Слез тут было меньше, чем приглашенных, и от хмельного пива никто не отказывался. Потому-то во время похорон порой случались всякие курьезы.
Однажды в снежную, обильную метелями зиму хоронили заместителя председателя волостного общества пчеловодов. Народу собралось изрядно: и те, кто разводил пчел, и те, кому до них не было никакого дела. Народ валил толпами, прослышав, что покойного выйдет провожать духовой оркестр пожарников в полном составе — из шестнадцати человек. И правда, точно в назначенный час с блестящими трубами явились музыканты, все шестнадцать. Они, бедные, так проголодались, так намучились от жажды, что шестеро из них остались дремать за столом, уставленным закуской и выпивкой.
У шести других по дороге на кладбище заплетались ноги, а трубы их молчали, видно, простыли. И только четверо. в том числе и барабанщик, приняли участие в похоронной процессии.
Но это вовсе не значило, что провожавшим пчеловода в последний путь пришлось скучать дорогой. Скорее наоборот: те, кто почему-либо не смог явиться на кладбище, сожалели об этом до последнего вздоха.
Начнем с того, что захмелевшая похоронная процессия, истоптав сапожищами и избороздив санками все сугробы вдоль обочины, промерив глубину придорожных канав, заплуталась и попала на кладбище соседней волости, но, не обнаружив там свежей могилы, повернула обратно и с божьей помощью отыскала верное место. Всем на диво гробоносцы, ухмыляясь, шли по глубокому снегу с такой легкостью, будто несли на плечах не плоть, а скрытую за сухими досками душу покойного пчеловода. Едва поставили гроб у могилы, чтобы снять крышку для последнего прощания, как волостные тетушки принялись утирать уголками платков свои сухие очи и покрякивать. Но вот чудеса! Крышку сняли, а покойника в гробу нет!
Поднялась суматоха. Каждый норовил протиснуться поближе, дабы своими глазами увидеть порожний гроб. Четверых музыкантов, которые не переставали извлекать звуки из своих инструментов, чуть не раздавили в толчее. Барабанщик, старавшийся спасти инструмент, в панике напялил его на себя. Со всех сторон сыпались вопросы:
— Что же это такое? Куда дели покойника?
— Может, выпал на том крутом повороте у реки, где опрокинулись санки? — предположил один из провожатых.
— Я-то сразу смекнул, что гроб пустой,— сказал второй.
— Так чего ж молчал? — рассердился третий.
— Завалился в снег, не иначе,— добавил четвертый.— Что с него возьмешь!
— Покойник есть покойник,— глубокомысленно заметил пятый, а шестой принялся их торопить:
— Вороти назад! Авось найдем, куда ему деться. И уехали.
Тем временем кто-то догадался принести из саней бочку с пивом. Родственники покойного оделили всех прихваченными из дома пирогами, еще хранившими тепло, так как были упрятаны в плотный бумажный куль
из-под минеральных удобрений. Благодушие и веселье возрастали. Наконец явились гробоносцы. Всем на радость, поиски увенчались успехом. Дальше все совершалось в такой спешке, будто народ опасался, как бы покойник не вздумал снова исчезнуть. Святой отец, бражничая, забыл дома на столе очки, и потому написанная речь не была зачитана. В двух словах выразив всеобщее одобрение по поводу того обстоятельства, что покойнику в конце концов удалось уйти из мира сего, полного печали, он наскоро осенил его крестным знамением и на том закончил. И, беспечно балагуря, покатил народ к дому, торопясь занять за столом, уставленным питием и яствами, места получше.
Но справедливости ради надо сказать, что не все похороны у нас в Курземе кончались столь благополучно. Известен мне и такой случай, когда внезапное исчезновение покойника явилось причиной серьезных осложнений и даже вызвало потасовку.
Произошло это в одном из рыбацких поселков, расположенном между морем и прибрежным озером. Поскольку кладбище находилось по другую сторону озера, было решено проводить покойного на лодках. Кстати, это совпадало и с его желанием. В самом деле, что тут особенного? Кто любит лошадей, тот не откажется проделать свой последний путь на лошади, автомобилиста же больше устроит автомобиль. Ну, а человек, всю жизнь качавшийся на волнах, естественно, выбрал лодку.
Что касается меня, я бы выбрал самолет. Лет десять тому назад мне пришлось на одном из самолетов похоронного бюро лететь из Москвы до Баку. Полет был богат приключениями. У старенького «Дугласа» трижды отказывал мотор, и трижды мы устремлялись к земле, чтобы навсегда проститься с нею. Но, бывает, смерть отказывается от тех, кто ей предназначен. А рыбака, о котором я начал рассказывать, она все же приняла, и повезли его в лодке на кладбище.
Вы, конечно, уже решили, что на озере разразилась буря и волны опрокинули лодку? Нет. В тот день и ветра-то не было. Под мерный стук моторов лодки плыли по зеркальной глади, оставляя позади себя веер серебристых волн. Разбегаясь, волны покачивали камыши, осоку, и те как будто кланялись, прощаясь со своим знакомцем. Друзья и близкие, сидя в лодках, пили пиво и вели непринужденный разговор, вспоминая всякие случаи из жизни
покойника. Так, без особых приключений добрались они до берега, где среди сосен скрывалось кладбище.
Чтобы лодки могли пристать к заросшему, топкому берегу, накануне там соорудили длинные мостки. Первая лодка, в которой был гроб, пристала в конце мостков, остальные сбоку,— кто как сумел. Захмелевшие друзья покойного быстро водрузили гроб на мостки и выбрались из лодки сами. Взвалив гроб на плечи, рыбаки двинулись было вперед, да мостки оказались узковаты для такой процеса. Чтобы не свалиться в воду, те, что справа, принялись толкать тех, кто слева, и наоборот. О покойнике и думать позабыли.
— Екаб, не напирай! — кричал один,— по мордасам схватишь!
— А ты не толкайся! — прыгая с одной ноги на другую — для двух не хватало места,— отозвался Екаб.— Не то тебя первого с копыт свалю!
— Заткнитесь, олухи! — заорал третий и тут же, выпустив гроб, взмахнул руками и исчез под водой. Тот, что придерживал гроб с другой стороны, отчаянно болтал ногой, пытаясь сохранить равновесие, пока тоже не свалился. Вскоре оба вынырнули, пыхтя как бегемоты, грязные — не узнать.
— Ну и гады! — орал один из уцелевших при гробе.— Живо лазить!
Некоторое время он еще извивался, как червь на крючке, потом скинув тяжелую ношу, бултыхнулся в воду. Следом за ним отправились остальные, и наконец, плюхнулся гроб. Музыканты, за густым камышом не видя всего происходившего, заиграли траурный марш. Люди с других лодок, благополучно выбравшись на берег, уже присоединились к ним.
— Где эти черти застряли? — не выдержал один.
— Вот те раз: только что видел их — и вдруг никого! — воскликнул второй.
— Пойду посмотрю,— сказал какой-то старикан и, подойдя к мосткам, заорал: — Ни одной живой души!
— А что покойник?!
— Сгинул! — разводя руками, отвечал старикан.
В это время у мостков, в камышах, шла ожесточенная схватка. Рыбаки с помощью кулаков пытались выяснить, кто виноват, но поскольку виноватых не было, то досталось всем. Стоявшие на берегу онемели, увидав, как сквозь густые водоросли к берегу продиралась странная ладья. Это был извлеченный из озера гроб, который
подталкивали шесть черных болотных чертей с искореженными физиономиями.
Вот и скажите после этого, что похороны — вещь печальная. Может, где-нибудь оно и так, но только не у нас в Курземе. Во всяком случае, раньше было именно так.
ТРАГЕДИЯ НА ВИННОЙ ГОРКЕ
Как вы думаете, кто автор этих строк? •
Я бы сердце, толпе на диво, Вырвал и бросил с балкона вниз. Я бы, в смокинг одевшись красивый, Начал новую, светлую жизнь.
Не догадываетесь? А сочинил их в свое время Спри-цис Ямпадрицис. Некоторые критики предрекали ему блестящее будущее. Особенно те, кто был готов хвалить кого и что угодно, лишь бы за это платили. Среди знавших толк в литературе находились люди, возлагавшие надежды на Сприциса не только как на поэта, но и как на драматурга. Если мне не изменяет память, он написал две пьесы. Одна называлась «Какой дорогой?», вторая — «В солнечную даль!»
Хотя сам Сприцис Ямпадрицис питал слабость ко всякого рода напиткам — и крепким и послабее,— свою пьесу «Какой дорогой?» он посвятил борьбе с алкоголизмом. На одном из вечеров, устроенном волостными айзсаргами, мне довелось посмотреть ее. Неструганные доски наскоро сколоченной сцены безбожно скрипели, заглушая слова, но то, что происходило на сцене, я видел хорошо. Действующих лиц было двое: Она и Он. Он все пил, Она все норовила отучить его от этого порока. Позже выяснилось, что Она и полюбила^о Его из сострадания, желая вывести на верную дорогу. А Он не оценил ее самоотверженности и после недолгих колебаний опять пошел скользкой дорожкой навстречу погибели. Заключительный монолог Он произносил с непочатой бутылкой в руке. Она при этом оглашала зал рыданиями и стонами.
Вторая пьеса «В солнечную даль!» восхваляла молодежную профашистскую организацию «Соколы». И этот спектакль мне довелось видеть. В отличие от первого, тут на сцену выходили не по двое, а целой тол-
пой, целым хором. Воздев руки, актеры наперебой скан даровали бессмертные строки Сприциса Ямпадрициса» А под занавес вся эта орава, обратившись лицом к зрителю, кричала:
Идемте с нами, о братья! В солнечную даль, В солнечную даль!
Но дело не в том. Я собираюсь вам поведать о трагедии сей одаренной личности, трагедии, разыгравшейся на берегу реки Абавы у небезызвестной Винной горки,
В ту пору Сприцис Ямпадрицис прибыл в мои родные края на какой-то вечер айзсаргов. Стояла поздняя осень, порывистый ветер срывал с деревьев последнюю листву, свинцовые облака кропили землю дождем, и бал, естественно, не мог состояться на свежем воздухе. Для этой цели приспособили бывшую зерносушилку, которой айзсарги на скорую руку придали видимость клуба, В углу за длинным столом играл духовой оркестр, в соседнем помещении был устроен буфет, где ночь напролет освежались волостные толстосумы.
Дело шло к полуночи, когда музыканты, поднявшись с мест, вдруг заиграли туш. Из буфета в приподнятом настроении вышел волостной начальник айзсаргов и объявил, что к ним на бал явился почетный гость, знаменитый поэт и драматург Сприцис Ямпадрицис. Он-де только что изволил пожаловать из Риги, и сейчас всем предоставится возможность приветствовать его.
Растворилась дверь, на пороге показался поэт. Его долговязая фигура была обтянута черным смокингом и полосатыми брюками. На ногах сверкали лакированные штиблеты, а русая шевелюра змеилась тысячью небрежных колечек.
— Что за шут гороховый? — заикнулся было один из подвыпивших работников, но- его тут же схватили крепкие руки айзсаргов, и в зал уже он не вернулся.
От бравурного туша по углам зерносушилки всколыхнулась паутина. В свете газовых ламп засверкала медь оркестра. Расшаркиваясь во все стороны, Сприцис Ямпадрицис вышел на середину.
— Дамы и господа! Прошу приветствовать нашего дорогого гостя! — крикнул начальник айзсаргов, и грому меди вторила буря аплодисментов.
Только тут по-настоящему и начался это бал. Оркестр заиграл полонез. Поэт с галантным поклоном пригласил
начальницу местного отряда женщин-айзсаргов и прошествовал с ней в первой паре. Поскольку все дамы в тот вечер считали своим долгом хоть немного потанцевать с гениальным поэтом и драматургом, то церемониймейстер дал указание музыкантам играть только «танцы с аплодисментами», так что, сделав несколько па, Спри-цис Ямпадрицис оказывался в объятиях новой поклонницы. Успех и близость женщин опьяняли поэта. Его накрахмаленная манишка взмокла, размякла, манжеты вылезли из рукавов. В перерывах он приводил свой гардероб в порядок и пропускал у стойки за счет почитателей стаканчик-другой хмельного, а затем продолжал кружиться, словно одуревшая по осени муха.
Дело дошло до того, что Сприцис один под звуки оркестра продемонстрировал какой-то модный танец, а затем по нескольку раз повторял на бис свои стихи. Когда же он принялся читать свою одноактную пьесу, вытащив из кармана, у меня лопнуло терпение, и я ушел домой. Вполне возможно, я б и это вытерпел, если б мне спозаранку не надо было идти к автобусу.
На следующий день мы встретились с ним на автобусной остановке. Сприцис появился с букетами в окружении своих почитателей. Мне он едва кивнул. Поверх смокинга на нем было черное пальто с бархатным воротником. Светлые кудри прикрывал котелок. В таком наряде он выглядел черным лебедем среди простоватых деревенских уточек. Бессонная ночь отразилась на его лице необычной бледностью и даже какою-то одухотворенностью. Одна из поклонниц, кинув на Сприциса томный взгляд, воскликнула:
— Шопен! Ну вылитый Шопен!
Из этого я заключил, что Сприцис Ямпадрицис после моего ухода умудрился еще и сыграть какой-то музыкальный опус. Это был не человек, а кладезь талантов, и все ему было по плечу.
Когда подкатил автобус, Сприцис, перецеловав руки всем дамам, занял место рядом с шоферской кабиной, где меньше трясло. Начальник айзсаргов строго наказал кондукторше:
— Чтобы этого господина вы доставили на станцию в целости и сохранности!
— Боже мой! Да что с ним случится! — отозвалась та небрежно.
По лицам пассажиров было заметно, что им не по вкусу исключительное внимание к Сприцису. На него поглядывали с насмешкой. Кто-то даже произнес во всеуслышание:
— Ишь, какой нашелся... И осекся на полуслове.
Автобус тронулся, провожающие замахали руками. Сприцис Ямпадрицис отвечал им тем же, а когда отъехали, уселся поудобнее, надвинув котелок на лоб, как будто говоря: «Дамы и господа, прошу не шуметь! Я буду спать».
Вскоре он действительно задремал и запыхтел, как водокачка. Его кнутообразная шея качалась из стороны в сторону вместе с автобусом, выбиравшимся из одной разъезженной колеи и тут же попадавшим в другую.
Старые раскисшие осенние большаки! Кто их сам не изъездил, тот не поймет, что значили в ту пору десяток-другой километров в дребезжащем автобусе, перекроенном из видавшего виды грузовика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90