— Мосье, что с вами? — спрашивала она, но ко мне еще не вернулся дар речи.— Может, вызвать врача! Чем я могу вам помочь? Боже, где же взять бинт?
Я добрался до своей кровати. Соседка помогла мне снять брюки, потом оторвала от простыни лоскут и перевязала мне колено.
— Смотрите, как дует мистраль. Тут вам нельзя оставаться. Я сейчас позову горничную, велю собрать осколки. А пока идемте ко мне. Не стесняйтесь, мосье, идемте!
Я не заставил себя долго упрашивать и перебрался в соседний номер. Хозяйка позвонила администратору, и вскоре в моей комнате со звоном посыпались в урну осколки.
— Считайте, вы легко отделались,— сказала соседка, выслушав мой рассказ.— Хорошо, что так.
— Даже очень хорошо,— согласился я.— Если бы не это несчастье, я бы не сидел сейчас с вами.
— Словом, вы хотите сказать, что нет худа без добра.
— Вот именно! Меня худо нередко приводило к добру.
— Как интересно! И вы полагаете, счастье вам и на сей раз не изменит?
— Во всяком случае, несчастье мое, кажется, ограничится тем, что придется раскошелиться на несколько сот франков,— отшутился я.— Такое стекло стоит недешево.
— О, как-нибудь уладим,— заверила меня соседка и, сняв трубку, заказала в номер ужин на двоих.
В застольных разговорах время пролетело незаметно. Об этом я вспомнил, когда хозяйка сказала:
— Час поздний, пора ложиться. Но я ни за что не отпущу вас в холодный номер. Осенние ночи в Марселе прохладны. За окном мистраль. К тому же у вас серьезная рана. Вдруг вам понадобится помощь. И потому прошу вас, останьтесь.
Она была права. Рана была серьезная, и ночью мне действительно могла понадобиться помощь. И все же... Но после недолгих колебаний я решил не отвергать столь любезное предложение. Ночью, правда, страшного ничего со мной не случилось. А утром меня разбудил тук горничной, которая принесла завтрак. На всякий случай я спрятался под одеялом.
— Доброе утро! — сказала горничная.— Слышали, какую штуку выкинул вчера ваш сосед?
— Понятия не имею,— отвечала моя хозяйка.
— Из окна выбросился. Стекло разнес вдребезги. Вещи в номере оставил. Самоубийца какой-то.
— Да что вы! Неужели покончил с собой?
— Представьте себе! — подтвердила горничная.— Уже звонили в полицию. И что интересно, на улице никаких следов. Наверное, в море сиганул.
— Ну что вы! — усомнилась соседка.— Разве отсюда до моря допрыгнешь?
— А может, он был чемпионом по прыжкам в длину,— невозмутимо отвечала горничная.— Что ему эта улочка. Каких только нет чудаков на свете! В нашем отеле и не такое бывало. А жаль, мадам, как будто хороший был человек.
— Да,— отвечала моя гостеприимная хозяйка.— И мне он показался симпатичным. Жаль, очень жаль.
Горничная ушла, и я сорвал с головы одеяло.
— Что ж мне теперь делать? — спросил я.
— Сначала мы позавтракаем, потом вы спуститесь к директору и расскажете все, как было.
В вестибюле меня встретил коренастый француз приятной наружности. Это и был директор отеля. Мы поздоровались. Он высказал удовлетворение, что видит меня целым и невредимым, и я, в свою очередь, поведал ему о прискорбном происшествии. * — Вчера ночью, мосье,— начал я свои объяснения,— я вернулся в отель довольно поздно. Дверь была заперта. Портье спал. В темноте я не смог найти кнопку звонка. И откровенно говоря, мне не хотелось будить портье. Тут я заметил, что снизу к моему балкону поднимается водосточная труба. Без особого труда взобрался по ней на балкон, однако стеклянная дверь оказалась запертой. Когда же я попытался открыть ее, стекло выпало и разбилось. Я целиком и полностью беру вину на себя и готов оплатить убытки.
— Ни в коем случае,— возразил директор с улыбкой.—Это я вам приношу свои извинения.
— То есть как?..
— Во-первых, мосье, я вам признателен за то, что вы были так добры, решив лишний раз не беспокоить портье. В результате вашей доброты и было разбито это злосчастное стекло. Во-вторых, разве это стекло? Нет, мосье! Теперешние стекла мистраль сплошь и рядом вы-
шибает без всякой посторонней помощи. И потому еще раз приношу вам свои извинения за этот пренеприятный случай, который мог вам стоить жизни. Портье отведет вам другую комнату. Но у меня к вам есть одна небольшая просьба: впишите свое имя в почетную книгу гостей. Она хранится для тех, кто в нашем отеле оставил по себе самые лучшие воспоминания. Вы не откажетесь вписать несколько строчек?
— С превеликим удовольствием! — воскликнул я.— Где эта книга?
Директор принес мне тисненный золотом альбом. И я на целую страницу рассыпался в благодарностях по адресу любезных хозяев отеля.
Словно ветер, взбежал я по лестнице с ключом своего нового номера. Между прочим, номер опять оказался рядом с комнатой моей соседки, только с другой стороны.
— Вот видите,— сказал я.— Все вышло так, как я говорил. Во всяком несчастье есть доля счастья. Только нужно его вовремя найти. И я нашел...
Теперь, друзья, вы знаете, что такое мистраль? Это ветер, ветер, который приносит не только несчастье.
ПОЛКОВНИК ЖАГАГА
Престранным образом подчас прошлое переплетается с настоящим или, если хотите, настоящее с прошлым. Иногда нам приходится разлучаться с людьми, с которыми не хочешь разлучаться, а иногда... Иногда встречаешь тех, кого терпеть не можешь. И даже тех, кого считал умершими. Это лишний раз подтверждает истину, что не все в жизни закономерно и немалую роль в ней играет случайность.
Мне, например, из-за такой случайности пришлось много раз встречаться с одним приятнейшим типом. Всеми силами я старался избегать его, но он снова и снова появлялся на моем пути. Однажды я даже видел его труп, но почти четверть века спустя столкнулся с этим человеком лицом к лицу и при довольно интересных обстоятельствах. Однако расскажу обо всем по порядку...
В молодости я был подвержен какой-то загадочной болезни. По правде сказать, до сих пор не знаю, что это была за болезнь. Один из моих врачевателей нашел у меня аппендицит, то есть воспаление червеобразного отростка слепой кишки, и мне сделали операцию. Но я
страдал по-прежнему. Другому лекарю показалось, что у меня камни в почках, он удалил одну из почек. А я продолжал хворать. Третий доктор, обозвав двух первых коновалами, поставил диагноз — язва двенадцатиперстной кишки. Отсекли половину кишки, и опять мне не стало лучше. Я отощал от бесконечных операций, и меня отправили в санаторий поправить расшатанное здоровье.
И... дело пошло на лад. Там не грозили мне что-нибудь вырезать, удалить, укоротить. Жил я тихо, мирно, вновь обретая веру в жизнь. Но тут, как на грех, произошло нечто такое, что нарушило мое душевное равновесие.
В один прекрасный день в санаторий прибыл молодцеватый мужчина в парадной форме полковника *. Его поселили рядом со мной. Сквозь тонкую перегородку я отчетливо слышал, как он заигрывал с нашей санитаркой, отпускал соленые солдафонские шутки и смеялся неприятным смехом. А когда оставался один, расхаживал из угла в угол крепким солдатским шагом, во весь голос напевая одну и ту же песню. Очень скоро я выучил слова этой песни наизусть и даже сейчас могу повторить без запинки:
Если сердце полно отваги, Если ты не страшишься врагов, Если меч всегда держишь наголо, Если к бою всегда готов, Если родине предан безмерно И на помощь всегда ей спешишь, Значит, ты надежный и верный, Значит, ты настоящий латыш, Значит, ты настоящий латыш...
И вот из-за этого «настоящего латыша» я пережил не одну грустную минуту. Дело не только в его песне и бравурных маршах. От них я спасался довольно просто: затыкал уши ватой. Самое страшное начиналось ночью, когда мой сосед, возвратившись из ресторана, распускал свои голосовые связки до предела и громыхал наподобие расстроенного контрабаса. В таких случаях он обычно забывал и слова, и мелодию, а потому просто ревел без слов, в конце с особенной силой нажимая на заключительную фразу: «Значит, ты настоящий латыш, значит, ты настоящий латыш...»
1 Действие происходит во времена буржуазной Латвии. {Примеч. перев.)
Но справедливости ради стоит сказать, что мой полковник быстро уставал, совсем как простой смертный, и тогда он валился на кровать, жалобно скрипевшую под его тяжестью. А я, вздохнув с облегчением, погружался в кошмарные сны. Но и такая передышка длилась недолго. Меня будили странные громкие звуки, доносившиеся из-за тонкой перегородки: там что-то рычало, пыхтело, свистело. Казалось, в комнату соседа влетел терпящий аварию самолет или вкатил допотопный автомобиль. Напрасно я затыкал уши ватой и накрывался с головой. Шипение и рев становились все громче. Я еще тщетно пытался найти выход из создавшегося положения, как вдруг полковник, разбуженный собственным храпом, начинал ворочаться в своей постели. Затем под ударами его кулаков сотрясалась стена.
—- Что вам угодно? — спешил я отозваться.
— Чтоб вы не храпели! — проревел за стеной полковник.— И не мешали мне спать.
— Не может быть,— робко возразил я.— Нет у меня привычки храпеть во сне.
Мой сосед фыркнул с досады.
— Кто же слышит свой собственный храп? — воскликнул он и, тут же перейдя на «ты», принялся строго отчитывать меня, точно солдата: — Тебе нужно избавиться от этой дурацкой привычки. Как же ты воевать с ней будешь? Противник еще издали услышит, где расположился на ночевку твой полк, окружит его и уничтожит. Намотай себе на ус: солдат, предрасположенный к храпу, отходя ко сну в непосредственной близости противника, обязан ложиться на правый бок, чтобы не стеснять себе сердце. А каску и ранец класть под голову ему запрещается. Они должны находиться под рукой, чтобы сосед в любой момент мог ими заткнуть тебе глотку, когда слишком сильно захрапишь.
— Но у меня нет каски,— вставил я.
— Как нет? Куда дел? — закричал полковник.— Завтра же доложи ротному, что за потерю каски полковник Жагата дал тебе двое суток гауптвахты. Отсидишь по истечении учебного срока. Понятно?
— Так точно, господин полковник,— по-военному отвечал я, в надежде, что это его успокоит.— Двое суток гауптвахты по истечении учебного срока.
— То-то,— донеслось из-за перегородки.— И чтоб больше ни звука! В карцере сгною!
В соседней комнате все затихло, но вскоре там опять
затарахтел аварийный самолет. А я дрожал от страх опасаясь получить новые взыскания, и с нетерпение дожидался утра, чтобы после завтрака отправиться в сок и там как следует выспаться.
, На другой день, едва полковник возвратился из ресторана и, исполнив свой обычный номер, улегся спать, все началось сначала. Разница была только в том, что теперь он барабанил не в стену, а в дверь. Когда я отворил ее, в комнату влетел разъяренный полковник в помятой пижаме. Кинув взгляд на мои дрожащие голые колени, он скомандовал:
— Прикрыть срам!
Я проворно натянул штаны и принял стойку «смирно».
— Опять спать не даешь? — проговорил он с затаенной угрозой.— Опять храпишь? Тъ1 что, хочешь выдать противнику наше местонахождение?
— Но я не храпел, господин полковник,— оправдывался я.
— Вот как? — вскричал он.— Его поймали на месте преступления, а он еще отпирается. Ты что, хочешь, чтобы враг уничтожил мой полк? Знать бы заранее, отправил бы тебя в полковой оркестр. Храпи там с утра до вечера. Но, раз ты солдат, обязан подчиняться дисциплине, понятно? Не то передам тебя как предателя военному трибуналу. Храпеть в армии есть предательство.
— Но, господин полковник!..— снова попытался я возражать. Но Жагата выхватил из кармана пижамы пистолет и сунул его мне под нос.
— Молчать! — крикнул он.— Не то отправлю на тот свет, и без трибунала. Когда солдат не выполняет приказаний, командир имеет право пристрелить его на месте, понятно? Сразу видно, что тебе наплевать на дисциплину. Каску нашел?
— Да ведь у меня ее не было,— пролепетал я.
— Как не было? — удивился полковник, все еще держа меня на прицеле.— Передай, чтоб ротный завтра утром явился ко мне с инвентарными книгами. Сам проверю. И берегись, если наврал...— произнес он, поигрывая пистолетом.— А теперь отправляйся на боковую. И чтоб ни звука! Понятно? Ни звука...
Спрятав пистолет в карман пижамы, он ушел, хлопнув дверью. А я, едва дыша, оделся, собрал вещи и на цыпочках выбрался на улицу. Когда я пришел на станцию, у меня было такое ощущение, будто мне удалось избежать петли.
На этом можно бы и закончить рассказ, если бы нам не суждено было встретиться, и еще не раз. Впервые случилось это после санатория на летних военных сборах, куда я был призван. Начальником лагеря оказался полковник Жагата. Я старался не попадаться ему на глаза, однако он меня приметил. Как-то вечером вызвал к себе и, на сей раз обращаясь на «вы», спросил:
— Мы, кажется, знакомы?
— Так точно, господин полковник.
— Стало быть, вы дезертировали?
— Уж так получилось, господин полковник,— ответил я, полагая, что командир шутит. Но глаза его загорелись недобрым блеском.
— А вам известно, что за это грозит?
Я все еще пытался отшутиться и потому заметил с улыбкой:
— Господин полковник, ведь я же дезертировал не из армии, а из санатория.
— Не имеет значения! — крикнул он.— Дезертир способен убежать откуда угодно. Вчера вечером трое дезертировали из лагеря, и сдается мне, по вашему наущению.
— Ей-богу, я тут ни при чем, господин полковник.
— Ну хорошо, на этот раз поверю,— мрачно произнес полковник.— А как у вас с храпом?
Добродушие полковника меня ободрило, и я отважился рассказать ему все, как было на самом деле. Полковник посинел от злости.
— Врешь! — закричал он.— Я в жизни своей не храпел! Иначе давно бы вылетел из офицерского корпуса. Храп — это свинство, это предательство. За оскорбление командира — трое суток гауптвахты. Кру-гом! — скомандовал он.— На гауптвахту ша-гом арш!
Четко печатая шаг, я отправился на гауптвахту. По истечении трех суток меня, как политически неблагонадежного, перевели в штрафную роту, и потому с полковником Жагатой я больше дела не имел. Однако впоследствии наши пути снова скрестились.
Когда на Советскую Латвию напали фашисты, я командовал отрядом добровольцев, который вел борьбу с бандитами и диверсантами в нашем тылу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90