Поэтому будем сдержаны и не станем считать религиозную или философскую
присягу гарантией народных прав. Потребуем реальных гарантий. Тщетно,
однако, стали бы мы шарить в освобожденском "проекте основного закона".
Этот жалкий идейный ублюдок, предусматривающий все: квартиры для
избирательных бюро, часы подсчета голосов и казенную печать на
избирательном конверте, - не предусматривает только одного: организационных
гарантий свободы и народных прав!
Правда, можно сказать, что основные права граждан обеспечиваются от
нарушения: а) судебной властью; б) ответственностью должностных лиц; в)
постоянным участием народного представительства в осуществлении
законодательной власти; г) отменой так называемого административного права.
Рассмотрим эти гарантии, долженствующие обеспечивать народные права от
произвольных нарушений.
Но, прежде всего, попытаемся выяснить, что можно считать действительной,
реальной гарантией.
"Уложение о наказаниях", само по себе, не представляет никакой решительно
гарантии для собственности и жизни. Статьи уложения, сами по себе, не имеют
никакой мистической власти над нарушителями собственности или убийцами. Но
за этими статьями стоит материальная организация полиции, судов и тюрем.
Уничтожьте эту организацию, и "уложение" будет так же мало обеспечивать
жизнь и достояние, как и сборник рецептов поваренной книги. "Уложение о
наказаниях" получает свое значение формальной гарантии лишь постольку,
поскольку оно опирается на эту материальную "гарантию".
С этой единственно реалистической точки зрения становится ясным, что
"отмена административного права", как мера чисто-юридического характера, не
может играть роли материальной гарантии против незаконных и насильственных
правонарушений.
"Участие народного представительства" в законодательной власти, т.-е.
привлечение в столицу нескольких сот человек, избранных народом, само по
себе тоже не составляет какой-нибудь реальной конституционной гарантии.
Прежде всего, "участие" представителей может ограничиться ролью молчаливых
или протестующих свидетелей творимых насилий. Наконец, сегодня призванные к
участию, они завтра могут быть отстранены от него. Какая же это гарантия?
Ответственность должностных лиц по суду за нарушения законов и прав граждан
при соответственной организации судебной власти несомненно может служить
надежной гарантией против частных правонарушений, совершаемых отдельными
чиновниками. Но она, очевидно, не может охранить граждан от
государственного переворота. Правительство, которое ставит своей задачей
ниспровержение конституционных основ, не будет, разумеется, остановлено
страхом пред судами, охраняющими существующие конституционные права.
Гораздо более реальную гарантию в этом отношении представляет выборность
чиновников народом, но об этом кардинальнейшем демократическом требовании
наш проект не говорит ни слова. А между тем ясно, что только выборный
полицейский, бюрократический и судебный персонал, периодически обновляемый,
неспособен выродиться в постоянную организованную угрозу народным правам и
интересам.
Но если выборная бюрократия и не станет активной силой государственного
переворота, то сама по себе она, разумеется, не в состоянии охранить народ
от вооруженных покушений на его права. Самой лучшей администрации останется
лишь скрестить руки, когда власть будет передана боевым генералам. Протесты
и постановления самых энергичных прокуроров останутся бессильными, когда из
свиты победоносных генералов выделятся военные суды. История 48 года
прекрасно знает, как это делается.
Какой же вывод следует из сказанного?
Простой и ясный. Народное представительство, ответственная бюрократия и
независимый суд должны опираться на материальную силу. Такую постоянную,
уверенную в себе силу может представить только вооруженный народ. Вот
почему упразднение постоянной, искусственно дрессированной армии и замена
ее народной милицией должны стоять во главе угла всякой
истинно-демократической программы. Милиция, это - действительная реальная
гарантия и народоправства, и прав личности. Никакая декларация, хотя бы она
была не в пример решительнее и определеннее, чем трусливое, озирающееся
освобожденское творение, не может обеспечить народу его прав, если она не
опирается на его организованную силу.
Что же по этому вопросу дает нам "проект основного закона"? Он дает нам,
как мы выше видели, ценный по своей определенности ответ: "Императору
принадлежит, - читаем мы в отделе "об императорской власти", - верховное
начальствование сухопутными и морскими вооруженными силами Российской
державы. Он производит в чины. Все военные и военно-морские должности
замещаются или им, или лицами, ему подчиненными".
Таким образом, сохраняется постоянная армия, это страшное орудие
порабощения целого силою порабощенной части. Мало того: постоянная армия
попрежнему остается в руках лица, ни пред кем не ответственного, стоящего
над конституцией. Это ничто иное, как абсолютизм, прикрытый ширмами
демократии. Можно было бы, в сущности, не подвергать рассмотрению ни
вопроса о двух палатах, ни вопроса об избирательной системе, - достаточно
поставить вопрос о постоянной армии или милиции, чтобы сразу выяснить
ценность конституции, которою ощенилась освобожденская мысль.

V. Организованный государственный переворот

Абсолютизм сохраняется, как принцип, - но и не более, как принцип. По
существу же конституционные определения стремятся превратить монарха в
царствующего, но не правящего страной.
За императором, как мы видели, оставлено право роспуска палаты, право
объявления войны и заключения мира. Но роспуску подлежат лишь народные
представители, - депутаты земств не могут быть отосланы короной. Для войны
нужны деньги, а вотирование денежных сумм зависит от Государственной Думы.
Монарх назначает министров, но министры ответственны пред большинством
палаты; в сущности он не назначает министров, а лишь называет их вслух.
Монарх "утверждает и обнародует законы", но не он их издает.
Законодательная работа - дело Государственной Думы; монарх лишь скрепляет
то, что она постановляет. И так во всем. В конституционном идеале функции
монарха должны приобрести чисто-механический характер.
В 1791 г. философ-республиканец Кондорсэ*321, иронизируя над
внутренне-противоречивым учреждением конституционно-демократической
монархии, предлагал открытым письмом за подписью "молодой механик"
изготовить для конституционной комиссии в две недели и притом за недорогую
цену короля, идеального конституционного короля, который участвовал бы во
всех торжествах, подписывал бы бумаги и давал бы законам свою королевскую
санкцию. "Если будет решено, что для монархии существенно, чтобы король
выбирал и отрешал министров, при чем, согласно здравой политике, он, как
известно, должен всегда сообразоваться с желаниями партии, владеющей
большинством в законодательном собрании, председатель которого является
одним из ее вождей, то легко придумать такой механизм, с помощью которого
король будет получать список министров из рук очередного председателя, с
выражением благосклонности и величия на лице... Мой король, - обещает
молодой механик, - будет вполне безопасен для свободы и вместе с тем, при
аккуратной починке, он был бы бессмертным, что даже еще лучше, чем быть
наследственным. Можно было бы даже объявить его неприкосновенным, без
несправедливости, и непогрешимым, не впадая в абсурд"*. Механический
монарх, с выражением благосклонности и величия на лице, до наших дней
остался идеалом демократов-монархистов. Освобожденский проект путем
конституционных определений хочет разрешить техническую задачу Кондорсэ.
/* Олар. "Политическая история Великой Французской Революции", Москва, 1904
г./
Но та же самая конституция, которая хочет лишить монарха привычного
полновластия, лицемерно твердит ему, что он - суверенен. "Верховная власть
Российской империи осуществляется императором"... "Император есть верховный
глава государства"... "Императору принадлежит власть верховного
управления"... и пр. и пр.
Таким образом, если император захочет найти в основных законах прямое и
непосредственное изображение своей государственной роли, он представится
себе сувереном. К этому же представлению толкают его традиции самодержавия.
Конституция, однако, связывает его по рукам и по ногам и ставит в
невыносимо противоречивое положение.
Но та же самая конституция дает ему средства выхода из нестерпимого
противоречия: она оставляет в его руках армию.
Конечно, конституция требует от монарха присяги, а эта присяга должна
удержать его от злоупотребления военной силой и от покушений на
конституцию. Но ведь монарх не может забыть, что эта новая присяга, как и
вся конституция, есть ничто иное, как плод победоносного нарушения
верноподданнической присяги со стороны целого народа. Очевидно, победа
освящает и нарушение присяги. Такой вывод напрашивается сам собою, и при
благоприятных обстоятельствах он будет, разумеется, сделан конституционным
монархом, как он делался монархом самодержавным. Вспомним Польшу и
Финляндию!
Если бы в присягах заключалась та сила, какую им приписывают, на свете не
происходило бы ни революций, ни государственных переворотов.
Освобожденская конституция, лишающая монарха действительной
самостоятельности и в то же время провозглашающая его главой государства,
отнимающая у него верховную власть и в то же время оставляющая в его руках
главную силу этой власти, армию, эта конституция представляет собою ничто
иное, как идеальную провокацию к государственному перевороту. Точнее
сказать - государственный переворот уже заложен в самой конституции.
И это не случайный недосмотр, это - неизбежность.
Буржуазный либерализм скорее согласится отказаться от всех демократических
принципов, от всех неотчуждаемых прав, чем от конституционной монархии со
всеми ее нелепостями и опасностями. Ибо противоречие конституционной
монархии есть лишь отражение в государственном строе внутренних
противоречий в политических интересах буржуазии. Она, как мы уже сказали,
должна создать строй, достаточно либеральный, чтобы не стеснять
капиталистического развития, и в то же время достаточно снабженный орудиями
репрессии, чтобы охранять собственность от революционных масс.
Экономическое господство буржуазии закрепляется ее политическим
господством, политическое господство ставится под защиту армии, армия
вручается монарху, монарх превращается в контр-агента буржуазии.
Построенная на этих началах конституция есть организованный заговор
буржуазных классов с обновленной короной, опирающейся на старые штыки,
пулеметы и пушки. Основные права личности, все публичные свободы могут быть
в каждую данную минуту превращены в пустой звук, раз армия остается в руках
короны, - да какой короны! - еще ни на минуту не прекращавшей практики
самовластия.
Таковы освобожденцы за конституционной работой. Если б русская свобода
должна была зависеть от освобожденцев, - лучше б ей тогда не родиться на
свет!

Н. Троцкий. "Наша Революция",
изд. Н. Глаголева, стр. 95.

НАША ТАКТИКА В БОРЬБЕ ЗА УЧРЕДИТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ*322

I

В декабре правительство вооруженной рукой подавило пролетариат и разрушило
его организацию, а этого факта было достаточно, чтобы либеральные
оппортунисты провозгласили крушение революционной тактики. Им казалось, что
их поддерживает очевидность: пролетариат разбит, следовательно, тактика,
которой он держался, не ведет к победе.
Мы отвечали либеральным оппортунистам: пролетариат разбит в бою, но это не
значит, что разбита боевая тактика пролетариата. Поражение может явиться не
только как продукт политических ошибок; оно может быть неизбежным
результатом соотношения сил.
Если у реакции достаточное число штыков, которые не гнутся, и достаточное
количество солдатских рук, чтобы направить эти штыки, тогда революция может
потерпеть военное поражение совершенно независимо от тех или других
тактических промахов.
Но если декабрьское поражение пролетариата имело своей причиной
недостаточность его сил, то не состоит ли ошибка именно в том, что он, не
будучи достаточно сильным для победы, принял сражение?
На этот вопрос можно дать только отрицательный ответ.
Прежде всего, в революции, как и в войне, момент сражения не определяется
доброй волей одной из сторон, чаще всего он непосредственно вытекает из
положения и настроений обеих враждебных армий. При известных условиях
уклониться от сражения можно не иначе, как покинув занятую и укрепленную
позицию и бежав с поля битвы. Такая тактика, несомненно, спасает от
непосредственного поражения, но всегда ли она целесообразна? Не способна ли
она внести в собственные ряды деморализацию и тем подготовить будущее
поражение? И, наконец, если на войне, благодаря механической дисциплине
армии, можно в каждый данный момент увести ее всю целиком с поля сражения,
то это совершенно недостижимо в революции: здесь уклониться от восстания,
раз оно подготовлено предшествующим развитием борьбы, означает для
организованных сил иногда ничто иное, как оставить под неприятельским огнем
массы. Перед такой именно перспективой стояла социал-демократия в декабре:
она могла не принять вызова реакции и отступить на заранее подготовленные
подпольные позиции, предоставив правительству громить легальные и
полулегальные рабочие организации, созданные при ее ближайшем участии; она
купила бы себе таким образом действий возможность смотреть на революцию со
стороны, резонерствовать по поводу ее ошибок и вырабатывать безупречные
планы, недостаток которых состоит единственно в том, что они являются на
сцену лишь тогда, когда в них уже нет никакой надобности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199