Ночью под их руководством солдаты постыдно бежали в лагери - не через
ворота, у которых дежурила революционная боевая рота, а чрез проломленную
стену. К утру они снова вернулись в казармы, но активного участия в борьбе
больше не принимали. Нерешительность Брестского полка не могла не
отразиться на настроении матросских экипажей. Но на следующий день опять
засветило солнце успеха: к восстанию присоединились саперы. Они явились в
экипажи в стройном порядке и с оружием в руках. Их приняли восторженно и
поместили в казармах. Настроение поднялось и окрепло. Отовсюду являлись
депутации: крепостная артиллерия, Белостокский полк и пограничная стража
обещали "не стрелять". Не полагаясь больше на местные полки, начальство
начало стягивать войска из соседних городов: Симферополя, Одессы, Феодосии.
Среди прибывших велась активная и успешная революционная агитация. Сношения
комиссии с судами были очень затруднены. Сильно мешало незнание матросами
сигнальных знаков. Но и тут было получено заявление полной солидарности со
стороны крейсера "Очаков", броненосца "Потемкин", контр-миноносцев
"Вольный" и "Заветный"; впоследствии присоединились еще несколько
миноносок. Остальные суда колебались и давали все то же обещание "не
стрелять". 13-го в экипажи явился флотский офицер с телеграммой: царь
требует сложить оружие в 24 часа. Офицера осмеяли и вывели за ворота. Чтобы
обезопасить город от возможности погрома, наряжались патрули из матросов.
Эта мера сразу успокоила население и завоевала его симпатии. Сами матросы
охраняли винные лавки во избежание пьянства. Во все время восстания в
городе царил образцовый порядок.
Вечер 13 ноября был решительным моментом в развитии событий: депутатская
комиссия пригласила для военного руководства отставного флотского
лейтенанта Шмидта*60, завоевавшего большую популярность во время
октябрьских митингов. Он мужественно принял приглашение и с этого дня стал
во главе движения. К вечеру следующего дня Шмидт перебрался на крейсер
"Очаков", где и оставался до последнего момента. Выбросив на "Очакове"
адмиральский флаг и дав сигнал: "командую флотом, Шмидт", с расчетом сразу
привлечь этим к восстанию всю эскадру, он направил свой крейсер к "Пруту",
чтобы освободить потемкинцев. Сопротивления никакого не было оказано.
"Очаков" принял матросов-каторжан на свой борт и объехал с ними всю
эскадру. Со всех судов раздавалось приветственное "ура". Несколько из
судов, в том числе броненосцы "Потемкин" и "Ростислав", подняли красное
знамя; на последнем оно, впрочем, развевалось лишь несколько минут.
Взяв на себя руководство восстанием, Шмидт оповестил о своем образе
действий следующим заявлением:

"Г-ну Городскому Голове.

Мною послана сегодня Государю Императору телеграмма следующего содержания:
"Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от
вас, Государь, немедленного созыва Учредительного Собрания и перестает
повиноваться вашим министрам.

Командующий флотом гражданин Шмидт".

Из Петербурга прислан телеграфный приказ: подавить восстание. Чухнин
заменен прославившимся впоследствии палачом Меллер-Закомельским*61. Город и
крепость объявлены на осадном положении; все улицы заняты войсками.
Решительный час настал. Восставшие рассчитывали на отказ войск стрелять по
своим и на присоединение остальных судов эскадры. На нескольких судах
офицеры были действительно арестованы и свезены на "Очаков" в распоряжение
Шмидта. Этой мерой надеялись, между прочим, охранить адмиральский крейсер
от неприятельского огня. Масса народа толпилась на берегу, ожидая салюта,
который должен был возвестить о присоединении эскадры. Но ожидания не
сбылись. Усмирители не дали "Очакову" совершить второй объезд судов и
открыли огонь. Народ принял первый залп за салют, но вскоре понял, что
происходит, и в ужасе бежал с пристани. Открылась пальба со всех сторон.
Стреляли с судов, стреляли из орудий крепостной и полевой артиллерии,
стреляли пулеметы с Исторического бульвара. Одним из первых залпов на
"Очакове" была разрушена электрическая машина. Едва дав шесть выстрелов,
"Очаков" вынужден был замолчать и поднять белый флаг. Несмотря на это,
обстрел крейсера продолжался, пока на нем не поднялся пожар. Еще хуже вышло
с "Потемкиным". Здесь не успели приладить к орудиям ударники и замки и
оказались совершенно беспомощны, когда открылась стрельба. Не дав ни одного
выстрела, "Потемкин" поднял белый флаг. Береговые матросские экипажи
держались дольше всех. Они сдались только тогда, когда не осталось ни
одного патрона. Красное знамя развевалось над мятежными казармами до конца.
Они были окончательно заняты правительственными войсками около шести часов
утра.
Когда прошел первый ужас, возбужденный стрельбой, часть толпы вернулась на
берег. "Картина была ужасная, - говорит уже цитированный нами участник
восстания. - Под перекрестным орудийным огнем сразу погибло несколько
миноносок и шлюпок. Вскоре запылал "Очаков". Спасавшиеся вплавь матросы
взывали о помощи. Их продолжали расстреливать в воде. Лодки, направлявшиеся
спасать их, подвергались расстрелу. Матросы, подплывавшие к берегу, где
стояли войска, тут же приканчивались. Спасались только те, которые попадали
к сочувствующей толпе". Шмидт пытался бежать, переодевшись матросом, но был
захвачен.
К трем часам ночи была закончена кровавая работа палачей "усмирения". После
этого им пришлось преобразиться в палачей "суда".
Победители доносили: "Взятых в плен и арестованных более 2 тысяч человек...
Освобождены: 19 офицеров и гражданских лиц, арестованных революционерами;
отобрано 4 знамени, денежные ящики и много казенного имущества, патронов,
вооружения и снаряжения и 12 пулеметов". Адмирал Чухнин телеграфировал, с
своей стороны, в Царское Село: "Военная буря затихла, революционная - нет".
Какой огромный шаг вперед по сравнению с мятежом в Кронштадте! Там -
стихийная вспышка, закончившаяся диким разгромом; здесь - планомерно
разрастающееся восстание, сознательно ищущее порядка и единства действий.
"В восставшем городе, - писал социал-демократический орган "Начало" в
разгар севастопольских событий, - не слышно о подвигах хулиганов и
грабителей, а случаи простых краж должны были уменьшиться уже просто
потому, что армейские и флотские казнокрады удалились из счастливого
города. Вы хотите знать, граждане, что такое демократия, опирающаяся на
вооруженное население? Смотрите на Севастополь. Смотрите на республиканский
Севастополь, не знающий других, кроме выборных и ответственных властей"...
И все же этот революционный Севастополь продержался лишь четыре-пять дней и
сдался, далеко не израсходовав всех ресурсов своей военной силы.
Стратегические ошибки? Нерешительность вождей? Нельзя отрицать ни того, ни
другого. Но общий исход борьбы определился более глубокими причинами.
Во главе восстания идут матросы. Уже самый род их военной деятельности
требует от них большей самостоятельности и находчивости, воспитывает
большую независимость, чем сухопутная служба. Антагонизм между рядовыми
матросами и замкнутой дворянской кастой морского офицерства еще глубже, чем
в пехоте, с ее наполовину плебейским офицерским персоналом. Наконец, позор
последней войны, легший главной своей тяжестью на флот, убил в матросе
всякое уважение к алчным и трусливым капитанам и адмиралам.
К матросам, как мы видели, наиболее решительно присоединяются саперы. Они
являются с оружием и поселяются во флотских казармах. Во всех революционных
движениях нашей сухопутной армии мы наблюдаем тот же факт: в первых рядах
идут саперы, минеры, артиллеристы, - словом, не серые неграмотные парни, а
квалифицированные солдаты, хорошо грамотные и с технической подготовкой.
Этому различию умственного уровня соответствует разница социального типа:
пехотный солдат - это в подавляющем большинстве своем молодой крестьянин,
тогда как инженерные и артиллерийские войска набираются, главным образом,
из среды промышленных рабочих.
Мы видим, какую нерешительность проявляют Брестский и Белостокский пехотные
полки в течение всех дней восстания. Они решаются удалить всех офицеров.
Сперва примыкают к матросам, затем отпадают. Обещают не стрелять, но, в
конце концов, совершенно подчиняются влиянию начальства и позорно
расстреливают флотские казармы. Такую революционную неустойчивость
крестьянской пехоты мы наблюдали впоследствии не раз на Сибирской железной
дороге, как и в Свеаборгской крепости.
Но не только в сухопутной армии главную революционную роль играли
технически обученные, т.-е. пролетарские ее элементы. То же явление мы
наблюдаем и в самом флоте. Кто руководит "мятежами" матросов? Кто поднимает
красное знамя на броненосце? Матрос-техник, машинная команда. Промышленные
рабочие в матросских блузах, составляющие меньшинство экипажа, владеют им,
владея машиной, сердцем броненосца.
Трения между пролетарским меньшинством и крестьянским большинством армии
проходят через все наши военные восстания, обессиливая и парализуя их.
Рабочие приносят с собой в казарму свои классовые преимущества:
интеллигентность, техническую выучку, решительность, способность к
сплоченным действиям. Крестьянство приносит свою подавляющую численность.
Армия механически преодолевает производственную разрозненность мужика
посредством всеобщей воинской повинности, а его главный политический порок
- пассивность - превращает в свое незаменимое преимущество. Если
крестьянские полки и вовлекаются в революционное движение на почве своих
непосредственных казарменных нужд, то они всегда склонны к выжидательной
тактике и при первом же решительном натиске врага покидают "мятежников" и
позволяют снова впрячь себя в ярмо дисциплины. Отсюда вытекает, что методом
военного восстания должно быть решительное наступление - без остановок,
порождающих колебание и разброд; но отсюда же видно, что тактика
революционного натиска встречает главное препятствие в отсталости и
недоверчивой пассивности солдата-мужика.
Это противоречие со всей силой обнаружилось вскоре в разгроме декабрьского
восстания, закончившем первую главу русской революции.

"1905".

У ПОРОГА КОНТР-РЕВОЛЮЦИИ

"Для дурного правительства, - говорит проницательный консерватор
Токвиль*62, - наиболее опасным является обыкновенно тот момент, когда оно
начинает преобразовываться". События все решительнее убеждали в этом графа
Витте с каждым днем. Против него была революция - решительно и беспощадно.
С ним не решалась итти открыто либеральная оппозиция. Против него была
придворная камарилья. Правительственный аппарат дробился в его руках. И,
наконец, он сам был против себя - без понимания событий, без плана,
вооруженный интригой, вместо программы действий. А в то время как он
беспомощно суетился, реакция и революция надвигались друг на друга.
"...Факты, даже взятые из дел департамента полиции, - говорит тайная
записка, составленная в ноябре 1905 года по поручению гр. Витте для борьбы
с "треповцами", - с полной очевидностью показывают, что значительная часть
тяжелых обвинений, возведенных на правительство обществом и народом в
ближайшие после манифеста дни, имела под собою вполне серьезные основания:
существовали созданные высшими чинами правительства партии для
"организованного отпора крайним элементам"; организовывались правительством
патриотические манифестации и в то же время разгонялись другие; стреляли в
мирных демонстрантов и позволяли на глазах у полиции и войск избивать людей
и жечь губернскую земскую управу; не трогали погромщиков и залпами стреляли
в тех, кто позволял себе защищаться от них; сознательно или бессознательно
(?) подстрекали толпу к насилиям официальными объявлениями за подписью
высшего представителя правительственной власти в большом городе, и когда
затем беспорядки возникали, не принимали мер к их подавлению. Все эти факты
произошли на протяжении 3 - 4 дней в разных концах России и вызвали такую
бурю негодования в среде населения, которая совершенно смыла первое
радостное впечатление от чтения манифеста 17 октября.
"У населения при этом создалось вполне твердое убеждение, что все эти
погромы, так неожиданно и вместе с тем одновременно прокатившиеся по всей
России, провоцировались и направлялись одной и той же рукой, и притом рукой
властной. К сожалению, население имело весьма серьезные основания так
думать".
Когда курляндский генерал-губернатор телеграммой поддерживал ходатайство
двадцатитысячного митинга о снятии военного положения, выражая при этом
предположение, что "военное положение не соответствует новой обстановке",
Трепов уверенной рукою давал ему такой ответ: "На телеграмму 20 октября. С
вашим заключением о несоответствии военного положения новой обстановке не
согласен". Витте молча проглатывал это превосходное разъяснение своего
подчиненного, что военное положение нимало не противоречит манифесту 17
октября, и старался даже убедить депутацию рабочих, что "Трепов совсем не
такой зверь, как о нем говорят". Правда, под давлением всеобщего возмущения
Трепову пришлось покинуть свой пост. Но заменивший его, в роли министра
внутренних дел, Дурново был ничуть не лучше. Да и сам Трепов, назначенный
дворцовым комендантом, сохранил все свое влияние на ход дел. Поведение
провинциальной бюрократии зависело от него гораздо более, чем от Витте.
"Крайние партии, - говорит уже цитированная нами ноябрьская записка Витте,
- приобрели силу потому, что, резко критикуя каждое действие правительства,
они слишком часто оказывались правыми. Эти партии потеряли бы значительную
часть своего престижа, если бы массы тотчас по распубликовании манифеста
увидели, что правительство действительно решило пойти по новому,
начертанному в манифесте пути, и что оно идет по нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199