Совет Рабочих Депутатов после 17
октября не прекратил забастовки; он говорил: "Манифест издан, но мы
выражаем ему недоверие и продолжаем забастовку до 12 часов 21 октября".
Русский рабочий класс не стар - ему не больше 40- 50 лет, он молодой,
совсем молодой класс, и все-таки он уже руководит миллионом забастовщиков!
Какое единство, какая солидарность! И действительно, до 12 часов 21 октября
ни одно колесо не двигалось, ни одна труба не дымилась, все производство
стояло. 17 - 18 октября буржуазные издатели и журналисты прислали к нам
своих представителей с просьбой разрешить наборщикам набрать царский
манифест, но мы на это разрешения не дали. Вышли только две газеты:
"Правительственный Вестник", в две странички, изданный нелегально в
подпольной типографии, и другой орган, изданный открыто и распространенный
в огромном количестве экземпляров: "Известия Петербургского Совета Рабочих
Депутатов". (Бурные аплодисменты.)
Как ответил Совет Рабочих Депутатов, что сказал он по поводу царского
манифеста? Он сказал: да, конституция дана, - но царизм существует, и Витте
играет веревкой, а Трепов скрежещет зубами; свобода печати дана - но
цензура остается; свобода собраний также дана, - но охраняют ее казаки. Не
конституция нам дана, а нагайка в пергаменте! Таков был ответ "Известий
Совета Рабочих Депутатов", и тотчас же петербургский пролетариат, менее
всего склонный ограничиваться революционными фразами, приступил к
революционным действиям. Он объявил, что с 12 часов 21 октября все
типографии начнут работать, но ни одна книга, ни один лист не будут
проходить через цензуру, что только при этом условии будет разрешаться
печатание в России. Вспомните ту изумительную сцену, когда русские
общественные деятели и редакторы, собравшись у Витте, умоляют его о
смягчении цензурного режима, и перед ними является представитель Совета и
говорит: "Вам все разрешено и ни один лист не пройдет через цензуру: с
сегодняшнего дня существует свобода печати". И действительно, в течение
двух месяцев, когда Петербург находился в руках Совета Рабочих Депутатов, в
России царила американская свобода печати*94. Рука цензора не смела
прикасаться ни к одной газете, и в наших социалистических газетах, которые
печатались по 212 тысяч экземпляров, мы впервые назвали царя именем,
которого он заслуживает: "царь - убийца, царь - ответственный организатор
всех бедствий в России!". (Бурные аплодисменты.)
Правительство попыталось, товарищи, помешать Совету издавать свои
"Известия": во время забастовки, когда вся пресса безмолствовала,
правительству было неловко, что его газеты выходят в таком жалком виде, в
то время как газета пролетариата имеет превосходный вид. Правительство
пыталось окружить типографию своими войсками. Сила и обаяние пролетариата
были так велики, что он беспрепятственно печатал свои "Известия" во всех
типографиях, даже в типографии "Нового Времени" - этой реакционной,
погромной и панславистской газеты, где мы издали наш седьмой номер таким же
шрифтом и в таком же объеме, как "Новое Время". Когда делегат Совета явился
в типографию и заявил, что в течение 24 часов она является собственностью
народа и нужна для издания "правительственного официоза", ему ответили, что
типографию не дадут, потому что боятся, что будут испорчены машины.
Наш представитель заявил, что Совет даст самых лучших рабочих. Тогда
сослались на то, что "сейчас забастовка, и нет электричества".
- Мы распорядимся, чтобы дали свет.
- Но нашей станцией заведуют офицеры, и на ней работают моряки.
- Наши распоряжения достаточно красноречивы и для офицеров и для моряков, -
таков был наш ответ.
Через полчаса помещение было освещено электричеством, мастера машин не
испортили, и газета вышла. (Бурные аплодисменты.)
Товарищи, вскоре после октябрьской забастовки царская реакция начала
показывать свои когти и раньше всего в Кронштадте, где восстание моряков
было потоплено в крови, а затем в Польше, над которой повис меч военного
положения. И петербургский пролетариат, еще не успевший отереть пот со
своего лица после октябрьской забастовки, заявил, что до тех пор, пока
веревка военно-полевого суда будет грозить головам моряков, пока в Польше
свирепствует военное положение, петербургские рабочие не прекратят движения
и не перестанут заявлять свой могучий протест. (Аплодисменты.)
1 ноября в Петербурге была провозглашена новая всеобщая забастовка, в знак
протеста против натиска кровавой реакции. Тогда Витте обратился к
петербургскому пролетариату с увещательным письмом, которое начиналось
словами: "Братцы-рабочие"... Вы видите, как умильно обращается русский
министр к русскому рабочему, когда последний наступает ему сапогом на
горло: "Братцы-рабочие, не забывайте, что царь желает вам добра. Не
слушайте вредных агитаторов-смутьянов. Стойте на своих постах. Я ваш друг и
желаю вам добра". (Общий смех.) На это Совет Рабочих Депутатов ответил ему
2 ноября письмом, которое я могу вам изложить почти дословно. Прежде всего
Совет заявил, что он ни в каком родстве с графом Витте не состоит. Граф
Витте говорит, что царь нам желает добра. Петербургский пролетариат
отвечает только двумя словами: "9-е января". Витте говорит, что он нам
желает добра, - петербургский пролетариат не нуждается в расположении
царских фаворитов.
С графом Витте, - так говорил весь Петербург, - случился припадок астмы,
когда он читал этот ответ. Он спешит издать правительственное сообщение о
том, что моряки не будут судимы военным судом и военное положение в Польше
будет снято. Петербургский пролетариат отвечает, что 7 октября в 12 часов
будет прекращена забастовка, и что он отступит с поля революционной борьбы
в таком же порядке, в каком вступил на него. (Аплодисменты.)
Товарищи, в это время Петербург представлял незабываемую картину. Это город
с двумя миллионами населения, с громадными фабриками, на которых работает
несколько сот тысяч рабочих. В те дни, когда фабрики стояли мертвые, когда
ни одно колесо не двигалось, когда вся жизнь замирала, когда театры по
нашему требованию прекращали представление в середине первого действия,
когда улицы были погружены во тьму, электричества не было, когда в
квартирах царских тайных советников царил мрак, - в те дни мы видели, мы
чувствовали, что такое пролетариат и какова его сила. Мы видели, товарищи,
что все общество живет только благодаря ему: благодаря ему властители
пользуются своей властью, благодаря ему богатый богатеет, ученый изучает
науку, собственник владеет ярко освещенными дворцами. Все это благодаря
рабочему классу, который держит в своих руках весь мир. (Аплодисменты.) Я
думаю, что если бы в то время нас, социалистов, лишили зрения, залепили бы
нам уши воском, то мы пальцами могли бы осязать социализм на петербургских
улицах.
Волнения пролетариата отразились и на темной, забитой, живущей во мраке и
невежестве деревне. Вы знаете, что одной из причин русской революции
является рабство и нищета русского крестьянства. Вы знаете, что на
международном рынке нищеты и бедствий русский крестьянин мог бы
конкурировать даже с индусом английских владений. Достаточно упомянуть об
одном, на первый взгляд комичном, а в сущности глубоко трагичном факте,
который был установлен врачом Шингаревым. Как вам известно, жилище русского
мужика не отличается чистотой, и несмотря на это клопы и тараканы
бойкотируют эти избы, потому что в них слишком холодно и слишком голодно;
холод и голод выгоняют из них даже клопов и тараканов. Вот в каком ужасе
живет русский многомиллионный народ. Огромный бюджет царизма, достигший
цифры в два с половиной миллиарда рублей, целиком ложится на спину русского
крестьянина и рабочего. Достаточно сказать, что русский милитаризм
поглощает ежегодно шестьсот пятьдесят миллионов рублей, а рядом с этим
стоят четыреста семь миллионов, уплачиваемые европейским биржам за девять
миллиардов русского долга, - тоже оплата расходов, сделанных милитаризмом и
царизмом. Больше миллиарда мы уплачиваем вампиру, который душит русский
народ. Вот почему главная задача революции заключалась в уничтожении
чудовищной военной и бюрократической машины царского правительства и в
замене царизма свободным республиканским строем.
Другим важным лозунгом было: "экспроприация помещиков, уничтожение
дворянства и раздача земли русским крестьянам". Таков аграрный лозунг нашей
революции. Ответом на 9-е января было восстание Черноморского флота,
октябрьская и ноябрьская забастовки. Они нашли отзвук в широких
крестьянских массах. В октябре 1905 года не одно поместье было сожжено, и
красный петух русской революции осветил кровавым заревом широкую русскую
землю. Помещики бежали в города и за границу, ища помощи у буржуазии.
Русский помещик до 1905 года был либералом, требовал конституции, называл
себя другом русского народа, выражал недовольство буржуазией и царизмом. Но
в 1905 году русские рабочие и крестьяне раз и навсегда выбили либеральную
глупость из его головы, и он стал позвоночным хребтом жесточайшей реакции.
Если русский царизм нашел мужество противопоставить себя революции, то это
объясняется тем фактом, что он смог опереться на дворянство. В эти дни
совершилось священное объединение новой святой троицы - бюрократии,
помещиков и царизма, которые объявили кровавый крестовый поход против
революции.
Европейские либералы, а может быть и ваши, здешние, обвиняют русских
социалистов в том, что они вели очень жестокую, непримиримую борьбу, и что
если бы они несколько урезали свои требования, если бы были более
миролюбивы и положили свою руку в волчьи лапы, то положение было бы другое.
Но что такое либералы, это они сами показали, когда в конце ноября в
Севастополе произошло второе восстание Черноморского флота под руководством
красного лейтенанта Шмидта (впоследствии расстрелянного). Петербургский
пролетариат послал свое революционное приветствие черноморским морякам. В
это время заседал съезд либералов под председательством Милюкова. (Крики:
"долой!".) Весь съезд, как один человек, отказался от всех своих
требований, заявляя, что с сегодняшнего дня они, либералы, будут
поддерживать правительство и графа Витте. Милюков попытался успокоить их
тем, что восстание уже подавлено. Вот, товарищи, как отнесся русский
либерализм к русской революции в самые критические минуты русской истории.
В тот момент, когда решалась судьба русского народа, русский либерализм
явил себя предателем, изменником, ночным вором. В эти великие исторические
дни, в те дни, когда пролетариат приветствовал восстание флота, либерализм
аплодировал победе над ним. Могло ли быть что-нибудь общее между ним и
социализмом? Нет, товарищи, между ними лежит пропасть, вырытая изменой
либерализма.
Товарищи, положение в те дни было до крайности сложным и трагическим.
Выросла общественная жизнь, на политической арене появились новые
общественные классы. Пролетариат держался на высоте положения, но он был
безоружен. Правительство стало как бы нелегальным, подпольным, оно укрылось
в подземельях Царского Села, Петербурга и Петергофа. Но ему остались
верными гвардейские полки.
Тогда в Петербурге были две власти: одна - пролетарская, невооруженная, а
другая - правительственная, вооруженная. Но не все войска были верны
царизму. Я уже упомянул о восстании Черноморского флота. На протяжении всей
линии Сибирской железной дороги, по которой возвращались с Дальнего Востока
солдаты, установилась власть революционных солдат, которые избирали свои
советы солдатских депутатов и поднимали красные знамена. У нас в Петербурге
целый ряд полков и матросских экипажей открыто посылал в Совет своих
делегатов в солдатской форме. Это было во время ноябрьской забастовки,
после того как петербургские рабочие заявили, что они не могут оставаться
спокойными, когда над головой кронштадтских моряков висит веревка.
Целые полки переходили на сторону революции, но это были полки, в
большинстве своем состоявшие из пролетариев. Царская власть рассчитывала не
на своих министров, не на их таланты и находчивость, а на материальное
могущество армии. Но ведь сама армия не машина, не мертвое орудие: она
состоит из живых, мыслящих и чувствующих людей. От состава армии зависит, в
какую сторону будут стрелять винтовки и пушки. Этого не следует забывать.
Если царизм нас победил, то лишь потому, что в армии имелось много темных
крестьян и мало-сознательных рабочих. (Аплодисменты; голоса: "верно,
верно!".) Вы понимаете, конечно, что не сам царизм заткнул рот рабочим; его
орудием явились крестьяне-солдаты. Но машинное производство постепенно
превращает крестьян в рабочих, рабочие входят в армию и революционизируют
ее. И с той же неотразимостью, с какою вертится земля и день сменяется
ночью, а ночь - днем, в царской армии крестьяне замещаются пролетариями -
друзьями революции. (Аплодисменты.)
Товарищи, времени осталось немного, и я вынужден сократить заключительную
часть моей речи.
Я уже сказал, что были две власти: революционная, невооруженная, и старая -
вооруженная. Мы, социал-демократы, не были, разумеется, так наивны, чтоб
ожидать, что царизм уступит свое место без боя, что он не пустит в ход свою
армию. Мы знали, что, как только пролетариат отступит, кровожадное чудовище
выйдет из своей норы и вонзит в него свои когти. И поэтому мы заранее
обратились с революционным манифестом к армии и крестьянам. И надо сказать,
что голос пролетариата нашел огромный отзвук - огромный, но недостаточный.
Русский крестьянин отлично понимает, что помещик - его враг. Но когда он
входит в казарму и становится солдатом, он начинает колебаться, как слепой,
не понимая, где его друзья и где враги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199