г. Моя работа в петроградском совете
1905 года совпадала по времени с окончательной выработкой мною тех
воззрений на природу революции, которые эпигоны подвергают непрерывному
обстрелу. Как же эти столь ошибочные будто бы взгляды совершенно не
отразились на моей политической деятельности, протекавшей у всех на виду, и
регистрировавшейся каждый день в печати? Если же допустить, что столь
неверная теория отражалась на моей политике, то почему молчали нынешние
консулы? И, что несколько важнее, почему Ленин со всей энергией защищал
линию петроградского совета, как в момент высшего подъема революции, так и
после ее поражения?
Те же вопросы, но, пожалуй, в еще более резкой формулировке, относятся к
революции 1917 года. В Нью-Иорке я оценил февральский переворот в ряде
статей под углом зрения теории перманентной революции. Все эти статьи ныне
перепечатаны. Тактические выводы мои полностью совпадали с выводами,
которые Ленин одновременно делал в Женеве, и следовательно, находились в
таком же непримиримом противоречии с выводами Каменева, Сталина и других
эпигонов. Когда я прибыл в Петроград, никто меня не спрашивал, отказываюсь
ли я от "ошибки" перманентной революции. Да и спрашивать было некому.
Сталин стыдливо жался по углам, желая одного: чтоб партия поскорее забыла
об его политике до приезда Ленина. Ярославский еще не был вдохновителем
Контрольной Комиссии: он в Якутске вместе с меньшевиками, с Орджоникидзе и
другими, издавал пошлейшую полулиберальную газетку. Каменев обвинял Ленина
в троцкизме и при встрече со мной заявил: "теперь на вашей улице праздник".
В центральном органе большевиков я, накануне Октября, писал о перспективе
перманентной революции. Никому и в голову не приходило мне возражать.
Солидарность моя с Лениным оказалась полной и безусловной. Что же хотят
сказать мои критики, в том числе Радек? Что я сам совершенно не понимал той
теории, которую защищал, и в наиболее ответственные исторические периоды
действовал наперекор ей и вполне правильно? Не проще ли предположить, что
мои критики не поняли теории перманентной революции, как и многого другого?
Ибо, если допустить, что эти запоздалые критики так хорошо разбираются не
только в своих мыслях, но и в чужих, то чем объяснить, что они все, без
исключения, заняли столь плачевную позицию в революции 1917 года и навсегда
опозорились в китайской революции?

* * *

Но как же все-таки быть, спохватится, пожалуй, иной читатель, с вашим
главным тактическим лозунгом: "без царя, а правительство рабочее"?
Этот довод считается в известных кругах решающим. Ужасный "лозунг"
Троцкого: "без царя!", проходит через все писания всех критиков
перманентной революции, у одних - как последний, важнейший, решающий
аргумент, у других - как готовая пристань усталой мысли.
Наибольшей глубины эта критика достигает, конечно, у "мастера" невежества и
нелойальности, когда он в своих несравненных "Вопросах ленинизма" говорит:
"Не будем распространяться (вот именно! Л. Т.) о позиции т. Троцкого в 1905
году, когда он "просто" забыл о крестьянстве, как революционной силе,
выдвигая лозунг "без царя, а правительство рабочее", т. е. лозунг о
революции без крестьянства". (И. Сталин "Вопросы ленинизма", стр. 174-175).
Несмотря на почти полную безнадежность моего положения пред лицом этой
уничтожающей критики, которая не хочет "распространяться", попробую
все-таки указать на некоторые смягчающие обстоятельства. Они имеются. Прошу
внимания.
Если бы я даже в какой-либо статье 1905 г. формулировал отдельный
двусмысленный или неудачный лозунг, способный подать повод к недоразумению,
то этот лозунг надо было бы теперь, т. е. 23 году спустя, брать не
изолированно, а в связи с другими моими работами на ту же тему, а главное,
в связи с моим политическим участием в событиях. Нельзя же просто сообщать
читателям голое название неизвестного им (а равно и критикам) произведения
и потом вкладывать в это название такой смысл, который находится в полном
противоречии со всем, что я писал и делал.
Но может быть не лишним будет прибавить, - о, критики, - что я никогда и
нигде не писал, не произносил и не предлагал такого лозунга: "без царя, а
правительство рабочее". В основе этого главного аргумента моих судей лежит,
помимо всего прочего, постыднейшая фактическая ошибка. Дело в том, что
прокламацию под заглавием "Без царя, а правительство рабочее" написал и
издал за границей летом 1905 года Парвус. Я в это время давно уже жил
нелегально в Петербурге и никакого отношения к этому листку ни делом, ни
помышлением не имел. Узнал я о нем гораздо позже из полемических статей.
Никогда не имел повода или случая высказываться о нем. Никогда не видел и
не читал его (как, впрочем и все мои критики). Такова фактическая сторона
этого замечательного дела. Очень жалею, что должен лишить всех Тельманов и
Семаров наиболее удобного портативного и убедительного аргумента. Но факты
сильнее моих гуманных чувств.
Мало того. Случай так предусмотрительно подвел одно к одному, что в то
самое время, как Парвус выпустил заграницей неизвестную мне листовку "Без
царя, а правительство рабочее", в Петербурге нелегально издана была
написанная мною прокламация под заглавием: "Не царь, не земцы, а народ".
Заглавие это, неоднократно повторяющееся в тексте прокламации в качестве
лозунга, объемлющего рабочих и крестьян, как бы нарочно придумано для того,
чтобы в популярной форме опровергнуть позднейшие утверждения насчет
перепрыгивания через демократическую стадию революции. Это воззвание
перепечатано в моих "Сочинениях" (том II, ч. I, стр. 256). Там же
напечатаны изданные большевистским Центральным Комитетом прокламации мои к
тому самому крестьянству, о котором я, по гениальному выражению Сталина,
"просто забыл".
Но и это еще не все. Совсем недавно достославный Рафес, один из теоретиков
и руководителей китайской революции, в статье, помещенной в теоретическом
органе ЦК ВКП, писал все о том же ужасном лозунге, выдвинутом Троцким в
1917 году. Не в 1905, а в 17-м! У меньшевика Рафеса есть впрочем
оправдание: он состоял у Петлюры в "министрах" чуть не до 1920 года, и где
же было ему, обремененному государственными заботами по борьбе с
большевиками, вникать в то, что происходило в лагере Октябрьской революции?
- Ну, а редакция органа ЦК? Эка невидаль: одной нелепостью больше или
меньше...
Как же так? воскликнет иной из добросовестных читателей, воспитанный на
макулатуре последних лет. Ведь нас же учили в сотнях и тысячах книг и
статей...
- Да, учили, - придется, друзья, переучиваться. Это накладные расходы
периода реакции. Ничего не поделаешь. История не идет прямолинейно.
Временами она забирается и в сталинские тупики.

V

ОСУЩЕСТВИЛАСЬ ЛИ У НАС "ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ДИКТАТУРА", И КОГДА ИМЕННО?

Ссылаясь на Ленина, Радек утверждает, что демократическая диктатура
осуществилась в двоевластии. Да, Ленин иногда и притом условно, ставил
вопрос таким образом, соглашаюсь я. - Как так "иногда"? возмущается Радек и
обвиняет меня в посягательстве на одну из фундаментальных идей Ленина. Но
Радек сердится только потому, что он неправ. В "Уроках Октября", которые
Радек с запозданием годика на четыре тоже подвергает критике, я следующим
образом истолковывал слова Ленина об "осуществлении" демократической
диктатуры:
"Демократическая рабоче-крестьянская коалиция могла наметиться лишь как
незрелая, не поднявшаяся до подлинной власти форма, - как тенденция, но не
как факт" (т. III, ч. I, стр. XXI).
По поводу этого истолкования Радек пишет: "Эта передача содержания одной из
теоретически наиболее замечательных глав работы Ленина никуда не годится".
После этих слов следует патетическая апеляция к традициям большевизма и,
наконец, заключительный аккорд: "Вопросы эти черезчур важны, чтобы на них
ответить ссылкой на то, что Ленин иногда говорил".
Радек хочет всем этим создать представление о моем невнимательном отношении
к "одной из наиболее замечательных" мыслей Ленина. Но Радек напрасно
расходует и негодование и пафос. Некоторое количество разумения было бы
более уместно. Мое изложение в "Уроках Октября", хоть и крайне сжатое,
основано не на внезапном налете с позаимствованными из вторых рук цитатами,
а на действительной проработке Ленина. Оно выражает самую суть ленинской
мысли в этом вопросе, тогда как многословное изложение Радека, несмотря на
обилие цитат, не оставляет в ленинской мысли ни одного живого места.
Почему я употребил ограничительное слово "иногда"? Потому, что так оно и
было на деле. Указания на то, что демократическая диктатура "осуществилась"
в двоевластии ("в известной форме и до известной степени"), Ленин делал
только в период между апрелем и октябрем 1917 г., т. е. до того, как
произошло настоящее осуществление демократической революции. Этого Радек не
заметил, не понял, не оценил. В борьбе с нынешними эпигонами Ленин крайне
условно говорил об "осуществлении" демократической диктатуры, не в качестве
исторической характеристики периода двоевластия, - в таком виде это было бы
просто бессмыслицей, - а в качестве аргумента против тех, которые ждали
второго, улучшенного издания самостоятельной демократической диктатуры.
Ленинские слова имели только тот смысл, что никакой другой демократической
диктатуры, кроме жалкого выкидыша двоевластия, нет и не будет, и, что надо
поэтому "перевооружаться", т. е. менять лозунг. Утверждать же, что коалиция
эсеров и меньшевиков с буржуазией, не дававшая крестьянам земли и громившая
большевиков, - что это и есть "осуществление" большевистского лозунга,
значит либо сознательно выдавать белое за черное, либо окончательно
потерять голову.
По адресу меньшевиков можно бы выдвинуть довод, в известной мере
аналогичный ленинскому доводу против Каменева: вы ждете "прогрессивной"
миссии буржуазии в революции? Эта миссия уже осуществилась: политическая
роль Родзянки, Гучкова и Милюкова и есть тот максимум, который могла дать
либеральная буржуазия, как керенщина есть тот максимум демократической
революции, который мог осуществиться в качестве самостоятельного этапа.
Бесспорные анатомические признаки - рудименты - свидетельствуют, что предки
наши имели хвост. Этих признаков достаточно для подтверждения генетического
единства животного мира. Но, если говорить откровенно, то у человека,
все-таки, нет хвоста. Ленин указывал Каменеву в режиме двоевластия
рудименты демократической диктатуры, предупреждая, что из этих рудиментов
никакого нового органа ждать нельзя. Но самостоятельной демократической
диктатуры у нас все же не было, хотя демократическую революцию мы сделали
глубже, решительнее, чище, чем где бы то и когда бы то ни было.
Радеку следует задуматься над тем, что, если бы демократическая диктатура
действительно осуществилась в феврале-апреле, то, пожалуй, даже и Молотов
узнал бы ее в лицо. Партия и класс понимали демократическую диктатуру, как
режим, беспощадно разрушающий старый государственный аппарат монархии и
окончательно ликвидирующий помещичье землевладение. Но ведь этого при
керенщине и в помине не было. Для большевистской партии дело шло о
фактическом осуществлении революционных задач, а не об обнаружении
известных социологических и исторических "рудиментов". Эти недоразвившиеся
признаки Ленин великолепно установил - для теоретического вразумления своих
оппонентов. Но не более того. Радек же пытается уверить нас всерьез, что в
период двоевластия, т. е. безвластия, существовала "диктатура", и
осуществилась демократическая революция. Но это, видите ли, была такая
"демократическая революция", что понадобился весь гений Ленина, чтобы
узнать ее. Это и значит, что она не осуществилась. Действительная
демократическая революция есть такая вещь, которую без труда узнает каждый
безграмотный крестьянин России или Китая. А с морфологическими признаками
будет потруднее. Несмотря, например, на русский урок с Каменевым, никак не
удается добиться того, чтобы Радек заметил, наконец, что в Китае
демократическая диктатура тоже "осуществилась" в ленинском смысле (через
Гоминдан) - более полно, более законченно, чем у нас через двоевластие, и
что только безнадежные простофили могут ждать второго, улучшенного издания
"демократии" в Китае.
Если бы у нас демократическая диктатура осуществилась только в виде
керенщины, бывшей на побегушках у Ллойд Джорджа и Клемансо, то пришлось бы
сказать, что история учинила жесточайшее издевательство над стратегическим
лозунгом большевизма. К счастью, это не так. Большевистский лозунг
действительно осуществился - не в смысле морфологического намека, а в
смысле величайшей исторической реальности. Только он осуществился не до
октября, а после октября. Крестьянская война, по выражению Маркса, подперла
диктатуру пролетариата. Сотрудничество двух классов осуществилось через
Октябрь в гигантском масштабе. Тогда каждый темный мужик понял и
почувствовал, даже без ленинских комментариев, что большевистский лозунг
воплотился в жизнь. И сам Ленин оценил именно эту, октябрьскую революцию -
ее первый этап, - как подлинное осуществление демократической революции, и
тем самым, как подлинное, хотя и измененное воплощение стратегического
лозунга большевиков. Нужно брать всего Ленина. И прежде всего, Ленина после
Октября, когда он осматривал и оценивал события с более высокой горы.
Наконец, нужно брать Ленина по ленински, а не по эпигонски.
Вопрос о классовом характере революции и об ее "перерастании" Ленин
подвергает (после Октября) разбору в своей книжке против Каутского. Вот
одно из тех мест, в которые следовало бы вдуматься Радеку:
"Да, революция наша (октябрьская. Л. Т.) буржуазная, пока мы идем вместе с
крестьянством, как целым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199