На ней заглушили мотор, она двигалась по инерции. Над бортом торчало семь голов и семь автоматов. У Вентэро упало сердце. Моторка с разгона ткнулась носом в его лодку. Несколько пар рук вцепились в смоленый борт, и трое фалангистов перемахнули к нему.
— Руки вверх! Двое стояли, подняв автоматы, третий ощупывал
карманы.
— Откуда плывешь, скотина?
— С рыбалки. Хотел вот сети забросить в море подальше, а гляжу, штормить начинает... Решил уж тут, поблизости, так оно верней...
— А что выловить собирался? Партизан?
— Разве партизаны в море водятся, сеньор? Сколько лет рыбачу, а такого видеть не приходилось.
— Не приходилось? Нынче ночью тоже не приходилось? А чья это кровь?
Вентэро обомлел. Только теперь заметил он кровь на дне лодки.
— Ей-богу, не знаю, сеньор. За долгие месяцы вышел в море первый раз. Не знаю, откуда она тут...
— Ладно, садись и показывай, куда их отвез! — Фалангист ткнул ему винтовкой в грудь.
Подоспели остальные. Вентэро стоял как бы в раздумье — высокий, статный, спокойный.
Рваные облака, на рассвете таившиеся у горизонта, теперь плыли над головой. Волна становилась круче. Ветер уже гнал к берегу настоящие валы. Море понемногу начинал, пениться, клокотать и реветь.
Вентэро решился:
— Хорошо, сеньоры, я вас отвезу...
И сел за руль. Взревел мотор. Лодка, описав дугу, взяла курс на север. Трое фалангистов расселись поудобней, держа автоматические винтовки на взводе. Следом двинулись остальные лодки.
Все ближе мыс Святого Себастьяна. Вышли на гряду подводных камней. Еще ни разу в бурную погоду к ней не решалась подойти рыбацкая лодка. Вода была белым-бела. Волны, дробясь о скалы, вздымались вверх. Скалистый берег за ними едва проглядывал. Вентэро сидел за рулем, уставившись себе под ноги.
«Селестино, сын мой, нельзя тебе умирать! Ты должен жить! Должен бороться и победить...»
Среди клокотавшего моря неожиданно выросла огромная скала.
«Пора»,— подумал Вентэро.
Мотор взревел еще отчаянней, фалангисты замерли от страха. Вентэро выхватил спрятанный револьвер. Один за другим прогремели выстрелы. Свободной рукой он успел еще вывернуть руль. Лодка на полном ходу врезалась в камни, тотчас ее подхватила крутая волна. Что-то треснуло, раскололось. Вентэро оглушило сильным ударом, перевернуло и бросило на выступ скалы. Перед глазами пошли круги. Руки судорожно пытались за что-то уцепиться, натыкаясь лишь на скользкие водоросли. Другая волна с размаху швырнула его о скалу. Бушующий водоворот затягивал все глубже и глубже...
Днем позже на берегу между мысом Святого Себастьяна и мысом Черным рыбаки обнаружили нескольких утопленников. Одного из них сразу опознали.
ПО ТУ СТОРОНУ ПИРЕНЕЕВ
Памяти героя-партизана Кристино Гарсия
Весь вечер они взбирались по южному склону Сьерра-Невады. Слева от них подымалась высочайшая вершина этого горного .хребта — Пико дель Муласен. Сдвинув на заснеженный затылок мохнатую папаху облаков, Пико дель Муласен вроде бы подсмеивался над людьми: «Эй вы, черви земляные, напрасно мучаетесь! Вам ли достигнуть моих величавых вершин!»
Но люди шли и шли. Они карабкались и соскальзывали, пытались вновь подняться, цепляясь за выступы скал, и снова скользили, то и дело подавая друг другу для помощи руку. Без передышки, час за часом, поднимались они все выше и выше.
Впереди шли вооруженные люди в синих беретах и широкополых сомбреро, одежда их была изодрана о камни и колючие растения.
Отыскивая дорогу среди скал и ущелий, следом за ними тащились погонщики мулов со своими четвероногими навьюченными помощниками. За ними по пятам — женщины с детьми. Замыкал шествие такой же, как впереди, вооруженный отряд.
Горная вершина неуклонно приближалась; устыдившись своей прежней насмешки, Пикодель Муласен закутал заснеженные плечи в мягкий плащ из облаков. Сквозь серую дымку тумана пробивался едва видимый серебристый свет луны.
Откуда-то снизу, из долины, доносилась пулеметная стрельба. Далекие выстрелы повторяло эхо. Женщины и дети вздрагивали и тревожно озирались. Их пугало эхо, многократно усиливавшее звук. Порой им казалось, что смертоносный град сыплется прямо на их головы.
Постепенно выстрелы удалялись и наконец стихли. Долину заполнили черные ночные тени и тишина, та тишина, от которой клонит в сон уставших в сражениях бойцов, которая незаметно смежает веки, заставляя забыть о грозящей опасности и тяготах завтрашнего дня.
Люди засыпали, на ходу споткнувшись об острые камни, продвижение вперед замедлялось.
Матери крепко прижимали к себе старших детей, чтобы они не свалились в пропасть, разверзшую алчную пасть в двух шагах от них. Малышей сажали на мулов
и привязывали к вьючным корзинам, некоторых мужчины несли на широких плечах.
Усталые мулы шли медленно, они тоже спотыкались на каменистой тропе.
Становилось холодно. Земля покрылась инеем. Ручьи уже не шумели, как днем, не журчали, голоса их звучали чисто и ритмично, как пастушья свирель в зеленой долине.
Опустив ноги в прохладные воды Рио Насименто, головой упершись в цветущие сады Гранады, как сказочный исполин разлеглась Сьерра-Невада. Измученные люди сделали привал в еловой сумрачной чаще, вблизи заснеженных полян на горном склоне. Развьючили мулов и пустили пастись в сочной траве. Мужчины набрали сухого валежника, разожгли небольшие костры. Из плетеных корзин достали зачерствевший хлеб, соленые маслины, детям дали сушеный инжир.
Яркое пламя жадно пожирало сухие ветки. Его теплое дыхание ласково касалось усталых век. После скудного ужина почти все заснули. Дети засыпали со сладким сушеным инжиром во рту, положив головы на материнские колени. На свете нет ничего слаще, чем сон, но волшебство и истинную сладость его познал лишь тот, кто смертельно устал.
С вросшего глубоко в землю серого камня, лежавшего рядом с костром, поднялся высокого роста человек с большими беспокойными глазами. У него был кривоватый орлиный нос, под которым темнела узкая полоска усов; на голове баскский берет. Человек этот легонько потормошил за плечо одного из дремавших бойцов:
— Эй! Макарио! Макарио Родригес! И ты, что ли, спишь?
Тот, к кому он обращался, вздрогнул, поднял на тормошившего его человека усталый взгляд.'
— Что ты, Алехандро Ортэга! В глазах будто песок, а сна нет. Сижу вот, думаю.
— Ладно, потом подумаем вместе. Сейчас необходимо посты расставить...
— Товарищ командир, люди измучены.
— Давай погонщиков. Они сегодня в бою не были.
— Да, Алехандро, это единственный выход. Пусть посидят постерегут — каждый понемногу.
Макарио Родригес отправился будить заснувших
глубоким сном погонщиков. Алехандро снова уселся на крепкую спину камня.
Его взору открывалась широкая просека, когда-то здесь среди лесной чащи оставленная снежной лавиной. Сквозь просеку, освещенную луной, хорошо просматривался западный склон горы. Алехандро глядел вдаль и тихонько напевал:
О Сьерра-Невада, в пещерах борцов ты укрой, Чтоб не настигла их пуля врагов смертельных. С ними ведем за свободу неравный бой. Знаем, любовь твоя к нам беспредельна.
Расставив часовых, Макарио вернулся к костру.
— Все в порядке, товарищ командир. Тебе бы тоже не мешало отдохнуть.
— Мне не до сна. Сегодня у меня особенный день. Попробуй отгадай — почему?
— Именины?
— Нет.
— День рождения?
— Тоже нет.
— Говори, Алехандро, в чем дело? Мне невдомек. Алехандро посмотрел в глаза товарищу и чуть грустно
улыбнулся.
— Знаешь, Макарио, я и сам об этом едва не забыл. Дело давнее. Шесть лет тому назад в такую вот ночь я покинул родную Астурию, тесную и темную лачугу моего отца-углекопа. В ту пору я был совсем мальчишкой. Никто не поверил бы, что мой партизанский отряд, состоявший из таких же юнцов, как и я, к тому моменту уже целый год не давал фалангистам покоя.
Но они все-таки напали на мой след. Отца и мать расстреляли. Схватили многих моих товарищей. Мне удалось бежать. Долгое время прятался в горах. Иногда заглядывал в отцовскую хибару: там было пусто и печально... Наконец однажды ночью я срубил наши пышно разросшиеся фиговое и гранатовое деревца, которые росли в саду у колодца, поджег нашу хибару и ушел прочь из этих мест.
В Сантадерских горах я нарвался на фалангистов, преследовавших партизанский отряд басков. Еще немного — и меня расстреляли бы. Но, видимо, из-за того, что я казался моим врагам совсем мальчишкой и все твердил, что знать не знаю никаких партизан, рас-
стрел заменили концентрационным лагерем. Тех, кого по той или иной причине не расстреляли в этом лагере, кто не умер с голоду и от истязаний, через полгода отправили на Пиренеи строить укрепления вдоль границы с Францией.
Во Франции нас снова арестовали и заключили в концентрационный лагерь, где находились тысячи бойцов республиканской армии и интернациональной бригады... Вот так я расстался с родиной, Макарио.
Макарио слушал, не сводя глаз со своего командира. Никто из отряда до сих пор не знал, откуда родом их боевой товарищ. Был он небольшого роста, щуплым на вид человеком, был приветливым в обращении, однако характером отличался твердым.
Познакомился с ним Макарио в партизанском штабе, когда их обоих послали в Андалусию и поручили руководство отрядом партизан. Не раз они глядели смерти в глаза, не раз одерживали победу, терпели поражения и стойко переносили нечеловеческие трудности. А когда стихали бои, сидели у партизанских костров и, отхлебнув глоток-другой прохладного вина, рассказывали о своей жизни, родных местах, близких людях.
Алехандро был общительным, отзывчивым человеком: радовался вместе со всеми, если было чему радоваться, горевали тоже вместе, если приходила беда. Вот только о себе никогда ничего не говорил.
Макарио так и не понял, каким же образом его командиру удалось снова вернуться на родину.
На этот вопрос Алехандро ответил:
— История слишком долгая, вот если только без подробностей. В концлагере, куда я был брошен, товарищи учили меня читать и писать, тут же я стал членом коммунистической партии. Все мы учились и готовились к новым боям. Когда немецкие войска оккупировали Францию, нас отправили в рудники. Так я очутился в департаменте Гар.
Здесь нас заставляли ишачить от темна до темна, как рабов. Но мы не покорились; взорвав несколько шахт, ушли в горы. А там присоединились к французским патриотам и вместе с ними начали непримиримую борьбу с фашистами.
Победу под Сталинградом восприняли как собственную победу и стали после нее еще бесстрашнее, еще яростнее сражаться. Редко какому железнодорожному
составу удавалось отправиться на Восточный фронт из департамента Гар.
И сам не знаю, как это случилось, но вскоре мне йоручили возглавить партизанское движение в департаменте. Когда же пришла победа, завоеванная в жестоких и кровавых боях, я, конечно, очень радовался, хотя прекрасно понимал, что враг разбит не до конца. По ту сторону Пиренеев оставались те, кому удалось избежать справедливого возмездия. Там, за горами, окопались франкистские прихвостни, злейшие враги свободы и демократии.
Наша родина стала прибежищем европейской реакции. Потому-то и нет ничего удивительного, что я сегодня с вами, Макарио. Я снова перешел Пиренеи и дал клятву не выпускать винтовку из рук, пока Испания не обретет свободу. Так-то, старина! Этой ночью исполнится шесть лет, как я покинул родные места, шесть лет...
Алехандро поднял левую руку с компасом, правой показал на восток:
— Взгляни, Макарио, там Астурия, мой родной край. Человек похож на стрелку компаса: она стремится на север, а человек всеми своими помыслами — на родину. Возможно, ты иначе все это чувствуешь. Ты-то здешний, наверное, у тебя все по-другому. Ты родился на этой земле, здесь же и сражаешься...
— Ты не прав, Алехандро! — задетый за живое, воскликнул Макарио.— Я, конечно, простой крестьянин. Даже толком писать и читать не умею. Но неужели ты думаешь, что у меня нет ни сердца, ни собственных мыслей, ни чувств? Если бы это было так, я бы не сидел в горах Сьерра-Невады с ружьем в руках, спокойненько спал бы в отчем доме вместе с ослами, овцами и козами, а утром чуть свет тащился бы на помещичьи виноградники. Нет, Алехандро, я не покинул бы жену, детей, свою убогую лачугу и нищенский скарб и не пошел бы сражаться, если бы не любил свою землю, родные края, свободу.
Вспомни, Алехандро, несколько месяцев назад мы со своим партизанским отрядом проходили по горам Сьерра-Морены и по засушливом, знойным андалусским степям. Как-то вечером глядел я на иссохшую землю долины, и сердце мое сжималось от тоски, я долго не мог заснуть. За воду здесь расплачиваются потом и слезами. Тысячи крестьян умирают с голоду, работая как невольники, чтобы у немногочисленных господ-землевладельцев закрома полнились пшеницей, хлева — свиньями, погреба — вином, а карманы — звонким серебром. Сеньоры и пальцем не пошевелят, чтобы земля наша стала плодородной, чтобы мы, их работники, спали не на холодном земляном полу, а на мягкой пшеничной соломе, чтобы у всех нас был кусок хлеба и немного сладкого винограда.
Но когда мы победим, Алехандро, поверь мне, мы сумеем превратить засушливые степи в сады. Во время дождей горные реки уносят в море столько воды, что ее хватило бы для всех полей Андалусии, Эстремадура и Кастилии. Только сеньоры об этом не заботятся. Они заботятся лишь о своих кошельках и брюхе. Собственные ослы и мулы им дороже людей. Победим угнетателей — народ получит землю, станет свободным, тогда мы покорим природу. Построим плотины на горных реках, пророем каналы, по которым вода потечет к жаждущим полям и пашням. В засушливых степях, где теперь овцы и козы с трудом раздобывают жалкие клочки травы, раскинутся виноградники, зашумят рощи оливковых, персиковых и фиговых деревьев. Мы начнем выращивать земляной орех, помидоры и огурцы. Городские рабочие дадут нам машины, а мы вырастим для них богатые урожаи.
Алехандро, я не читал умных к, не знаю, возможно, жизнь станет еще прекрасней, чем я, крестьянин, способен вообразить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90