрейд. Если вы хотите взглянуть на них, вам придется пойти в
сарай.
Маленький сарай находился в узком садике за домом.
Лестрейд вошел в сарай и вынес желтую картонную коробку, кусок
оберточной бумаги и веревку. В конце дорожки была скамья, мы
сели на нее, и Холмс принялся рассматривать предметы, которые
Лестрейд передавал ему один за другим.
- Прелюбопытнейшая веревка, - заметил он, поднимая ее к
свету и обнюхивая. - Что вы скажете об этой веревке, Лестрейд?
- Она просмолена.
- Совершенно верно. Это кусок просмоленного шпагата.
Несомненно, вы заметили также, что мисс Кушинг разрезала
веревку ножницами, это видно по двум срезам с каждой стороны.
Это очень важно.
- Не понимаю, что тут важного, - сказал Лестрейд.
- Важно, что узел остался цел и что это узел особого
рода.
- Он завязан очень аккуратно. Я уже обратил на это
внимание, - не без самодовольства сказал Лестрейд.
- Ну, хватит о веревке, - сказал Холмс, улыбаясь, -
теперь займемся упаковкой. Оберточная бумага с отчетливым
запахом кофе. Как, вы этого не заметили? Здесь не может быть
никакого сомнения. Адрес написан печатными буквами, довольно
коряво: "Мисс С. Кушинг, Кросс-стрит, Кройдон". Написано
толстым пером, возможно, "рондо", и очень плохими чернилами.
Слово "Кройдон" вначале было написано через "е", которое затем
изменено на "о". Итак, посылка была отправлена мужчиной -
почерк явно мужской, - не очень образованным и не знающим
Кройдона. Пойдем дальше. Коробка желтая, полуфунтовая, из-под
паточного табака, ничем не примечательная, если не считать двух
отпечатков больших пальцев в левом нижнем углу. Она наполнена
крупной солью, которая применяется для хранения кож и для
других промышленных целей, связанных с сырьем. И в соли
находится весьма своеобразное вложение.
С этими словами он вытащил два уха и, положив себе на
колено доску, стал внимательно их изучать, а мы с Лестрейдом,
стоя по обе стороны, наклонились вперед и смотрели то на эти
страшные сувениры, то на серьезное, сосредоточенное лицо нашего
спутника. Наконец он положил их обратно в коробку и некоторое
время сидел, глубоко задумавшись.
- Вы заметили, конечно, - сказал он наконец, - что это
непарные уши.
- Да, это я заметил. Но если это шутка каких-нибудь
студентов-медиков, им ничего не стоило послать и два непарных
уха и пару.
- Совершенно правильно. Но это не шутка.
- Вы в этом убеждены?
- Многое в этом убеждает. Для работы в анатомическом
театре в трупы вводят консервирующий раствор. На этих ушах его
не заметно. Кроме того, они свежие. Они были отрезаны тупым
инструментом, что едва ли могло бы случиться, если бы это делал
студент. Далее, в качестве консервирующего вещества медик,
естественно, выбрал бы раствор карболки или спирт и уж,
конечно, не крупную соль. Повторяю: это не розыгрыш, перед нами
серьезное преступление.
Легкая дрожь пробежала по моему телу, когда я услышал
слова Холмса и увидел его помрачневшее лицо. За этим
решительным вступлением таилось нечто странное, необъяснимое и
ужасное. Лестрейд, однако, покачал головой, как человек,
которого убедили только наполовину.
- Несомненно, кое-что говорит против версии с розыгрышем,
- сказал он, - но против другой версии есть более сильные
аргументы. Мы знаем, что эта женщина в течение последних
двадцати лет, как в Пендже, так и здесь, жила самой тихой и
добропорядочной жизнью. За это время она едва ли провела хоть
один день вне дома. С какой же стати преступник станет посылать
ей доказательство своей вины, тем более, что она - если только
она не превосходная актриса - понимает в этом так же мало, как
и мы?
- Это и есть задача, которую мы должны решить, - ответил
Холмс, - и я, со своей стороны, начну с предположения, что мои
рассуждения правильны и что было совершено двойное убийство.
Одно из этих ушей женское, маленькое, красивой формы, с
проколом для серьги. Второе - мужское, загорелое и также с
проколом для серьги. Эти два человека, по-видимому, мертвы,
иначе мы бы уже услышали о них. Сегодня пятница. Посылка была
отправлена в четверг утром. Следовательно, трагедия произошла в
среду, или во вторник, или раньше. Если эти два человека были
убиты, кто, кроме самого их убийцы, мог послать мисс Кушинг это
свидетельство его преступления? Будем считать, что отправитель
пакета и есть тот человек, которого мы ищем. Но у него должны
быть веские причины для отправки этого пакета мисс Кушинг. Что
же это за причины? Должно быть, необходимость сообщить ей, что
дело сделано! Или, может быть, желание причинить ей боль. Но
тогда она должна знать, кто этот человек. А знает ли она это?
Сомневаюсь. Если она знает, зачем ей было звать полицию? Она
могла закопать уши, и все осталось бы в тайне. Так она
поступила бы, если бы хотела покрыть преступника. А если она не
хотела его покрывать, она назвала бы его имя. Вот головоломка,
которую нужно решить.
Он говорил быстро, высоким, звонким голосом, глядя
невидящим взором поверх садовой ограды, потом проворно вскочил
на ноги и пошел к дому.
- Я хочу задать несколько вопросов мисс Кушинг, - сказал
он.
- В таком случае я вас покину, - сказал Лестрейд, -
потому что у меня здесь есть еще одно дельце. Я думаю, что от
мисс Кушинг мне больше ничего не нужно. Вы найдете меня в
полицейском участке.
- Мы зайдем туда по дороге на станцию, - отозвался
Холмс.
Через минуту мы были снова в гостиной, где мисс Кушинг
продолжала спокойно и безмятежно вышивать свою салфеточку.
Когда мы вошли, она положила ее на колени и устремила на нас
открытый, испытующий взгляд своих голубых глаз.
- Я убеждена, сэр, - сказала она, - что это ошибка и
посылка предназначалась вовсе не мне. Я несколько раз говорила
это джентльмену из Скотленд-Ярда, но он только смеется надо
мной. Насколько я знаю, у меня нет ни одного врага на свете,
так зачем же вдруг кому-то понадобилось сыграть со мной такую
шутку?
- Я склоняюсь к такому же мнению, мисс Кушинг, - сказал
Холмс, садясь рядом с ней. - По-моему, более чем вероятно...
- Он умолк, и я, посмотрев в его сторону, с удивлением увидел,
что он впился глазами в ее профиль. Удивление, а затем и
удовлетворение промелькнули на его энергичном лице, но, когда
она взглянула на него, чтобы узнать причину его молчания, он
уже всецело овладел собой. Теперь и я, в свою очередь,
пристально посмотрел на ее гладко причесанные седеющие волосы,
опрятный чепец, маленькие позолоченные серьги, спокойное лицо;
но я не увидел ничего, что могло бы объяснить явное волнение
моего, друга.
- Я хочу задать вам несколько вопросов...
- Ох, надоели мне эти вопросы! - раздраженно воскликнула
мисс Кушинг.
- По-моему, у вас есть две сестры.
- Откуда вы знаете?
- Как только я вошел в комнату, я заметил на камине
групповой портрет трех женщин, одна из которых, несомненно, вы
сами, а другие так похожи на вас, что родство не подлежит
сомнению.
- Да, вы совершенно правы. Это мои сестры - Сара и Мэри.
- А вот тут, рядом со мной, висит другой портрет,
сделанный в Ливерпуле, портрет вашей младшей сестры и какого-то
мужчины, судя по одежде - стюарда. Я вижу, что она в то время
не была замужем.
- Вы очень быстро все замечаете.
- Это моя профессия.
- Ну что же, вы совершенно правы. Но она вышла замуж за
мистера Браунера через несколько дней после этого. Когда был
сделан снимок, он служил на Южноамериканской линии, но он так
любил мою сестру, что не мог вынести долгой разлуки с ней и
перевелся на пароходы, которые ходят между Ливерпулем и
Лондоном.
- Случайно не на "Победителя"?
- Нет, на "Майский день", насколько я знаю. Джим однажды
приезжал сюда ко мне в гости. Это было до того, как он нарушил
свое обещание не пить; а потом он всегда пил, когда бывал на
берегу, и от самой малости становился как сумасшедший. Да!
Плохой это был день когда его снова потянуло к бутылке. Сначала
он поссорился со мной, потом с Сарой, а теперь Мэри перестала
нам писать, и мы не знаем, что с ними.
Тема эта явно волновала мисс Кушинг. Как большинство
одиноких людей, она вначале стеснялась, но под конец стала
чрезвычайно разговорчивой. Она рассказала нам много
подробностей о своем зяте-стюарде, а затем, перейдя к своим
бывшим постояльцам - студентам-медикам, долго перечисляла все
их провинности, сообщила их имена и названия больниц, где они
работали. Холмс слушал внимательно, время от времени задавая
вопросы.
- Теперь о вашей средней сестре, Саре, - сказал он. -
Как-то удивительно, что вы не живете одним домом, раз вы обе не
замужем
- Ах! Вы не знаете, какой у нее характер, а то бы не
удивлялись. Я попыталась было, когда переехала в Кройдон, и мы
жили вместе до недавнего времени - всего месяца два прошло,
как мы расстались. Не хочется говорить плохое про родную
сестру, но она, Сара, всегда лезет не в свое дело и
привередничает.
- Вы говорите, что она поссорилась с вашими
ливерпульскими родственниками?
- Да, а одно время они были лучшими друзьями. Она даже
поселилась там, чтобы быть рядом с ними. А теперь не знает, как
покрепче обругать Джима Браунера. Последние полгода, что она
жила здесь, она только и говорила, что о его пьянстве и
скверных привычках. Наверно, он поймал ее на какой-нибудь
сплетне и сказал ей пару теплых слов; ну, тут все и началось.
- Благодарю вас, мисс Кушинг, - сказал Холмс, вставая и
откланиваясь. - Ваша сестра Сара живет, кажется, в
Уоллингтоне, на Нью-стрит? Всего хорошего, мне очень жаль, что
пришлось вас побеспокоить по делу, к которому, как вы и
говорите, вы не имеете никакого отношения.
Когда мы вышли на улицу, мимо проезжал кэб, и Холмс
окликнул его.
- Далеко ли до Уоллингтона? - спросил он.
- Всего около мили, сэр.
- Отлично. Садитесь, Уотсон. Надо ковать железо, пока
горячо. Хоть дело и простое, с ним связаны кое-какие
поучительные детали. Эй, остановитесь возле телеграфа, когда
будем проезжать мимо.
Холмс отправил короткую телеграмму и всю остальную часть
пути сидел в кэбе, развалившись и надвинув шляпу на нос, чтобы
защититься от солнца. Наш возница остановился у дома, похожего
на тот, который мы только что покинули. Мой спутник приказал
ему подождать, но едва он взялся за дверной молоток, как дверь
отворилась, и на пороге появился серьезный молодой джентльмен в
черном, с очень блестящим цилиндром в руке.
- Мисс Кушинг дома? - спросил Холмс.
- Мисс Сара Кушинг серьезно больна, - ответил тот. - Со
вчерашнего дня у нее появились симптомы тяжелого мозгового
заболевания. Как ее врач, я ни в коем случае не могу взять на
себя ответственность и пустить к ней кого-либо. Советую вам
зайти дней через десять.
Он надел перчатки, закрыл дверь и зашагал по улице.
- Ну что ж, нельзя - значит, нельзя, - бодро сказал
Холмс.
- Вероятно, она и не смогла бы, а то и не захотела бы
много вам сказать.
- А мне вовсе и не нужно, чтобы она мне что-нибудь
говорила. Я хотел только посмотреть на нее. Впрочем, по-моему,
у меня и так есть все, что надо... Отвезите нас в какой-нибудь
приличный отель, где можно позавтракать, а потом мы поедем к
нашему другу Лестрейду в полицейский участок.
Мы отлично позавтракали; за столом Холмс говорил только о
скрипках и с большим воодушевлением рассказал, как он за
пятьдесят пять шиллингов купил у одного еврея, торгующего
подержанными вещами на Тоттенхем-Корт-роуд, скрипку
Страдивариуса, которая стоила по меньшей мере пятьсот гиней. От
скрипок он перешел к Паганини, и мы около часа просидели за
бутылкой кларета, пока он рассказывал мне одну за другой
истории об этом необыкновенном человеке. Было уже далеко за
полдень, и жаркий блеск солнца сменился приятным мягким светом,
когда мы приехали в полицейский участок. Лестрейд ждал нас у
двери.
- Вам телеграмма, мистер Холмс, - сказал он.
- Ха, это ответ! - Он распечатал ее, пробежал глазами и
сунул в карман. - Все в порядке, - сказал он.
- Вы что-нибудь выяснили?
- Я выяснил все!
- Что? - Лестрейд посмотрел на него в изумлении. - Вы
шутите.
- Никогда в жизни не был серьезнее. Совершено ужасное
преступление, и теперь, мне кажется, я раскрыл все его детали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173