Я сегодня вас познакомлю. Будьте с ним приветливы и ласковы. Все зависит от него... Ваша судьба в его руках...
Среди роскошной обстановки чужого дома девушка вдруг оробела, с трудом воспринимая то, что ей говорил барон. В память врезались только две фразы: «Будьте с ним приветливы и ласковы. Все зависит от него...» Из этого она сделала вывод, что в мире есть еще более могущественный человек, который может покарать или помиловать. И Лэа волновалась, ожидая встречи с ним. Она шла за хозяином по просторным залам, словно тень из другого мира. Барон остановился у камина, облицованного голландскими изразцами, и сказал, кивнув на противоположную часть комнаты, где под огромным зеркалом, освещенный светом люстры, сверкал черный концертный рояль:
— Вот здесь мы музицируем.— В его голосе звучала гордость самим собой и всем, что его окружало. Он бережно положил скрипки на бархатный диван и продолжал:
— Генерал Шталекер скоро приедет. У него уйма работы. В городе еще действуют враги. Их надо обезвредить. Это очень тяжелая работа, фрейлейн Лэа, ответственнейшая работа. Почему вы все время молчите? Чувствуйте себя как дома! Доставьте мне удовольствие, фрейлейн Лэа, улыбнитесь!
Лэа натянуто улыбнулась. Томно глядя на девушку, барон воскликнул:
— Мой черный алмаз! Никогда не встречал ничего подобного. Мой черный алмаз! Вы не представляете, какое ужасное преступление я совершил, пригласив вас к себе.
— Преступление? — наивно спросила Лэа. Барон усмехнулся.
— И очень хорошо, что вы не понимаете. Меня успокаивает лишь то, что из-за подобных чар люди шли и на более тяжкие преступления.
Лэа восприняла эти слова как обычный комплимент и потому весело ответила:
— Господин барон, вы очень щедры в своих выражениях. Но если бы я знала, что вы в самом деле совершаете преступление, пригласив меня к себе, я бы и минуты здесь не осталась, потому что не хочу, чтобы у вас из-за меня возникли неприятности.
— Ради вас я готов принять какое угодно наказание,— с улыбкой сказал хозяин и добавил: — Идемте, фрейлейн Лэа, идемте! В ожидании друзей мы что-нибудь перекусим, выпьем бокал-другой хорошего вина или коньяку, как вам будет угодно. Прошу вас!
Барон распахнул дверь в столовую. Там в торжественном великолепии сверкал огромный, во всю стену, буфет из красного дерева. Посреди комнаты стоял стол, накрытый на четыре персоны. Он был весь заставлен холодными закусками, хрустальными вазами с фруктами. Из боковой двери тихо, словно привидение, выскользнул слуга. Хозяин махнул рукой, и тот так же бесшумно удалился.
— Садитесь, моя дорогая,— выдвинув стул, сказал хозяин.— Что позволите вам предложить?
— Спасибо, я ничего не хочу,— ответила Лэа. Барон громко рассмеялся.
— В вашем возрасте и в вашем положении вам должно многого хотеться. Но если вы в самом деле так скромны, я угощу вас вином и фруктами.— Барон с шумом стрельнул в потолок пробкой шампанского, наполнил два бокала и кивнул на вазу с фруктами: — Эти апельсины из Валенсии. Испанцы их называют кровавыми, наверное, потому, что у них алая мякоть.— Он протянул девушке шипящий бокал и чокнулся.— Просит, фрейлейн Лэа. За ваше здоровье, за ваше будущее!
Лэа пригубила бокал. В ярком свете он сверкал как факел.
— Пейте, пейте! — торопил ее хозяин, уже осушивший свой бокал. Пока Лэа маленькими глоточками пила шампанское, барон колдовал фруктовым ножом над апельсином.— Фрейлейн Лэа, я из него сотворю волшебный цветок. Алую лилию...
— Алую лилию? Никогда не видела!
— Сейчас увидите. И я преподнесу ее вам, фрейлейн Лэа, вам, моему черному алмазу. Сейчас она распустится, сейчас...— В нежных руках барона золоченый нож действительно создал подобие водяной лилии. И он с поклоном протянул ее своей гостье.
— Спасибо, господин барон. Какой ароматный цветок!
— Кроваво-красная лилия, не правда ли, фрейлейн Лэа? Я налью вам еще вина. Это настоящее французское шампанское из погребов Эперена.
Лэа пила шампанское и любовалась алой лилией. Они говорили о всяких пустяках. Робость и волнение, охватившие ее вначале, прошли. Ее больше не пугала предстоящая встреча с друзьями барона. Напротив, она ждала их с чисто женским любопытством.
Наконец они явились. Хлопнув дверью, громыхая сапогами, они со смехом вошли в соседнюю комнату. Барон фон Остен-Сакен, извинившись, вышел им навстречу.
Лэа положила на тарелку разломанный на дольки апельсин, вытерла салфеткой ароматный сок с кончиков пальцев и стала ждать. Спокойствие вновь покидало ее. Вот сейчас она предстанет перед человеком, от которого зависит ее судьба. Что будет, что будет? Если бы поблизости не было любезного хозяина, ее обаятельного коллеги барона фон Остен-Сакена, она, пожалуй, не выдержала бы и попыталась бежать. Бежать? Но как убежишь,
когда кругом часовые? Нет, лучше с поднятой головой выслушать свой приговор. Может, он окажется не таким уж суровым. Может, этот человек будет великодушным, и не только к ней, но и к родителям. Она вспомнила слова барона: «Будьте с ним приветливы и ласковы. Все зависит от него». И Лэа решила про себя, что будет с ним очень приветлива.
Они приближались. Они были уже за дверью. Вот дверь открылась, перед Лэей стоял хозяин и двое в военной форме. Один из них, в новом мундире с погонами капитана, был тяжеловат в движениях, большеротый, с расплывшейся улыбкой забулдыги. Хозяин представил его как «отчаянного капитана Вейсса из латышской вспомогательной полиции». Второй, чью грудь украшали различные ордена, был генералом полиции Шталекером. Лэа поклонилась и, натянуто улыбнувшись, протянула руку. Капитан Вейсс и генерал Шталекер, не дожидаясь приглашения, подсели к столу, занявшись бутылками и закусками.
— Значит, вы та самая знаменитая скрипачка фрейлейн Хиршман? — наполняя рюмку, сказал Шталекер и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Польщен вашим присутствием. Первый тост позвольте поднять за вас, фрейлейн Хиршман, за вашу молодость, за ваш талант.
Все подняли бокалы. Вейсс исподлобья глядел на девушку и загадочно улыТэался своим огромным ртом. «Наверное, рад возможности выпить»,— подумала Лэа. Она привстала, чокнулась со всеми, но не выпила. Заметив это, генерал воскликнул:
— Нет, нет, фрейлейн Хиршман, вы должны выпить! Я вижу, у вас дрожат руки. Скрипачи и солдаты в одном отношении схожи — у них не должны дрожать руки. Итак, ваше здоровье, фрейлейн Хиршман!
Лэа вспомнила, что должна быть любезной с генералом, и выпила до дна. Бокалы вновь наполняли, произносили новые тосты. Лэа еще ни разу не пила таких крепких напитков, но она хотела быть любезной и потому не отказывалась. С каждым глотком ей становилось веселее. Ее смешил малейший пустяк: и большой рот капитана Вейсса, и крючковатый нос генерала Шталекера, и клочья седых волос в ушах барона фон Остен-Сакена, и весь мир, вдруг ставший таким странным.
Глядя на смеющуюся Лэю, генерал Шталекер воскликнул:
— Фрейлейн Хиршман, вы прекрасны! И разве не за-
мечательно, что судьба даровала вам счастье играть для самой утонченной в мире публики?
Лэа перестала смеяться и серьезно спросила:
— Почему вы так говорите, господин генерал?
— Потому что это так. Вы теперь играете для немцев. Разве русские ценят музыку? Они умеют только пиликать на своей гармошке...
Лэа рассмеялась.
— Гармонику изобрели немцы, господин генерал. Впрочем, русские ее тоже любят. Но ведь у них есть и великолепные музыканты, настоящие виртуозы. Если бы вы видели, как здесь принимали скрипача Ойстраха, когда он после Брюссельского фестиваля играл в Риге. В нашей опере яблоку негде было упасть. На сцене шел дождь из цветов...
— А кто бросал ему эти цветы? — крикнул капитан Вейсс и сам со злостью выпалил: — Жиды и коммунисты!
Генерал Шталекер вышел из-за стола и, заложив руки за спину, нервно забегал по комнате. Лэа испугалась. Она чувствовала, что сказала что-то не то, но не знала, как исправить ошибку. К счастью, барон Остен-Сакен пришел ей на помощь.
— Господа,— сказал он, поднимаясь,— фрейлейн Лэа живет исключительно музыкой и плохо разбирается в политике. Поэтому не будем принимать всерьез ее необдуманные слова. Как только вы услышите волшебный голос ее скрипки, вы все простите. Идемте музицировать, господа! Прошу вас, фрейлейн Лэа, идемте!
По-прежнему держа руки за спиной, генерал сапогом распахнул дверь, за ним следом все вышли в зал. Лэа молчала, словно потеряла дар речи. Капитан Вейсс тяжело опустился на диван, достал сигарету и закурил, затягиваясь жадно и быстро. Дрожащими руками Лэа раскрыла футляр и достала свою скрипку. Барон фон Остен-Сакен, перебирая ноты, спросил генерала, угрюмо сидевшего за роялем:
— Может, начнем с сонат Грига? Они божественны. Генерал молча кивнул, и барон быстро отыскал нужные ноты.
— Пожалуйста, фрейлейн Лэа, мы готовы. Настроив скрипку, Лэа медленно приближалась к
роялю. И вдруг остановилась как вкопанная. На рояле, сверкая лакированным козырьком, лежала высокая генеральская фуражка. Над козырьком, сжимая в когтях черную свастику, распростер крылья орел. Чуть пониже на скрещенных костях покоился череп с зияющими дырами вместо глаз и носа. Жуткий череп глядел прямо на нее, и девушка зажмурилась. Когда она вновь открыла глаза, фуражка исчезла. Там, где она лежала, на полированном дереве блестела серебряная монограмма.
Лэа сразу узнала эти две сплетенные буквы и вскрикнула от неожиданности.
— Это рояль моего друга! Мы вместе кончали консерваторию. Он недавно бесследно исчез. Скажите, откуда у вас этот рояль? Где мой друг? Что с ним?
На мгновение в зале стало тихо. Потом генерал Шта-лекер, с шумом захлопнув крышку рояля, поднялся.
— Вейсс, вызовите машину. Мы отправим фрейлейн... домой.
Вейсс подскочил с дивана и бросился в переднюю. Барон фон Остен-Сакен взял из рук Лэи скрипку и принес ей пальто. У Лэи кружилась голова, она тихонько плакала. Застегивая пальто, она говорила сквозь слезы:
— Господин барон... Я знаю, вы добрый. Скажите, пожалуйста, где мой друг?.. Что с ним?..
— Успокойтесь, фрейлейн Лэа. Я не знаю... Это просто случайность. Успокойтесь, милая Лэа.
Во дворе зарычала машина. Генерал вышел в переднюю. Когда Остен-Сакен и Лэа появились там, Вейсс и Шталекер были уже одеты. На головах у них красовались высокие фуражки с черепом и орлом.
— Поторопитесь, господин барон! — раздраженно крикнул генерал.— У нас мало времени.
— Разрешите на сей раз... мне остаться дома!
— Позвольте! Вы не хотите проводить свою... даму? Это неприлично, господин барон. Одевайтесь же!
Барон надел пальто. Все вышли во двор и сели в машину. Генерал занял место рядом с шофером.
— Куда прикажете, дорогая фрейлейн? — спросил он.
И хотя в его словах звучала явная ирония, Лэа ответила:
— К Даугаве. Я живу на улице Краста, у самой Даугавы.
— Пошел! — бросил генерал шоферу. Распахнулись тяжелые ворота, машина выкатила
со двора и понеслась по пустынным рижским улицам. Все хранили молчание. Только Лэа, бережно придерживая футляр, изредка всхлипывала.
Машина с ревом промчалась через виадук. Слева в тусклом свете лампочек поблескивала колючая проволока гетто. Миновав складские помещения за рынком, машина свернула направо и вскоре остановилась на берегу Даугавы.
Река казалась темной и страшной.
Несколько мгновений тягостного молчания. Первым заговорил генерал Шталекер. Он говорил, не повернув головы, словно обращался к стеклу, покрытому каплями дождя:
— Проводите вдвоем эту даму. Я подожду... Барон фон Остен-Сакен беспокойно заерзал.
— Разрешите мне остаться в машине. Я скверно себя чувствую.
— Я не привык отменять свои приказания,— отрубил генерал, закуривая сигарету.
Первым вышел капитан Вейсс.
— Скрипку оставьте в машине,— сказал он Лэе, беря ее под руку.
— Нет, скрипку я не оставлю,— заливаясь слезами, проговорила Лэа.— Господин барон, будьте добры...
Барон фон Остен-Сакен вышел из машины, сильно хлопнув дверцей, и произнес изменившимся голосом:
— Пускай она остается, фрейлейн Лэа. Я вам завтра принесу ее... в оперу.
Генерал полиции Шталекер, спокойно дымя сигаретой, наблюдал, как его приятели, взяв девушку под руки, уводят ее в темноту по развороченной набережной.
Минут через десять они возвратились. Вспыхнули фары, машина понеслась в обратном направлении. Барон фон Остен-Сакен молчал, держа на коленях скрипку Лэи.
— В последнее время вы стали слишком чувствительны,— усмехнулся генерал.— А помнится, в Польше, когда вы служили в СС, вы играли на автомате ничуть не хуже, чем сейчас на скрипке. Я вас не узнаю, барон фон Остен-Сакен.
Барон молчал. Вместо него ответил капитан Вейсс:
— Это была просто минутная слабость, господин генерал. Он снова в форме, в отличнейшей форме...
На следующей день перед спектаклем барон по своему обыкновению долго мыл руки. К нему подошел директор.
— Господин барон, вы, вероятно, еще ничего не знаете... Лэа Хиршман покончила с собой.
Барон фон Остен-Сакен резко выпрямился от удивления. С его длинных тонких пальцев капала вода.
— Что вы говорите! Бедняжка...
— Она бросилась в Даугаву. Час назад нашли ее труп.
— Мой черный алмаз! — с глубоким сожалением воскликнул барон фон Остен-Сакен.— Я так уважал ее! У нее был несомненный талант. И что могло толкнуть ее на этот безрассудный шаг, не понимаю!
Он тщательно вытер свои холеные руки, надел фрак и отправился в ложу оркестра. Все давно сидели на своих местах, настраивая инструменты.
Лишь за одним пюпитром не вспыхнула лампочка, лишь одна скрипка не пела в этот вечер. Она умолкла навсегда, она канула в вечность, как черный алмаз, вырванный из перстня жизни.
ЛЮБОВЬ И ШПАГА
Еще с мальчишеских лет я чувствовал неодолимое влечение к раскопкам и всяким древностям вообще. При виде кургана и даже просто кладбища у меня чесались руки по лопате. Моя необузданная фантазия мне часто рисовала таинственные ходы, ведущие в подземелье, где таятся несметные сокровища седой старины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90