Весть о разгроме флота, о бесцельной гибели людей и народных
миллионов поднимет на ноги новые сотни тысяч рабочих и крестьян.
Рабочие Петербурга! Наше место впереди! Будем соединяться в рабочие союзы,
организовываться в рабочую социал-демократическую партию, готовиться силою
поддержать наше требование. Если мы выступим дружно, открыто и смело против
военной бойни, вся страна поддержит нас, - и тогда царское правительство
захлебнется в потоках всеобщего возмущения. За работу, товарищи! Долой
войну! Долой подлое царское правительство! Да здравствует народное
представительство!

Петербургская Группа РСДРП

НЕ ЦАРЬ, НЕ ЗЕМЦЫ, А НАРОД!

Царское правительство правит Россией без народа и против народа. Оно
затеяло на свой страх и риск войну с Японией, а внутри страны оно ведет
войну с народом. Царское правительство думало, что народ существует для
податей, солдатчины и смирения, и надеялось прожить века, но теперь уж все
видят, что дни самодержавия сочтены. Народ русский рвется на волю из-под
царского ярма. Народ хочет сам быть своим собственным хозяином. Он хочет
сам править собою. Он хочет сам давать себе законы.
А царское самодержавие со дня на день теряет свою старую силу. Оно разбито
в бою. Оно осталось без флота, казна царская опустошена. Народ беден и
мятежен. Царское правительство затеяло войну, чтобы увеличить свою силу и
военную славу, а вышло так, что оно само затянуло петлю на собственной шее.
Что теперь делать царскому правительству? Заключить мир? Но японцы
потребуют уплаты высокой контрибуции. А где взять денег? До последнего
времени царское правительство под высокие проценты занимало деньги в чужих
странах. Но теперь никто уж не хочет больше ему верить, все иностранные
банкиры боятся, что народ русский, сбросив самодержавие, не заплатит
царских долгов. Что же делать? Продолжать войну с Японией? Но для войны еще
больше, чем для мира, нужны деньги, а денег нет. Царское правительство
чувствует, что ему придется итти на уступки, и воровскими глазами ищет
вокруг себя союзников. 18 февраля этого года царь в особом указе обещал
призвать к подножию своего престола "достойнейших" представителей народа и
править страной с их совета.
Кого же царь считает "достойнейшими"? Каких представителей думает он
призвать? От рабочих? От крестьян? От всего народа? Нет. Зачем врагу народа
представители народа? Царю богатых нужны представители богатых. Царю дворян
нужны представители дворян!
Газеты сообщают, что царское правительство хочет призвать для совета и
помощи представителей земств, в которых заседают дворяне-помещики,
представителей городских дум, в которых заседают господа домовладельцы.
Это-то и есть царский "народ". Другого народа царь не знает и знать не
хочет.
Царь призовет 500 или 600 богатейших дворян и капиталистов и скажет им:
"Достойнейшие представители! Помогите мне довести до победы войну с
Японией, поддержите мой трон, поручитесь за меня пред заграничными
банкирами, а в обмен за это я дам вам долю моей власти. И будем мы с вами
вместе править народом".
А что же на это ответят "достойнейшие" представители? Земства и думы ждут
не дождутся этого призыва. Они давно уже недовольны хозяйничаньем царских
министров и губернаторов и давно уже домогаются, чтобы царь поделил с ними
свою власть над народом.
Теперь, после гибели эскадры Рождественского, земства и думы снова
обращаются к царю и заявляют: "Дальше так продолжаться не может. Необходимо
немедленно созвать Земский Собор, т.-е. выборных от земств и дум, чтобы
решить, как быть и что делать".
24 мая в Москве собрались земские и думские представители*201, чтобы
совместно предъявить царю свои требования. Они хотят, чтобы царь
предоставил им решить вопрос о войне и мире и выработать новые законы для
России.
Царское правительство в петле, и ему придется, скрепя сердце, пойти на
сделку с земствами и думами. А что же будет после этой сделки? Земский
Собор от имени народа провозгласит продолжение войны и займет заграницей
несколько сот миллионов. Умирать на войне будет народ. Платить проценты по
долгам будет народ. А распоряжаться народом и деньгами будут царь и земцы.
И этот новый порядок царь и земцы будут охранять полицией, судами,
войсками.
Рабочие, согласны ли вы примириться с таким порядком? Если согласны, тогда
молчаливо поручите царю и земцам решать вашу судьбу и судьбу ваших детей.
Но если вы не хотите оставаться бесправными, обманутыми и угнетенными,
тогда заявите: мы не верим царю, который стрелял в нас 9 января, но мы не
верим также земским дворянам и думским капиталистам. Земства и думы
охраняют интересы богатых классов, а не интересы рабочего народа. Земства и
думы не поддерживали нас, когда мы требовали немедленного прекращения
кровавой бойни. Наоборот, земства и думы до сих пор поддерживают позорную
войну народными деньгами.
Не царь и не земцы, а весь народ! Вот клич сознательного пролетариата, и
пусть к этому кличу присоединятся все честные граждане! Только
Учредительное Собрание, состоящее из представителей всего народа, может
заключить достойный мир с Японией и залечить раны, нанесенные царским
правительством несчастному народу.
Товарищи-рабочие и вы все, русские граждане! Будем требовать, чтобы все
союзы, все партии, все газеты, которые называют себя демократическими,
т.-е. стоящими за народ, присоединились к кличу сознательного пролетариата:

Не царь и не земцы, а народ!

Петербургская Группа РСДРП

СТАЧКА В ОКТЯБРЕ*202

- Так вы думаете, что революция идет?
- Идет!
("Новое Время", 5 мая 1905 г.)
- Вот она!
("Новое Время", 14 октября 1905 г.)

I

Совершенно свободные народные собрания в стенах университетов, в то время
как на улице царит неограниченная треповщина, это - один из самых
удивительных парадоксов революционно-политического развития осенних месяцев
1905 г. Какой-то старый и невежественный генерал Глазов*203, неизвестно
почему оказавшийся министром просвещения, создал, неожиданно для себя,
убежища свободного слова. Либеральная профессура протестовала: университет
- для науки: улице не место в академии. Князь Сергей Трубецкой умер с этой
истиной на устах. Но дверь университета оставалась в течение нескольких
недель широко раскрытой. "Народ" заполнял коридоры, аудитории и залы.
Рабочие непосредственно из фабрик отправлялись в университет. Власти
растерялись. Они могли давить, арестовывать, топтать и расстреливать
рабочих, пока те оставались на улице или у себя на квартире. Но чуть
рабочий переступал порог университета, как немедленно становился
неприкосновенным. Массам давался предметный урок преимуществ
конституционного права над правом самодержавным.
30 сентября происходили первые свободные народные митинги в университетах
Петербурга и Киева. Телеграфное агентство с ужасом перечисляет публику,
скопившуюся в торжественном зале Владимирского университета. Кроме
студентов, толпу, по словам телеграмм, составляли множество "посторонних
лиц обоего пола, воспитанники средне-учебных заведений, подростки из
городских и частных училищ, рабочие, разного рода сброд и оборванцы".
Революционное слово вырвалось из подполья и огласило университетские залы,
аудитории, коридоры и дворы. Масса с жадностью впитывала в себя прекрасные
в своей простоте лозунги революции. Неорганизованная случайная толпа,
которая глупцам бюрократии и проходимцам реакционной журналистики казалась
"разного рода сбродом", проявляла нравственную дисциплину и политическую
чуткость, исторгавшие крик удивления даже у буржуазных публицистов.
"Знаете, что больше всего меня поразило на университетском митинге, - писал
фельетонист "Руси", - необыкновенный, образцовый порядок. В актовом зале
был вскоре объявлен перерыв, и я отправился бродить по коридору.
Университетский коридор, это - целая улица. Все аудитории, прилегающие к
коридору, были полны народа, в них происходили самостоятельные митинги по
фракциям. Самый коридор был переполнен до последней возможности, взад и
вперед двигалась толпа. Иные сидели на подоконниках, на скамьях, на шкафах.
Курили. Негромко разговаривали. Можно было подумать, что находишься на
многочисленном рауте, только немножко более серьезном, чем обыкновенно. А
между тем это был народ - самый настоящий, подлинный народ, с
потрескавшимися от работы красными руками, с тем землистым цветом лица,
который является у людей, проводящих дни в запертых, нездоровых помещениях.
И у всех блестели глаза, глубоко ушедшие в орбиты... Для этих малорослых,
худых, плохо упитанных людей, пришедших сюда с фабрики или с завода, из
мастерской, где калят железо, плавят чугун, где от жары и дыма захватывает
дыхание, университет, это - точно храм, высокий, просторный, сверкающий
белоснежными красками. И каждое слово, которое произносится здесь, звучит
молитвой... Пробудившаяся любознательность, как губка, пьет всякое (?)
учение".
Нет, не всякое учение впитывала в себя эта одухотворенная толпа. Пусть бы
перед ней попытались выступить те реакционные молодцы, которые лгут, будто
между крайними партиями и массой нет политической солидарности. Они не
смели. Они сидели по своим реакционным норам и ждали передышки, чтоб
клеветать на прошлое. Но не только они, даже политики и ораторы либерализма
не выступали перед этой необозримой, вечно меняющейся аудиторией. Здесь
безраздельно царили ораторы революции. Здесь социал-демократия связывала
бесчисленные атомы народа живой нерасторжимой политической связью. Великие
социальные страсти масс она переводила на язык законченных революционных
лозунгов. Толпа, которая вышла из университета, была уже не той толпой,
которая вошла в университет... Митинги происходили каждый день. Настроение
рабочих поднималось все выше, но партия не давала никакого призыва.
Всеобщее выступление предполагалось значительно позже - к годовщине 9
января и ко времени созыва Государственной Думы, которая должна была
собраться 10 января. Союз железнодорожников грозил не пропустить в
Петербург депутатов булыгинской Думы. Но события сами надвинулись так
скоро, как никто не ожидал.

II

19 сентября забастовали в Москве наборщики типографии Сытина*204. Они
потребовали сокращения рабочего дня и повышения сдельной платы с 1.000
букв, не исключая и знаков препинания: это маленькое событие открыло собой
не более и не менее как всероссийскую политическую стачку, возникшую из-за
знаков препинания и сбившую с ног абсолютизм.
Стачкой у Сытина воспользовалось, как жалуется в своем сообщении
департамент полиции, неразрешенное правительством сообщество, именующееся
"союзом московских типо-литографских рабочих". К вечеру 24-го бастовало уже
50 типографий. 25 сентября на собрании, разрешенном градоначальником, была
выработана программа требований. Градоначальник усмотрел в ней "произвол
Совета депутатов от типографий", и во имя личной "независимости" рабочих,
которой угрожал произвол пролетарской самодеятельности, полицейский сатрап
попытался задавить типографскую стачку кулаком.
Но стачка, возникшая из-за знаков препинания, успела уже переброситься на
другие отрасли. Забастовали московские хлебопеки и притом так упорно, что
две сотни 1-го Донского казачьего полка вынуждены были с беззаветной
храбростью, свойственной этому славному роду оружия, брать приступом
булочную Филиппова. 1 октября из Москвы телеграфировали, что забастовка на
фабриках и заводах начинает сокращаться. Но это было только придыхание.
2 октября наборщики петербургских типографий постановили демонстрировать
свою солидарность с московскими товарищами посредством трехдневной
забастовки. Из Москвы телеграфируют, что заводы "продолжают бастовать".
Уличных недоразумений не было: лучшим союзником порядка явился проливной
дождь.
Железные дороги, которым суждено сыграть такую огромную роль в октябрьской
борьбе, делают первое предостережение. 30 сентября началось брожение в
мастерских Московско-Курской и Московско-Казанской ж.д. Эти две дороги
готовы были открыть кампанию 1 октября. Их сдерживает железнодорожный союз.
Опираясь на опыт февральских, апрельских и июльских забастовок отдельных
ветвей, он готовит всеобщую железнодорожную стачку ко времени созыва
Государственной Думы; сейчас он против частичных выступлений. Но брожение
не унимается. Еще 20 сентября в Петербурге открылось официальное
"совещание" железнодорожных депутатов по поводу пенсионных касс. Совещание
самочинно расширило свои полномочия и, при аплодисментах всего
железнодорожного мира, превратилось в независимый
профессионально-политический съезд. Приветствия съезду шли со всех сторон.
Брожение росло. Мысль о немедленной всеобщей стачке железных дорог начинает
пробиваться в московском узле.
3 октября телефон приносит нам из Москвы весть, что забастовка на фабриках
и заводах мало-по-малу уменьшается. На Московско-Брестской дороге, где
мастерские бастовали, заметно движение в пользу возобновления работ.
Забастовка еще не решилась. Она размышляет и колеблется.
Собрание депутатов от рабочих типографского цеха, механического,
столярного, табачного и других приняло решение образовать общий совет
рабочих всей Москвы.
В ближайшие дни все как бы направлялось к умиротворению. Стачка в Риге
закончилась. Четвертого и пятого возобновились работы во многих московских
типографиях. Вышли газеты. Через день появились саратовские издания после
недельного перерыва: казалось, ничто не говорит о надвигающихся событиях.
На университетском митинге в Петербурге, 5-го, выносится резолюция,
призывающая закончить забастовки "по симпатии" в назначенный срок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199