— Вздор! Все это сплетни! — отрубила Лауренсия, но, помолчав, добавила: — А в общем-то, кто знает. Чужая душа — потемки...
Старик замолчал. Борода его дрожала, по лицу стекали капли пота, ноги осторожно ощупывали щербатые ступени. Девушке показалось, что он очень устал и от-
того еще тяжелее стал опираться на ее плечо. Отдышавшись, старик продолжал начатый разговор.
— Еще люди говорят, в горах объявился Фернанд со своими молодцами. Ты, дочка, ничего не слыхала?
— Как не слыхать! Сегодня ранили сеньора Монте. Завтра из окрестных селений соберутся фалангисты, грозятся захватить партизан.
Старик остановился, снял руку с ее плеча, опустился на ступеньку.
— Дальше, дочка, ступай одна! Я отдохну. Старикам за молодыми не угнаться. Да поможет тебе бог! Будь здорова!
— Хорошо, падре. Я тороплюсь. До свидания! — Она протянула нищему руку, и тот пожал ее с неожиданной горячностью.
До заката было еще далеко, но поселок Эрмосо уже погрузился в синевато-серую дымку. Никто из обитателей кривых, прорубленных в скалах улочек не видел заката — горная гряда укрывала западный небосклон. Теплыми летними вечерами парни и девушки иногда поднимались на гору полюбоваться заходом солнца, но таких охотников было /немного. Зато каждый в Эрмосо мог наслаждаться восходом, румяной зарею полнеба.
Приближаясь к селению, Лауренсия почувствовала запах неочищенного оливкового масла. В домах готовился ужин. Из труб к небу вздымались струйки дыма, в вышине сливаясь в сплошное сизое облако.
В пору дождей ручьи избороздили склон, по которому в беспорядке разбрелись белые и серые домишки Вильи Эрмосо. Местами обнажились гранитные спины камней, то там, то здесь алели глинистые русла, в ветреные дни над ними густо клубилась пыль. У подножия гор зелени почти не было. Виноваты в том летние суховеи, слишком влажная осень да весенние ливни, когда водяные потоки, скатываясь с гор, вырывали с корнями и уносили в долину не только траву, но и кусты, деревья.
Лауренсии пришлось пересечь весь поселок. Осторожно поднималась она по натертым до блеска покатым ступеням, с удовольствием заглядывая в открытые двери, откуда плыл теплый дух оливкового масла, доносились песни и смех. Необычно веселым показалось ей в тот вечер родное селение. Будто все горести разом спустились отсюда с гор, перебрались в дом Монте. И самой Лауренсии было хорошо среди знакомых кособоких лачуг,
где она впервые увидела солнце, где росла, училась- и вместе со своим остроглазым дружком Адольфо вечерами забиралась на вершину, чтобы полюбоваться закатом. Если бы сейчас Адольфо был рядом, как в те давние дни!
У одного из белых домиков шумела ватага мальчишек. На стене дома было что-то начертано большими красными буквами. Двое мужчин суетились возле стены, приставляя лестницу.
— Что случилось? — спросила Лауренсия у женщины с ребенком на руках, с порога своего дома наблюдавшей за всей этой кутерьмой.
— Ночью в селенье гостили партизаны, оставили на память эту надпись. Я-то читать не умею, а люди говорят, там написано, чтобы народ вставал на борьбу против фалангистов. У нас частенько такое случается.— Женщина усмехалась, глядя, как старается замазывать красные буквы дегтем один из фалангистов.
Лауренсия остановилась перед домиком отца на краю селения, взялась за бронзовое кольцо. Дверь открыл отец.
— Дочка, наконец-то! Давно тебя не видели!
Крутой подъем утомил Лауренсию. Она присела возле очага, тяжело дыша и озираясь. Словно отгадав ее мысли, отец сказал:
— Мать скоро вернется. Коз погнала в горы, попасти по холодку. А ты сними платок, поговорим.
— Нет, отец, я на минутку. Хотела спросить тебя про Фернандо...
Отец с недоумением поглядел на дочь.
— Про Фернандо? С чего это ты спрашиваешь?
— Сегодня ранили сеньора Монте. Луизо сказал, что завтра фалангисты соберут людей из окрестных селений и постараются захватить партизан. Надо предупредить...
Отец спросил тихо и настороженно:
— Это правда, дочка?
— Правда... Даже ты мне не хочешь верить... Отец, отец!
Лауренсия заплакала. Отец обнял ее за плечи, принялся успокаивать:
— Не плачь, дочка! Иной человек по своей глупости столько бед натворит... Сейчас схожу к друзьям, посоветуюсь. А ты побудь здесь, дождись матери.
— Нет, я тоже пойду. Я должна еще приготовить
ужин сеньорам. Это все, что я хотела сказать... Теперь я пойду.
Лауренсия встала, вытерла слезы, поправила платок. Отец разыскал шапку, закурил, и они вместе вышли на сумеречную улицу.
Когда Лауренсия отворила калитку дома Монте, было совсем темно. В окнах светилось белое пламя карбидного фонаря. Лауренсия прошла на кухню. У холодного очага лежали собаки. Увидев девушку, нехотя подняли головы, раззевались, завиляли хвостами.
Лауренсия разожгла огонь, принялась готовить ужин. Разлила по кувшинам вино, наполнила блюдо виноградом, персиками. В доме царила тишина. Что там происходит, на господской половине? Может быть, старый Монте уже умер?
В соседней комнате звякнули шпоры. Лауренсия затаила дыхание. Шаги приближались. Дверь открылась, на пороге появился Луизо. Вид у него был усталый, лицо желтое, помятое, словно высохшая апельсиновая корка.
— Лауренсия, у нас в доме большое несчастье. Отец умер.
Лауренсия помолчала, собираясь с мыслями. Потом тихо сказала:
— Какая жалость, сеньор. Я вам сочувствую...— и сама услышала, как неискренне звучит ее голос.
— Что там у вас в деревне? — спросил Луизо.
— Там все тихо, сеньор...
— Отец ничего не говорил о Фернандо?
— О нем разговора не было. Отец ничего не знает.
— А другие?
— У других я не спрашивала. Я очень торопилась...
— Вот видишь, какая ты. В такую тяжелую минуту отпустил тебя домой, а ты даже не поинтересовалась, о чем говорят люди. Ну ничего,, завтра я отплачу им за отца!
Пока Лауренсия поднималась к селению, нищий сидел неподвижно, глядя ей вслед. Но как только девушка скрылась за домами, старик бодро вскочил, взял палку и вернулся к Белому колодцу. Там, еще раз напившись, он по звонким шиферным плитам спустился на дно пересохшего русла реки, с обеих сторон укрытого густыми олеандрами. Из-под лохмотьев он вытащил автомат, достал из кармана запасные обоймы, сунул за пояс.
Там, где русло не совсем пересохло, он прижимался к берегу, цеплялся за олеандры, чтобы не свалиться в колдобину. Застоявшаяся вода пахла гнилью. Спугнутые водяные змеи спешили укрыться в тростнике. Только черепахи не двигались с места, даже когда нога незнакомца наступала на их крепкие спины.
В том месте, где излучина реки приближается к подножию гор, человек остановился, выбрался на берег, внимательно огляделся. Спустившись обратно на дно, тихо свистнул. Из густых зарослей вылезли двое с автоматами.
— Здорово, Фернандо! Ну расскажи, как было дело.
— Сейчас не до того, ребята! Надо срочно уходить.
Партизанский лагерь находился высоко в горах, километрах в двадцати от Вильи Эрмосо. Дорога была трудная. Узкими распадками приходилось взбираться вверх, затем спускаться, чтобы снова повторить мучительный подъем. По долинам двигались особенно осторожно, чтобы не угодить в засаду.
На плоской вершине, надежно укрытые скалами от вражеских глаз, стояли сплетенные из веток шалаши. В наспех сложенных очагах потрескивал смолистый горный кустарник. Пахло ослиным мясом, гороховой похлебкой. Вокруг партизанского лагеря прохаживались часовые. В толстых веревочных сандалиях они ступали бесшумно, как лисы.
Шалаш Фернандо был сложен из камней, а вместо кровли — толстый слой веток. Положив автомат, Фернандо снял с колышка кожаную бутылку, отпил немного вина и вышел наружу. У входа, завернувшись в плащ, сидел часовой.
— Пришли ко мне врача отряда, а потом извести командиров отделений, что я жду их у себя!
Часовой исчез в темноте. Фернандо вернулся в шалаш, зажег коптилку и присел на камень. Раскрыв планшетку, он достал карту, расстелил на коленях.
Вошел врач Филиппо, студент последнего курса Мадридского университета.
— Готовимся к новой операции, товарищ командир!
Ты угадал,— ответил Фернандо.— Завтра выступаем всем отрядом. А ты должен выйти еще сегодня ночью.
— Прекрасная ночь, товарищ командир. Прогулятьс в такую пору одно удовольствие. А куда?
— В Вилью Эрмосо, товарищ Филиппо. Возьмешь с собой хинин и все необходимое. В домике у Белого колодца живет наш друг Бласкез. Его жена давно страдает от малярии, а сейчас ее дела совсем плохи. Ей надо помочь. Понимаешь, дорогой Филиппо, срочно надо помочь. Был у них когда-то сын Адольфо, заботился... А теперь...
Фернандо положил руку на плечо молодого врача и, заглянув^ ему в глаза, спросил:
— Скажи, Филиппо, твои родители живы?
— Не знаю, Фернандо. Когда я уходил, они были в Мадриде.
— И они, должно быть, думают, что тебя нет в живых...
— Должно быть, так, Фернандо. Давай не будем об этом! А то грустно становится.
— Ты прав. Сам не знаю, и чего это вдруг я начал. Итак, задание ясно?
— Так точно, товарищ командир. Не впервые нам лечить крестьян. Ведь что сейчас творится в крестьянских селениях! Малярия, трахома, туберкулез, голод... А франкистам на все наплевать. Если и лечат, то тюрьмами да автоматными очередями.
— Знаю, Филиппо. Потому-то мы и не сложили оружия. Иди, друг, не теряй времени. Как знать, может, сын Бласкеза Адольфо тоже борется в горах. А может, погиб и уже не вернется...
Обменявшись крепким рукопожатием, они расстались. В глубокой задумчивости сидел Фернандо, склонившись над картой, пока в шалаш сходились командиры отделений. Он начал безо всяких вступлений:
— Завтра из окрестных городков и селений в Вилье Эрмосо соберутся фалангисты, чтобы оттуда, соединившись с отрядом Луизо Монте, предпринять против нас карательную экспедицию. Похоже, они всерьез задумали покончить с нами. Поэтому нужно в самом начале расстроить их планы. Ночью выступаем всем отрядом. В лагере останутся только больные и раненые. Надо перекрыть все дороги к Эрмосо. В ущельях устроим засады. Фалангистские машины и пешеходные колонны должны быть уничтожены на марше. Первым отделением командую я...
Фернандо пододвинул карту и подробно ознакомил
командиров с планом операции. Раздав задания, он отпустил людей готовиться к выступлению, а сам вышел из накуренного шалаша подышать свежим воздухом. У входа встретился с командиром одного из дозоров. Тот доложил, что из Вильи Эрмосо явился связной известить партизан о завтрашнем, нападении.
— Скажите, мы уже знаем,— ответил Фернандо.— Передайте, пусть возвращается назад и предупредит наших людей, чтобы были начеку. Может, понадобится их помощь.
Небосвод темно-синим куполом раскинулся над белесыми горами и черневшими пастями долин. На юге натянутой тетивой горел Орион, а западнее синим, красным, оранжевым, алым мерцала вечерняя звезда. Где-то далеко в долине верещал земляной рак, тягучий крик его чем-то напоминал журчание ручейка.
В дом сеньора Монте с рассвета стали собираться верховые и пешие фалангисты. Мулов заводили во двор, сами шли в дом к Луизо, садились за богатый стол, ели и пили, дожидаясь подкреплений из окрестных городков. Однако условленный час миновал, а подкреплений все не было.
Из кухни в комнату и обратно с кувшинами и подносами то и дело скользила Лауренсия. Ее лучистые глаза сегодня были красны, под ними темнели круги, на землистом лице залегли горестные складки. Можно было подумать, что девушка несколько ночей кряду не смыкала глаз. Она то и дело подбегала к окну, к чему-то тревожно прислушивалась.
Издалека еле слышно донесся звук выстрела. Потом застрочил автомат — уже совсем близко.
Лауренсия кинулась в сад, взобралась на высокую каменную стену. У речной заводи, где находились бахчи, одиноко стоял ослик Бласкеза. Самого Бласкеза не было видно. Из прибрежных зарослей олеандра по одному выходили вооруженные люди. Развернувшись цепью, они торопливо зашагали к дому Монте. Впереди шли двое с винтовками в руках. Одного из них Лауренсия узнала: Бласкез!
Девушка опрометью бросилась во двор, кликнула собак, заперла их в сарае для мулов, а сама поспешила обратно в сад, влезла на забор, сняла с плеч красный платок и стала им размахивать.
Партизаны окружили дом. Человек десять с автоматами вошли во двор. Никто не произнес ни слова.
Лауренсия, Бласкез и двое других прошли на кухню. Остальные затаились под окнами. Ждать пришлось недолго. Дверь распахнулась, и на пороге кухни появился Луизо. Пошатываясь, он направился к девушке.
— Ни звука — или смерть! — партизан с автоматом преградил ему дорогу.
Луизо побледнел. Поднимая руки, он успел выхватить пистолет. На сухой треск выстрела ответила автоматная очередь. Луизо покачнулся, упал.
В комнате зазвенели стекла, послышались вопли, выстрелы. Взорвалась граната, и из открытой двери повалили клубы синего дыма.
Стрелявший партизан выронил автомат и обхватил руками голову.
— ФернандоГ Ты ранен! — Второй партизан успел подхватить своего командира, оттащил его к стене.
Лауренсия и Бласкез тоже поспешили к раненому. Бласкез склонился над ним. Струйка крови стекала со лба и терялась в густой бороде. Раненый открыл глаза. Бласкез глянул на него и опешил.
— Адольфо! — закричал он, еще не веря своим глазам.— Адольфо!
— Да, отец, это я...— пересиливая боль, прошептал раненый.
Старик упал перед сыном на колени, гладил его голову и приговаривал:
— Где же ты пропадал эти долгие годы? Где ты был, мой сын?
Боролся, отец. Я боролся... Лауренсия прижала руку Адольфо к своему горячему лбу. Она искала слова, но слова не приходили. Адольфо взглянул на нее и опять закрыл глаза.
— Не надо, молчи, Лауренсия. Я все знаю... Вы должны вместе с нами уйти в горы. И не забудьте увезти мать. Иначе... Наши враги... Они не пощадят...
Адольфо потерял сознание. Партизаны перевязали своего командира, осторожно вынесли в сад. Бласкез шел рядом. В одной руке его была винтовка, другой он поддерживал Лауренсию.
К вечеру, когда Вилья Эрмосо пришла в себя от неожиданности, девушки с веселым щебетаньем стали
спускаться с кувшинами к Белому колодцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90