Не в первый раз мы тут
встречаемся с одним из тех явлений, в смысл которых следовало бы вдуматься
анархистам, сохранившим способность размышления: парализуя государственную
власть, всеобщая стачка возлагает на свою организацию крайне важные
государственные функции. И нужно признать, что Железнодорожный Союз
действовал, в общем, превосходно. Поезда с запасными войсками, с
дружинниками и членами революционных организаций передвигались с
замечательной правильностью и быстротой, несмотря на близость
правительственных войск во многих местах. Многими станциями управляли
выборные коменданты. Над железнодорожными зданиями развивались красные
знамена. Из городов в первую очередь забастовала Москва (7-го). На
следующий день примкнули: Петербург, Минск и Таганрог, затем из крупнейших
центров: 10-го - Тифлис, 11-го - Вильна, 12-го - Харьков, Киев,
Нижний-Новгород, 13-го - Одесса, Рига, 14-го - Лодзь, 15-го - Варшава.
Всего бастовало 33 города, против 39 - в октябре.
В центре декабрьского движения стоит Москва.
Уже в начале декабря в некоторых полках московского гарнизона происходило
сильное брожение. Несмотря на все усилия социал-демократии предупредить
изолированные вспышки, брожение бурно прорывалось наружу. Среди рабочих
раздавались голоса: "Нужно поддержать солдат, нельзя упускать момент".
Солдаты, стоявшие на карауле у фабрик, всецело подпадали под влияние
рабочих. "Как вы восстанете, так и мы восстанем и откроем вам арсенал!"
говорили многие из них. На митингах нередко выступали солдаты и офицеры. 4
декабря в войсках образовался Совет Солдатских Депутатов, и в рабочий Совет
вошли их представители. Из других городов шли неопределенные, но
настойчивые слухи о присоединении армии к рабочим. Такова была атмосфера, в
которой началась московская стачка.
В первый день прекратили работы около 100.000 человек. На одном из вокзалов
убиты два машиниста, самовольно поведшие поезда. В разных частях города -
незначительные стычки. Группа дружинников разбирает оружейный магазин.
Начиная с этого дня, с московских улиц исчезают обычные полицейские посты.
Городовые появляются почти только группами. На второй день число бастующих
возрастает до 150 тысяч человек, забастовка принимает в Москве всеобщий
характер и распространяется на подмосковные фабрики. Всюду огромные
митинги. На станции, где останавливались дальневосточные поезда, толпа
обезоруживала возвращающихся из Маньчжурии офицеров. Из одного вагона
рабочие извлекли несколько десятков пудов патронов. Позже разобрали другой
вагон с оружием.
8 декабря, на второй день стачки, Исполнительный Комитет постановляет: "При
появлении войск стараться вступать с солдатами в разговоры и действовать на
них товарищеским словом... Открытого столкновения пока избегать и давать
вооруженный отпор только при особенно вызывающем поведении войск". Что
решающее слово скажет армия, это понимали все. Малейший благоприятный слух
о настроении гарнизона передается из уст в уста. Вместе с тем революционная
толпа ведет с московскими властями непрерывную борьбу из-за армии.
Узнав об уличном шествии пехотинцев под звуки марсельезы, типографские
рабочие отправляют им навстречу депутацию. Но уже поздно. Военное
начальство окружило возбужденных солдат казаками и драгунами, увело в
казармы и затем пошло навстречу их требованиям... В тот же день 500
казаков, руководимых полицейским чином, получили приказание стрелять в
демонстрантов. Казаки не подчинились, вступили в разговор с толпой, затем,
по команде унтера, повернули коней и медленно уехали. Толпа проводила их
приветственными криками.
Вот десятитысячная рабочая демонстрация наталкивается на казаков. Общее
замешательство. От толпы отделяются две работницы с красными знаменами и
бросаются навстречу казакам. "Стреляйте в нас, - кричат они, - живыми мы
знамя не отдадим". Казаки удивлены и смущены. Момент решительный. Толпа,
почувствовав колебание, сразу напирает: "Казаки, мы идем к вам с пустыми
руками, неужели вы будете в нас стрелять?" "Не стреляйте в нас, тогда и мы
не будем", - отвечают казаки. Взбешенный и испуганный офицер разражается
бешеной бранью. Но поздно. Его голос заглушается негодующими криками толпы.
Кто-то произносит краткую речь. Толпа подхватывает ее приветственными
возгласами. Еще минута, - и казаки поворачивают коней и мчатся прочь,
закинув винтовки на плечи.
После военной осады народного митинга, закончившейся избиением безоружной
толпы, настроение в городе становится более нервным. Публика толкается на
улицах все большими массами. Всевозможные слухи рождаются и умирают каждый
час. На всех лицах - печать веселого возбуждения, смешанного с тревогой.
"Многие думают, - пишет Горький, находившийся тогда в Москве, - что
баррикады начали строить революционеры; это, конечно, очень лестно, но не
вполне справедливо: баррикады начал строить именно обыватель, человек
внепартийный, и в этом соль события. Первые баррикады на Тверской строились
весело, шутя, со смехом; в этой веселой работе принимали участие самые
разнообразные люди - от солидного барина в дорогом пальто до кухарки и
дворника, недавнего оплота "твердой власти". Драгуны дали залп по
баррикаде, несколько человек ранено, двое или трое убито, - вопль
возмущения, единодушный крик мести, и сразу все изменилось. После залпа
обыватель начал возводить баррикады не играючи, а серьезно, желая оградить
свою жизнь от г. Дубасова и его драгун".
Дружинники, т.-е. организованные на военную ногу стрелки революционных
организаций, становятся активнее. Они систематически разоружают встречных
полицейских. Здесь впервые начинает практиковаться требование "руки вверх",
которое имеет целью обезопасить нападающих. Кто не подчиняется, того
убивают. Солдат не трогают, чтобы не раздражать. На одном из митингов
делают даже такое постановление: кто начнет стрелять без разрешения
начальника дружины, должен быть казнен. У фабрик и заводов рабочие ведут
агитацию среди солдат. Но уже на третий день стачки начинаются кровавые
столкновения с армией. Вот драгуны разгоняют вечерний митинг на площади,
которую стачка погрузила во мрак: "Братья, не трогайте нас: мы - ваши!".
Солдаты проезжают мимо. Но через четверть часа возвращаются в большем
количестве и атакуют толпу. Тьма, паника, крики, проклятья. Часть толпы
ищет спасения в павильоне трамвая. Драгуны требуют сдачи. Отказ. Раздается
несколько залпов. В результате убит школьник, несколько человек ранено.
Гонимые совестью или страхом мести, драгуны уносятся прочь. "Убийцы!"
Окружив первые жертвы, толпа яростно сжимает кулаки. "Убийцы!" Еще миг - и
обрызганный кровью павильон охвачен пламенем. "Убийцы!" Толпа ищет выхода
своим чувствам. Среди тьмы и опасностей она двигается вперед, наталкивается
на препятствия, напирает. Снова выстрелы. "Убийцы!" Толпа строит баррикады.
Это ремесло ей внове, и потому она действует неуклюже и без системы... Тут
же в темноте группа в 30 - 40 человек поет хором: "Вы жертвою пали"...
Снова залпы, раненые и убитые. Соседние дворы превращаются в перевязочные
пункты; у ворот дежурят жильцы и несут санитарную службу.
Открывая военные действия, социал-демократическая боевая организация
расклеила по Москве воззвание, в котором давала технические указания
повстанцам:
"1. Главное правило - не действуйте толпой. Действуйте небольшими отрядами,
человека в 3 - 4, не больше. Пусть только этих отрядов будет возможно
больше, и пусть каждый из них научится быстро нападать и быстро исчезать.
Полиция старается одной сотней казаков расстреливать тысячные толпы. Вы же
против сотни казаков ставьте одного-двух стрелков. Попасть в сотню легче,
чем в одного, особенно если этот один неожиданно стреляет и неизвестно куда
исчезает.
"2. Кроме того, товарищи, не занимайте укрепленных мест. Войско их всегда
сумеет взять или просто разрушить артиллерией. Пусть нашими крепостями
будут проходные дворы и все места, из которых легко стрелять и легко уйти.
Если такое место и возьмут, то никого там не найдут, а потеряют много".
Тактика революционеров определилась сразу - из самого положения вещей.
Наоборот, правительственные войска в течение целых пяти дней проявляли
полную неспособность приспособиться к тактике противника и кровожадное
варварство соединяли с растерянностью и бестолковостью.
Вот примерная картина боя. Идет грузинская дружина - одна из самых
отчаянных, в составе 24 стрелков, идет открыто, парами. Толпа
предупреждает, что навстречу едут 16 драгун с офицером. Дружина строится и
берет маузеры на изготовку. Едва показывается разъезд, дружина дает залп.
Офицер ранен; передние лошади, раненые, взвиваются на-дыбы; в рядах
замешательство, которое лишает солдат возможности стрелять. Таким образом
дружина дала до 100 выстрелов и обратила драгун, оставивших несколько
убитыми и ранеными, в беспорядочное бегство. "Теперь уходите, - говорит
толпа, - сейчас привезут орудие". И действительно, скоро появляется на
сцену артиллерия. После первого же залпа падают десятки убитых и раненых из
безоружной толпы, которая никак не ожидала, что войска будут стрелять по
ней. А в это время грузины уже в другом месте вступили в перестрелку с
войсками... Дружина почти неуязвима, ибо окутана панцырем всеобщего
сочувствия.
Вот еще пример, один из множества. Засевшая в здании группа дружинников из
13 человек в течение четырех часов выдерживала обстрел 500 - 600 солдат, в
распоряжении которых было 3 пушки и 2 пулемета. Расстреляв все патроны и
причинив войскам большой ущерб, дружинники удалились, не получив ни одной
раны. А солдаты разгромили артиллерийским огнем несколько кварталов,
подожгли несколько деревянных домов, истребили немало обезумевших от ужаса
жителей, - все для того, чтобы вынудить к отступлению дюжину
революционеров...
Баррикады не защищались. Они служили лишь препятствием для передвижения
войск, особенно драгун. В районе баррикад дома были вне пределов
досягаемости для артиллерии. Лишь обстреляв всю улицу, войска "брали"
баррикады, чтоб убедиться, что за ними никого нет. Тотчас после удаления
солдат баррикады снова восстановлялись. Систематический расстрел города
дубасовской артиллерией начинается 10 декабря. Пушки и пулеметы действуют
неутомимо, обстреливая улицы. Жертвы падают уже не единицами, а десятками.
Растерянные и разъяренные толпы перебегают с места на место, не веря
реальности совершающегося: итак, солдаты стреляют, - и притом не по
отдельным революционерам, а по темному врагу, который называется Москвою -
по ее домам, где живут и старики и дети, по безоружным уличным толпам...
"Убийцы и трусы! Вот как они восстанавливают свою маньчжурскую славу!".
После первых пушечных выстрелов постройка баррикад принимает лихорадочный
характер. Теперь размах работы шире, приемы смелее. Обрушивают большой
фруктовый павильон, киоск газетчика, срывают вывески, ломают чугунные
ограды, рвут верхние провода электрического трамвая.
"Вопреки распоряжению полиции - держать ворота на запоре, - сообщают
реакционные газеты, - ворота вовсе сняты с петель и употреблены на
постройку баррикад!". 11 декабря весь город в главных пунктах своих покрыт
сетью баррикад. Целые улицы опутаны паутиной проволочных заграждений.
Дубасов объявляет, что всякая толпа "более чем в три человека" будет
расстреляна. Но драгуны стреляют и по одиноким. Сперва обыскивают: не
найдут оружия, - отпустят и пошлют вдогонку пулю. Стреляют в зевак,
читающих объявления Дубасова. Достаточно, чтоб из окна раздался одинокий
выстрел, нередко открыто провокаторский, - и дом немедленно подвергается
обстрелу артиллерии. Лужи крови и мозги с волосами, прилипшие к вывескам,
обозначают путь, по которому прошла шрапнель. В разных местах - дома с
зияющими пробоинами. У одного из разрушенных зданий - страшная реклама
восстания, - тарелка с куском человеческого мяса и надписью: "Жертвуйте
пострадавшим!".
В течение двух-трех дней настроение московского гарнизона определилось
неблагоприятно для восстания. С самого начала волнений в казармах военные
власти приняли целый ряд мер: уволили запасных, вольноопределяющихся,
неблагонадежных и стали лучше кормить остальных. Для подавления восстания
были сперва пущены в дело только наиболее надежные части. Сомнительные
полки, лишенные наиболее сознательных элементов, сидели в казармах. Их
Дубасов пустил в ход уже во вторую очередь. Сначала они шли неохотно и
неуверенно. Но под влиянием случайной пули, агитации офицера, на почве
голода и усталости, они доходили до страшной жестокости. Дубасов дополнял
влияние этих условий действием казенной водки. Драгуны все время были
полупьяны.
Партизанские нападения, однако, не только озлобляют, но и утомляют,
всеобщая враждебность населения ввергает солдат в уныние; 13-е - 14-е
декабря были критическими днями. Смертельно усталые войска роптали и
отказывались итти в бой с врагом, которого они не видели и силы которого
страшно преувеличивали. В эти дни было несколько случаев самоубийства среди
офицеров...
Дубасов доносил в Петербург, что из 15 тыс. душ московского гарнизона в
"дело" можно употребить только 5 тысяч, так как остальные ненадежны, и
просил присылки подкреплений. Ему ответили, что часть петербургского
гарнизона отправлена в Прибалтийский край, часть ненадежна, а остальные
самим нужны. Благодаря похищенным в военном штабе документам эти переговоры
стали известны в городе уже на другой день и влили бодрость и надежду в
сердца. Но Дубасов добился своего. Он потребовал, чтоб его соединили по
телефону непосредственно с Царским Селом, и заявил, что не ручается за
"целость самодержавия". Тогда был дан приказ отправить в Москву Семеновский
гвардейский полк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199