не вывозил на рынок зерна и не
увеличивал посевы. Правые (Рыков, Томский, Бухарин), задававшие в тот
период тон, требовали предоставить больше простора капиталистическим
тенденциям деревни, повысив цены на хлеб, хотя бы за счет снижения тем-
пов промышленности. Единственный выход при такой политике мог бы состо-
ять в том, чтобы в обмен на вывозимое заграницу фермерское сырье ввозить
готовые изделия. Но это означало бы строить смычку не между крестьянским
хозяйством и социалистической промышленностью, а между кулаком и мировым
капитализмом. Не стоило для этого производить октябрьский переворот.
"Ускорение индустриализации - возражал представитель оппозиции на
конференции партии в 1926 году - в частности, путем более высокого обло-
жения кулака, даст большую товарную массу, которая понизит рыночные це-
ны, а это выгодно, как для рабочих, так и для большинства
крестьянства... Лицом к деревне - не значит спиною к промышленности; это
значит промышленностью к деревне, ибо "лицо" государства, не обладающего
промышленностью, само по себе деревне не нужно".
В ответ Сталин громил "фантастические планы" оппозиции: индустрия не
должна "забегать вперед, отрываясь от сельского хозяйства и отвлекаясь
от темпа накопления в нашей стране". Решения партии продолжали повторять
те же прописи пассивного приспособления к фермерским верхам
крестьянства. XV-й съезд, собравшийся в декабре 1927 года для оконча-
тельного разгрома "сверхиндустриализаторов", предупреждал об "опасности
слишком большой увязки государственных капиталов в крупное строи-
тельство". Других опасностей правящая фракция все еще не хотела видеть.
В 1927-28 хозяйственном году заканчивался так называемый восстанови-
тельный период, в течение которого промышленность работала главным обра-
зом на дореволюционном оборудовании, как сельское хозяйство - на старом
инвентаре. Для дальнейшего движения вперед требовалось самостоятельное
промышленное строительство широкого размаха. Руководить дальше на ощупь,
без плана, не было уж никакой возможности.
Гипотетические возможности социалистической индустриализации были
проанализированы оппозицией еще в течение 1923-25 годов. Общий вывод
гласил, что и после исчерпания унаследованного от буржуазии оборудова-
ния, советская промышленность сможет, на основе социалистических накоп-
лений, давать ритмы роста, совершенно недоступные капитализму. Вожди
правящей фракции открыто глумились над осторожными коэффициентами типа
15-18%, как над фантастической музыкой неизвестного будущего. В этом и
состояла тогда сущность борьбы против "троцкизма".
Первый официальный набросок пятилетнего плана, изготовленный, нако-
нец, в 1927 году, был полностью проникнут духом крохоборчества. Прирост
промышленной продукции намечался с убывающей из года в год скоростью, от
9 до 4%. Личное потребление должно было за 5 лет возрасти всего на 12%.
Невероятная робость замысла ярче всего выступает из того факта, что го-
сударственный бюджет должен был составить к концу пятилетки всего 16%
народного дохода, тогда как бюджет царской России, не собиравшейся стро-
ить социалистическое общество, поглощал до 18%. Не лишне, может быть,
прибавить, что инженеры и экономисты, составлявшие этот план, были нес-
колько лет спустя сурово наказаны по суду, как сознательные вредители,
действовавшие под указку иностранной державы. Обвиняемые могли бы, если
бы смели, ответить, что их плановая работа целиком соответствовала тог-
дашней "генеральной линии" Политбюро и совершалась под его указку.
Борьба тенденций оказалась теперь переведена на язык цифр. "Преподно-
сить к десятилетию Октябрьской революции такого рода крохоборческий,
насквозь пессимистический план, - гласила платформа оппозиции - значит
на деле работать против социализма". Через год Политбюро утвердило новый
проект пятилетки со средним приростом продукции в 9%. Фактический ход
развития обнаруживал, однако, упорную тенденцию приближаться к коэффици-
ентам "сверхиндустриализаторов". Еще через год, когда курс прави-
тельственной политики был уже радикально изменен, Госплан выработал
третью пятилетку, динамика которой гораздо ближе, чем можно было наде-
яться, совпала с гипотетическим прогнозом оппозиции 1925 г.
Действительная история хозяйственной политики СССР, как видим, весьма
далека от официальной легенды. К сожалению, благочестивые исследователи,
типа Веббов, не отдают себе в этом ни малейшего отчета.

Резкий поворот: "пятилетка в четыре года" и "сплошная коллективизация".

Нерешительность перед индивидуальным крестьянским хозяйством, недове-
рие к большим планам, защита минимальных темпов, пренебрежение к между-
народным проблемам - все это составляло в совокупности самую суть теории
"социализма в отдельной стране", впервые выдвинутой Сталиным осенью 1924
г., после поражения пролетариата в Германии. Не спешить с индустриализа-
цией, не ссориться с мужиком, не рассчитывать на мировую революцию и,
прежде всего, оградить власть партийной бюрократии от критики! Дифферен-
циация крестьянства объявлялась измышлением оппозиции. Уже упомянутый
выше Яковлев разогнал Центральное статистическое управление, таблицы ко-
торого отводили кулаку больше места, чем угодно было власти. В то время,
как руководители успокоительно твердили, что товарный голод изживается,
что предстоят "спокойные темпы хозяйственного развития", что хлебозаго-
товки будут впредь протекать более "равномерно" и прочее, окрепший кулак
повел за собой середняка и подверг города хлебной блокаде. В январе 1928
г. рабочий класс оказался лицом к лицу с призраком надвигающегося голо-
да. История умеет шутить злые шутки. Именно в том самом месяце, когда
кулак взял за горло революцию, представителей левой оппозиции сажали по
тюрьмам или развозили по Сибири в наказание за "панику" перед призраком
кулака.
Правительство попыталось представить дело так, будто хлебная забас-
товка вызывалась голой враждебностью кулака (откуда он взялся?) к социа-
листическому государству, т.е. политическими мотивами общего порядка. Но
к такого рода "идеализму" кулак мало склонен. Если он скрывал свой хлеб,
то потому, что торговая сделка оказывалась невыгодной. По той же причине
ему удавалось подчинять своему влиянию широкие круги деревни. Одних реп-
рессий против кулацкого саботажа было явно недостаточно: нужно было ме-
нять политику. Однако, не мало времени ушло еще на колебания.
Не только Рыков, тогда еще глава правительства, заявлял в июле 1928
г.: "развитие индивидуальных хозяйств крестьянства является... - важней-
шей задачей партии", но ему вторил и Сталин: "есть люди, - говорил он, -
думающие, что индивидуальное хозяйство исчерпало себя, что его не стоит
поддерживать... Эти люди не имеют ничего общего с линией нашей партии".
Менее, чем через год, линия партии не имела ничего общего с этими слова-
ми: на горизонте занималась заря сплошной коллективизации.
Новая ориентировка складывалась так же эмпирически, как и предшеству-
ющая, в глухой борьбе внутри правительственного блока. "Группы правой и
центра сплачиваются общей враждой к оппозиции, - предупреждала платформа
левых за год перед тем, - отсечение последней неизбежно ускорило бы
борьбу между ними самими". Так и случилось. Вожди распадавшегося правя-
щего блока ни за что не хотели, однако, признать, что этот прогноз лево-
го крыла оправдался, как и многие другие. Еще 19-го октября 1928 г. Ста-
лин заявил публично: "пора бросить сплетни... о наличии правого уклона и
примиренческого к нему отношения в Политбюро нашего ЦК". Обе группы тем
временем прощупывали аппарат. Придушенная партия жила смутными слухами и
догадками. Но уже через несколько месяцев официальная печать, со
свойственной ей беззастенчивостью, провозгласила, что глава прави-
тельства, Рыков, "спекулировал на хозяйственных затруднениях советской
власти"; что руководитель Коминтерна, Бухарин, оказался "проводником ли-
берально-буржуазных влияний"; что Томский, председатель ВЦСПС, не что
иное, как жалкий трэд-юнионист. Все трое, Рыков, Бухарин и Томский, сос-
тояли членами Политбюро. Если вся предшествующая борьба против левой оп-
позиции почерпала свое оружие из арсеналов правой группировки, то теперь
Бухарин, не погрешая против истины, мог обвинить Сталина в том, что в
борьбе с правыми, он пользовался по частям осужденной оппозиционной
платформой.
Так или иначе, поворот произошел. Лозунг "обогащайтесь!", как и тео-
рия безболезненного врастания кулака в социализм были с запозданием, но
тем более решительно осуждены. Индустриализация поставлена в порядок
дня. Самодовольный квиетизм сменился панической стремительностью. Полу-
забытый лозунг Ленина "догнать и перегнать" был дополнен словами: "в
кратчайший срок". Минималистская пятилетка, уже принципиально одобренная
съездом партии, уступила место новому плану, основные элементы которого
были целиком заимствованы из платформы разгромленной левой оппозиции.
Днепрострой, вчера еще уподоблявшийся граммофону, сегодня оказался в
центре внимания.
После первых же новых успехов выдвинут был лозунг: завершить пятилет-
ку в четыре года. Потрясенные эмпирики решили, что отныне все возможно.
Оппортунизм, как это не раз бывало в истории, превратился в свою проти-
воположность: авантюризм. Если в 1923-28 г.г. Политбюро готово было ми-
риться с философией Бухарина о "черепашьем темпе", то теперь оно легко
перескакивало с 20% на 30% годового роста, пытаясь каждое частное и вре-
менное достижение превратить в норму и теряя из виду взаимо-обусловлен-
ность хозяйственных отраслей. Финансовые прорехи плана затыкались печат-
ной бумагой. За годы первой пятилетки количество денежных знаков в обо-
роте поднялось с 1,7 миллиарда до 5,5, чтобы в начале второй пятилетки
достигнуть 8,4 миллиарда рублей. Бюрократия не только освободила себя от
политического контроля масс, на которых форсированная индустриализация
ложилась невыносимой тяжестью, но и от автоматического контроля пос-
редством червонца. Денежная система, укрепленная в начале НЭП'а, снова
оказалась расшатана в корне.
Главные опасности, притом не только для выполнения плана, но и для
самого режима, открылись, однако, со стороны деревни.
15 февраля 1928 г. население страны не без изумления узнало из пере-
довицы "Правды", что деревня выглядит совсем не так, как ее до сих пор
изображали власти, но зато очень близко к тому, как представляла дело
исключенная съездом оппозиция. Печать, буквально вчера еще отрицавшая
существование кулаков, сегодня, по сигналу сверху, открывала их не
только в деревне, но и в самой партии. Обнаруживалось, что коммунисти-
ческими ячейками руководят нередко богатые крестьяне, имеющие сложный
инвентарь, пользующиеся наемным трудом, скрывающие от государства сотни
и даже тысячи пудов хлеба и непримиримо выступающие против "троц-
кистской" политики. Газеты печатали взапуски сенсационные разоблачения о
том, как кулаки, в качестве местных секретарей, не пускали бедноту и
батраков в партию. Все старые оценки опрокинулись. Минусы и плюсы поме-
нялись местами.
Чтоб прокормить города, необходимо было немедленно изъять у кулака
хлеб насущный. Достигнуть этого можно было только силой. Экспроприация
запасов зерна, притом не только у кулака, но и у середняка, именовалась
на официальном языке "чрезвычайными мерами". Это должно было означать,
что завтра все вернется в старую колею. Но деревня не верила хорошим
словам, и была права. Насильственное изъятие хлеба отбивало у зажиточных
крестьян охоту к расширению посевов. Батрак и бедняк оказывались без ра-
боты. Сельское хозяйство снова попадало в тупик, и с ним вместе госу-
дарство. Нужно было во что бы то ни стало перестраивать "генеральную ли-
нию".
Сталин и Молотов, по прежнему еще ставя индивидуальное хозяйство на
первое место, начали подчеркивать необходимость более быстрого расшире-
ния совхозов и колхозов. Но так как острая продовольственная нужда не
позволяла отказываться от военных экспедиций в деревню, то программа
подъема индивидуальных хозяйств повисала в воздухе. Пришлось "скаты-
ваться" к коллективизации. Временные "чрезвычайные меры" по изъятию хле-
ба непредвиденно развернулись в программу "ликвидации кулачества, как
класса". Из противоречивых приказов, более обильных, чем хлебные пайки,
вытекало с очевидностью, что у правительства в крестьянском вопросе не
было не только пятилетней, но даже пятимесячной программы.
По плану, созданному уже под кнутом продовольственного кризиса, кол-
лективное хозяйство должно было охватить к концу пятилетия около 20%
крестьянских хозяйств. Эта программа, грандиозность которой станет ясна,
если учесть, что за предшествующие десять лет коллективизация охватила
менее 1% деревни, оказалась, однако, уже в середине пятилетия оставлена
далеко позади. В ноябре 1929 года Сталин, покончив с собственными коле-
баниями, провозгласил конец индивидуальному хозяйству: крестьяне идут в
колхозы "целыми селами, районами, даже округами". Яковлев, который два
года перед тем доказывал, что колхозы еще в течение многих лет будут
только "островками в море крестьянских хозяйств", получил теперь, в ка-
честве наркомзема, поручение "ликвидировать кулачество, как класс", и
насадить сплошную коллективизацию "в кратчайший срок". В течение 1929 г.
число коллективизированных хозяйств поднялось с 1,7% до 3,9%, в 1930 г.
- до 23,6%, в 1931 г. - уже до 52,7%, в 1932 г. - до 61,5%.
В настоящее время уже вряд ли кто-либо решится повторять либеральный
вздор, будто коллективизация в целом явилась продуктом голого насилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199