Так просто примиряется всеобщее избирательное право с высоким цензом
оседлости! С равным основанием П 68 мог бы быть редактирован так: думы и
земства избираются на основе всеобщего, равного, прямого и тайного
голосования - за вычетом граждан, не владеющих недвижимой собственностью.
Кого выключает ценз оседлости, об этом не приходится распространяться: он
прямо и непосредственно направлен против класса наемного труда, т.-е.
против самой демократической части населения. Беднейшие полупролетарские
слои деревни, вынужденные к сезонным кочеваниям, также окажутся лишенными
права муниципальных выборов. Это ограничение прикрывается тем доводом,
будто с местными интересами могут быть связаны лишь постоянные местные
жители. Как будто пролетарий не заинтересован в том, чтобы найти всюду,
куда его забросит судьба, дешевую квартиру, хорошую школу и необходимую
медицинскую помощь! Как будто для того, чтобы сознательно принять участие в
местных выборах, ему недостаточно знать, какую муниципальную программу
поддерживает кандидат каждой партии! Как будто рабочая муниципальная
программа в своих основах не является общей для всей страны!
Действительный источник ценза оседлости кроется в стремлении имущей части
населения отстранить неимущую от распоряжения местным хозяйством. При
всеобщем избирательном праве отдельные муниципалитеты могут оказаться в
руках пролетариата, который, разумеется, сделает все, что сможет в рамках
буржуазного государства, чтобы поставить органы самоуправления на службу
нуждам народных масс. Как гарантия против этого, изобретается ценз
оседлости, - волчий паспорт, которым буржуазия снабжает пролетариат.
Таким образом, земская палата представляет собою представительство наименее
подвижных, т.-е. наиболее обеспеченных и связанных с собственностью
классов, притом представительство не прямое, а двустепенное, через
губернские земские собрания и городские думы.
Эта конституция двух выборных, двух "демократических" палат (какая роскошь
для одной конституции!) сталкивается, однако, с тем фактом, что у нас, при
введении конституции в жизнь, еще не будет демократизированных (при помощи
ценза оседлости) органов местного самоуправления. Но проект мужественно
разрешает это затруднение. В отделе "переходных постановлений" он разрешает
"на первый раз" избрать гласных в земскую палату от 34 губернских земств,
опирающихся на земское положение 1890 года, и дум значительнейших городов,
обладающих драгоценным городовым положением 1892 года. То-есть, на-ряду с
представительством народа и на равных с ним правах, проект ставит
представительство дворянского землевладения и городского домовладения.
Правда, проект прибавляет, что "не более, чем в трехлетний срок земская
палата должна быть обновлена" на охарактеризованных выше "демократических"
началах (П 80). А что такое три года для народных масс, перенесших века
крепостного права и полицейского абсолютизма? У народа широкая спина и
здоровые нервы. Если демократия щедро обещает ему две демократические
палаты, он может потерпеть небольшой искус "временно-обязанных" отношений.
Такова основа конституционного здания. Женщины начисто лишены
избирательного права. Буржуазия представлена дважды: сначала в "палате
народных представителей", затем в земской палате. При этом имущей части
нации в отдельности дается столько же прав, сколько и всей нации в целом.
Проект не ставит пред собой и не разрешает вопроса: что же будет, если
палаты вступят в конфликт по какому-нибудь вопросу? На первый взгляд может
показаться, будто авторы проекта надеются, что в случае, если палата
земских господ выступит против нижней палаты, народ вмешается в распрю
сверх-конституционным путем и даст понять заседающим наверху земским
"демократам", что он совершенно не нуждается в их дальнейших услугах. Но на
самом деле это не так. Хотя "Проект" из ложной стыдливости прямо и не
говорит, кто будет судьей, если народ разойдется с буржуазией, но косвенный
ответ найти все же можно.
П 32 (отдел "Об императорской власти") устанавливает: "Император может...
распустить палату представителей с тем, чтобы выборы были произведены в
течение четырех месяцев, и палата в новом составе была созвана не позднее,
как через шесть месяцев со дня распущения".
Таким образом, распущена может быть только палата представителей; земская
палата вовсе не подлежит распущению. Только народ можно временно отстранить
от управления собою; буржуазию отстранить от управления народом никто не
может. Таким образом, часть не только приравнивается целому, но ставится
выше целого! Так далеко идут эти циники освобожденской "демократии".
Но и этого мало. Если бы, несмотря на все эти ограничения, через
законодательное учреждение проходили еще какие-либо меры в пользу рабочего
класса, то на всякий случай над законодательством учрежден контроль так
называемого верховного суда. Так как разбираемый нами проект конституции
нигде не говорит о выборности этого суда, то приходится сделать вывод, что
члены его будут назначаться "верховной властью". Институт верховного суда
заимствован из конституции Северо-Американских Соединенных Штатов и, нужно
полагать, переносится на русскую почву освобожденцами именно ввиду той
роли, которую он играл в Америке. А роль его сводится в значительной мере к
тому, чтобы не допускать издания законов в пользу рабочего класса. Дело в
том, что, по конституции, верховный федеральный суд может отменять каждый
закон, вотированный конгрессом или палатою депутатов, раз этот закон, по
мнению верховного суда, противоречит американской конституции. И вот,
верховный суд неизменно отменяет все законы, ограничивающие рабочий день,
на том основании, что они ограничивают "свободу" личности, имеющей право
неограниченно распоряжаться собою и своим временем.

III. Основные права граждан

Конституционному построению основного закона предшествует декларация
"основных прав граждан". Мы держимся того мнения, что основные права
граждан гораздо лучше охраняются соответственно организованными
учреждениями (милицией, судом присяжных и пр.), чем абстрактными
декларациями. Если бы, тем не менее, демократия нашла нужным еще раз
провозгласить права человека и гражданина, мы не стали бы, разумеется,
против этого спорить. Но на самом деле в отделе "основных прав" мы находим
не столько торжественное провозглашение неотъемлемых прав человека и
гражданина, сколько неопределенную формулировку тех условий, при которых
эти права могут быть нарушены.
"9. Вход в частные жилища, без согласия хозяев, а равно обыски и выемки
допускаются лишь в случаях, предусмотренных законом".
Этот тезис, очевидно, не "обеспечивает" неприкосновенность жилища, но лишь
обусловливает нарушения этой "неприкосновенности". Он говорит лишь о тех
условиях, при которых "обыски и выемки допускаются".
"13. Русские граждане, достигшие совершеннолетия, могут в общих пределах,
установленных законом, свободно избирать и менять место жительства. Право
выезда за границу может быть ограничено законом лишь постольку, поскольку
это необходимо для обеспечения исполнения гражданами воинской повинности".
И так далее.
Эта жалкая декларация, явно приноровленная к политическим вкусам земской
палаты, довольно точно копирует декларацию 1848 года, которую Маркс
характеризует такими выразительными словами:
"Неизбежный комплекс "вольностей" 1848 г., свободы личности, печати, слова,
ассоциаций, собраний и т. д. - все это облеклось в конституционную броню,
благодаря чему все эти вольности делались неуязвимыми. Именно, каждая из
этих вольностей объявлена была безусловным правом французского citoyen'a,
но с неизменной оговоркой, что все эти вольности абсолютны лишь постольку,
поскольку они не ограничиваются "равными правами прочих граждан и
интересами общественной безопасности", или "законами", долженствующими
споспешествовать водворению такой гармонии... Конституция, следовательно,
постоянно выставляет на вид будущие ограничительные законы, имеющие развить
все эти оговорки и регулировать пользование неограниченными вольностями...
Каждый параграф конституции заключает в себе собственную антитезу, свою
собственную "верхнюю и нижнюю палату": с одной стороны, мы видим общую
фразу о свободе, а с другой стороны - оговорку, упраздняющую свободу" ("18
брюмера")*320.
Но наша декларация, это тень ничтожной тени, идет еще далее и ставит
абсолютные права человека на очную ставку не только с определениями так
называемого положительного права, но и с военным положением. "Никто не
может быть судим, - гласит П 12, - иным судом, кроме того, коему дело его
по закону подлежит. Чрезвычайные суды допускаются лишь в местностях,
находящихся на военном положении.
А П 22 заключает декларацию таким ударом похоронного колокола: "законом
могут быть установлены изъятия из действия статей 8, 13, 14, 16, 17, 21
настоящего основного закона (об арестах, о свободе передвижения, слова,
собраний, союзов и ответственности чиновников) для лиц, состоящих на
действительной военной службе, и для местностей, находящихся на военном
положении".
Как видим, каждый параграф имеет не только свою нижнюю и верхнюю палату, но
и свою военную диктатуру!
Как долго освобожденцы поправляли свое демократическое здоровье на всех
курортах идеализма, как громко кричали они, что личность есть самоцель, что
права ее извечны и абсолютны, - и все для чего? - для того, чтобы на первой
же странице своих конституционных начертаний головою выдать эту
самодовлеющую личность военно-полевому суду для суждения по законам
военного времени. Таким образом, многие части нашей родины смогут,
совершенно не прерывая преемственности, непосредственно из-под военной
диктатуры абсолютизма перейти под военную диктатуру "демократии".
Правда, "Проект" гласит, что "вне театра военных действий военное положение
может быть вводимо лишь в законодательном порядке". Этим как бы
устанавливается пропасть между старой и новой практикой. Но так только
кажется на первый взгляд.
Мы уже знаем, что для проведения какого-нибудь акта законодательным
порядком требуется согласие двух палат. Право законодательной инициативы
принадлежит каждой из них. На первые три года, т.-е. именно на то время,
когда еще нельзя надеяться на успокоение народной "смуты", и когда,
следовательно, потребность в умиротворении посредством военной диктатуры
будет у командующих классов очень сильна, верхняя палата отдается, как мы
видели, во власть дворянскому землевладению и городской буржуазии. Если так
называемая демократия под грохот кавказской бомбардировки вводит в свою
конституцию параграф о военном положении, можно ли сомневаться в том, что
цензовая буржуазия не постесняется к нему обратиться, как только станет у
власти?
Нижняя палата может, правда, отвергнуть законопроект о военном положении.
Но к чему это поведет?
Допустим, например, что верхняя палата предлагает объявить Польшу на
военном положении. Нижняя не соглашается. Ее распускают с приглашением
восстановиться через шесть месяцев. Само собою разумеется, распущение
делается не для того, чтобы ждать с вопросом о военном положении полгода.
Такие дела, рассчитанные на внезапное спасение отечества, вообще не терпят
отлагательства.
Итак, народ отослан домой, земцы в согласии с короной объявляют Польшу на
военном положении. Вопрос решен. Правда, через полгода придется отдавать
отчет перед представителями народа. Но ведь это будет только через полгода.
А за такой срок много может утечь крови под варшавскими и лодзинскими
мостами... И во всяком случае через полгода у правительственной реакции
будет то преимущество, что она представит народной палате не законопроект
военного положения, а совершившийся факт: умиротворительный разгром целой
страны. Законопроект можно бросить в корзину, а совершившийся факт нельзя
отменить даже "законодательным порядком".
И наконец, зачем ограничивать себя только Польшей? Почему не набросить
аркан военного режима - на твердом основании "демократической" конституции
- на все беспокойные места, где можно ждать нежелательных выборов? И тогда
еще вопрос, как посмотрят на правительственное деяние представители,
избранные народом под солдатскими штыками при полном отчуждении всех
"неотчуждаемых прав".

IV. Гарантии конституции и народных прав

Итак, конституция, столь счастливо объединяющая демократических строителей
из "Освобождения", "Права", "Русского Богатства" и "Сына Отечества", дает в
руки реакции превосходное и испытанное средство военного положения. Какие
же средства дает она народу для охранения его прав? Правда, в отделе об
императорской власти мы читаем, что император приносит присягу в соблюдении
и охранении основного государственного закона, - и это совершается в
присутствии Святейшего синода, который, таким образом, сохраняет значение
государственного установления, - как православие вообще сохраняет значение
государственной религии. Под углом зрения нравственного идеализма,
философской религии освобожденцев, присяга, конечно, очень серьезная
гарантия. Но мы только что имели случай видеть, как мало идеализм
гарантирует самих идеалистов от измены делу демократии.
Мы видели, как горделивая демократическая мысль, исходящая из чистой идеи
естественного права, падает на колени перед традицией и ставит над
суверенной нацией наследственного монарха!
Мы видели, как абсолютная справедливость, для которой равенство - извечный
постулат, предательски отдает народ под опеку буржуазии!
Мы видели, как идеалистическая личность, обнаженная от всех гарантий,
похотливо падает на ложе военной диктатуры!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199