— Захвати кого-нибудь из друзей и поехали.
Мой лучший друг, с которым мы вместе уезжали в Испанию и вместе вернулись домой, был актером. Отнюдь не отсутствие таланта, а двухметровый рост помешал его успехам на сценическом поприще. Во время одного спектакля он нечаянно зацепил декорации и на своих саженных плечах уволок их за кулисы. Представление было сорвано, а директор театра выставил приятеля на улицу. Однако в Испании он открыл в себе новый талант — стал отличным артиллеристом. И там, среди высоких гор, его рост оказался вполне подходящим.
Так вот, мы оба с охапками цветов прямо с вокзала явились в райжилотдел. В кабинете на столе лежала стопка ордеров. Просмотрев их, приятель сказал:
— Тут у меня квартиры, принадлежавшие когда-то немцам, отбывшим в свой фатерланд. В некоторых осталось даже кое-какое барахлишко. Хотя бы вот в этой,— проговорил он, откладывая ордер.— И место удобное, прямо в центре. Только никак не разберу, что тут за мебель. По-моему, кровати. Ну, конечно, пятнадцать некрашеных кроватей. Будет на чем переспать. Потом покрасите. На, посмотри,— сказал он, протягивая мне ордер.— По-моему, чудесная квартира.
— И место великолепное! — воскликнул я, стараясь прочитать написанное. Первая буква была не то «к», не то «г», вторая и третья не вызывали сомнений: «р» и «о», четвертая вроде «в». Дальше снова что-то непонятное. Впрочем, чего разбирать? Кровати есть кровати. Эти немцы так напишут, что, как говорится, без бутылки не разберешь.
— Только зачем столько кроватей? — заикнулся было мой друг.— С нас хватит и двух.
— Не беспокойтесь, потом отвезем на мебельный склад,— сказал начальник жилотдела,— а те, что оставите, постепенно уплатите концом!
— Ключи у дворника,— пояснил начальник.— Так что у вас одной заботой меньше. Есть где голову приклонить.
Не помня себя от радости, мы покинули райжилотдел. С букетами цветов ходили из дома в дом, и повсюду нас встречали с распростертыми объятиями, всюду нам накрывали столы. Было далеко за полночь, когда мы решили отправиться в свою новую квартиру. Громким стуком подняв с постели дворничиху, мы, роняя на пол увядшие цветы, протянули ей ордер. Долго вертела она клочок бумажки, потом, разобравшись, глянула на нас, будто мы с того света явились.
— А что же вы с гробами собираетесь делать? — спросила она, переводя взгляд на букеты.
— С какими гробами? — удивился я.— Гробы нам пока ни к чему.
— Вот я и говорю,— отвечала дворничиха.— Ведь в этой квартире пятнадцать гробов.
— Пятнадцать некрашеных кроватей,— поправил мой друг.
— Да что вы, сыночки? — воскликнула старушка.— Неужто я кровать от гроба не отличу!
— Не может быть,— возразил я.— Вы что-то путаете. Сам начальник жилотдела нам выделил эту квартиру. Так и сказал: «Чудесная квартира будет у вас, ребята». Давайте ключи. Мы от своего не отступимся.
— Это я-то путаю? — рассердилась старушка.— Чудесная квартира? Ну и ступайте в свою чудесную квартиру, коли не терпится в гробу полежать. Цветы у вас есть. Вот ключи. Уж так и быть, сама открою, а то выключатель не найдете.
Она привела нас в просторную комнату, включила свет. Мой друг окаменел у порога, меня и самого чуть не хватил удар. У стены два больших верстака. Пол завален стружками. А в дальнем углу комнаты сложены пятнадцать некрашеных гробов. И пока мы стояли, онемевшие, старушка рассказывала:
— Раньше тут была мастерская гробовщика. А продавал он их на углу, как улицу перейдете. Потом мастерскую национализировали, а верстаки с гробами остались. Если нравится, ночуйте на здоровье.
Друг посмотрел на меня и сказал:
— Вот она, твоя чудесная квартира!
— Не одна, а целых пятнадцать! — добавила дворничиха и, повернувшись, сказала на прощание: — Ложитесь на здоровье! Мир вашему праху...
Как только закрылась дверь, мой друг подобрал выпавшие у меня цветы и, усмехнувшись, заметил:
— Ну что ж! Располагайся! Мне в театре много раз приходилось лежать в гробу. Да найдется ли тут мой рост...
— Чудесная квартира! — процедил я сквозь зубы, вспоминая своего приятеля из жилотдела.— Будь он здесь, самого бы в гроб засунули...
Для моего среднего роста годился любой из этих ящиков, а с другом дело обстояло сложней. Однако и он присмотрел себе подходящий дубовый гроб. Правда, ноги слегка торчали наружу, но в изножье и в изголовье он подложил целый ворох стружек. Осыпав его грудь цветами, я тоже отправился на боковую.
— Великолепное ложе! — сказал я, с удовольствием вдыхая запах стружек.— Кто мог бы подумать, что первую ночь в Риге нам придется провести столь необычно.
— А что тут необычного? — отозвался друг, но, тут же что-то припомнив, громко рассмеялся.— Помнишь, он сказал, что эти кровати мы можем купить!
— И покрасить,— ответил я.— А позже выплатить за них финотделу.
Мой друг хохотал так неистово, что во все стороны летели стружки и дрожали стекла в рамах.
ТРУБКА
Много я перевидал всяких талисманов: медальоны, браслеты, слоники, татуировки на руках, ногах, груди, спине. Но скажи мне кто-нибудь, что существуют еще и такие, которые носят во рту, я бы не поверил. Однако есть, да-да!
По словам полковника Закиса, обладателя такого талисмана, он прошел с ним через поля сражений первой мировой войны и гражданской. Не расставался с ним и в ожесточенных боях под Старой Руссой в Отеч§г ственную войну.
И был талисман этот трубкой. Не из серебра, не из золота и не какой-нибудь там искусной работы. Самая обычная трубка, какие в разных частях света курят миллионы любителей трубок. Массивная красного дерева головка ее почти вся обуглилась, треснула сбоку и была стянута металлическим ободком. Черный гнутый чубук от времени утратил блеск, а мундштук его основательно поистерся. И, несмотря на это, мой командир, полковник Закис, жить не мог без этой трубки.
Мне, как начальнику полковой разведки, довольно часто приходилось бывать с ним вместе. В боях, на отдыхе, на передовой — командира повсюду видели с трубкой в зубах. Могу подтвердить: даже в прифронтовой бане, наскоро устроенной в землянке или палатке, полковник не расставался со своим талисманом. Он будто сросся с этой трубкой, вернее, наоборот,— трубка с ним. Так или иначе, они составляли одно целое, и невозможно было представить полковника без трубки, равно как и трубку без него. И вдруг случилось страшное несчастье — трубка исчезла!
Готовясь к наступлению, мы с командирами подразделений выехали на рекогносцировку района будущих операций. Руководил рекогносцировкой полковник Закис. Под вечер, когда возвращались обратно, слегка подморозило, вспаханную снарядами и минами землю тонким слоем прикрыли жесткие блестящие снежинки. Мы ехали через замерзшие болота, через леса, в которых терялись прифронтовые дороги. На каждой развилке кто-то из офицеров прощался с нами; сначала командиры пехотных батальонов, потом минометчики, за ними артиллеристы, саперы. И чем дальше мы ехали, тем меньше становился санный обоз. Наконец остались только мы, штабисты.
Снег повалил с новой силой, сумерки быстро сгущались, в них, как в колодце, тонули окрестности. Позади нас, на передовых, будто огненным ножом, рассекали темень трассирующие пули и ракеты. От влажных крупов лошадей шел терпкий и теплый пар, с подков слетали сплющенные комья снега, полозья наскрипывали монотонную, грустную песню. Незаметно подкралась дрема, и вскоре мы, привалившись друг к другу, спали чутким солдатским сном.
Разбудил нас громкий окрик:
— Встать!
Возница дернул вожжи, лошадь чуть не взмыла дыбы.
— Где моя трубка! — продолжал тот же голос, который мог принадлежать только полковнику Закису.
Мы соскочили с санок, тщательно прощупали тонкий слой пахучего сена, заглянули под мешок с соломой, Трубки не было. Тогда мы принялись ворошить снег вокруг полозьев. Трубки не было. Возвратились на последний развилок, где командир прощался с артиллеристами. Но и там ее не оказалось.
— Черт знает что! — воскликнул полковник Закис.— Единственный раз в жизни вынул изо рта и потерял! — Потом повернулся ко мне со словами: — Как только прибудем в штаб, соберете лучших разведчиков и явитесь ко мне за приказанием. Ясно?
— Так точно, товарищ полковник,— отвечал я.— Собрать лучших разведчиков и явиться к вам за приказанием.
Добравшись до полкового штаба, я первым делом послал связного в разведроту. Вскоре ко мне в землянку пришло шестеро лучших разведчиков — в маскировочных халатах, с винтовками на плечах, с гранатами за поясом. Все вместе отправились к командиру полка. Полковник Закис обратился к нам с короткой речью.
— Вам известно, кто вы такие? Вы мои глаза и уши. А потому слушайте! У вашего командира большое несчастье. Он потерял трубку. Вы не раз проявляли находчивость и отвагу. Проявите их и сегодня! Приказываю: во главе с начальником разведки полка немедленно приступить к выполнению задания. Задание: найти трубку. Время возвращения: после выполнения задания. Желаю удачи.
Мы козырнули и тронулись в путь. Я пытался припомнить все места, где полковник, прощаясь с командирами, вылезал из санок. Там с помощью фонариков проглядывали каждую пядь земли. Хотя снег шел не переставая, следы саней были видны хорошо. Прошло почти три часа, как вдруг на одном из перекрестков я заметил клок сена. Ковырнул его сапогом, в луче фонарика мелькнула старая, истертая, прокуренная трубка полковника Закиса. Высоко подняв ее над головой, я закричал:
— Нашел, ребята!
Меня окружили разведчики, с любопытством разглядывая талисман командира: так близко они его видели впервые.
На передовой безудержно строчили пулеметы, ухала мины, так что мы без опаски смеялись, разговаривали, вслух обсуждали эту необычную разведывательную
— Товарищ полковник, задание выполнено. Стычек с неприятелем не было. Потерь нет. Разрешите передать трофей.
Я протянул его старую боевую трубку. Полковник, принимая ее обеими руками, как что-то очень дорогое, потом обнял и расцеловал меня.
— Где разведчики? Пусть войдут! — сказал он.
Когда я с разведчиками вернулся в землянку, полковник уже сидел за накрытым столом, с явным удовольствием дымя своей трубкой. Наполнив стаканы, он заговорил будто сам с собой, и мне показалось, что на глазах у него от волнения навернулись слезы.
— Молодцы, ребята, молодцы! Век не забуду. Вы не можете себе представить, какое сокровище вы принесли. Мне весь вечер казалось, что я потерял не трубку, а сердце. Вот это разведчики, Молодцы!
Он поднял стакан. Из старой трубки к потолку землянки метнулось теплое летучее облачко дыма.
МИСТРАЛЬ
Друзья, вы знаете, что такое мистраль? Я имею в виду не экспресс Париж—Ницца, а ветер. Не знаете? Тогда вы не знаете Франции. Особенно Южной Франции, где ранней весной и поздней осенью свирепствует этот порывистый, холодный и сильный ветер. Там не то что деревья, шпили церквей слегка пригнуты к югу, к Средиземному морю. Страшен и безжалостен мистраль. Горе путнику, застигнутому им на голом, возвышенном месте. Даже в Марселе он неприятен, уж это я на себе испытал.
В Марселе я остановился в новом, современном отеле в двух шагах от старого порта. Собственно, отель от порта отделяла одна оживленная улица. Комнату мне отвели на третьем этаже. Из окна открывался чудесный вид на старый порт, Испанский квартал и белесый холм, на котором возвышается Нотр Дам де ля Гард, церковь редчайшей красоты. С наступлением темноты прожекторы освещают установленную на ней фигуру мадонны с младенцем. Говорят, эта сияющая в ночи богоматерь не раз выручала заблудившихся моряков.
Почти одновременно со мной к отелю подъехала очаровательная француженка. Мы обменялись с ней
взглядами у конторки портье. Тот, вручая ей ключ, назвал номер, находившийся рядом с моим. Соседка была одета в оранжевый, плотно прилегающий костюм. Держалась она мило, непринужденно. Худощавое лицо было очень красиво. А из-за иссиня-черных завитков выглядывали два точеных ушка с яркими сережками. Уходя, она улыбнулась мне своими темными, блестящими глазами.
«Хороша у тебя соседка! — сказал я себе.— Очень хороша!»
Распаковав чемодан, я осмотрел свою комнату. Не скажу, чтобы она была роскошная, но оставляла приятное впечатление. За большим окном-витриной, которое можно было открывать как дверь, находился просторный балкон, общий с соседним номером. Стояли там два плетеных кресла, а это означало, что здесь возможна встреча с соседкой, хотя я и не был настроен на это. Признаться, я люблю разъезжать в одиночестве. Людям книжно-кабинетного склада, к которому я отношу и себя, одиночество приносит куда больше пользы, чем путешествие в шумной компании. Быстрее схватываешь, острее чувствуешь все, что попадает в поле зрения.
Вечером, вернувшись с прогулки, я открыл балконную дверь и вышел полюбоваться старым портом, мерцавшим тысячью огней, ярко освещенными улицами, громадой холма со сверкающим в лучах прожекторов храмом Нотр Дам де ля Гард. В лицо дул пронзительный холодный мистраль, и все же я не покинул балкона. Я, видимо, родился романтиком, и не только картины природы, но даже городской пейзаж с крышами, маслянистой водой у причалов, уличной толчеей,— все это волнует меня до глубины души.
Так было и в тот вечер. Позабыв о своей соседке, я расхаживал взад и вперед по балкону, перегибался через перила, разглядывая нескончаемый поток автомобилей, потом опять возвращался на свою половину, смотрел на звезды, на море, где из тьмы проступала громада замка , в котором когда-то томился граф Монте-Кристо.
Вдруг мне показалось, что скрипнула дверь и в комнату кто-то вошел. Свет не горел, и, не видя, кто это, я поспешил навстречу. В тот же миг мистраль с размаху двинул на меня огромную раму. Зазвенело стекло, и окно разлетелось вдребезги. Звон был ужасный. Будто взорвалась мина. Может быть, потому я некоторое время стоял как вкопанный. Я был уверен, что ко мне сбежится
весь отель. Но прибежала только соседка. Испуганно смотрела она то на разодранные брюки, то на осколки, то на мое кровоточащее колено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90