А уж если они придут, все у нас отнимут, вконец обнищаем.
У Лим Бен Чана отнимать было нечего, разве что соломенный тюфяк, на котором спал в прихожей, но по своей доброте он стал сочувствовать хозяину.
— Где это видано — все отнять! — возмущался он.— Да навряд ли они станут это делать! Соседский батрак Но мне говорил, что русские никого не тронут. Только прогонят японцев. А еще он говорил, будто в Пхеньяне утвердилось народное правительство и оно всех наделяет землей. Быть может, и вам присудит тот участок, из-за которого вы долгие годы вели тяжбу с соседом. Тогда у вас будет большое поместье.
— Большое поместье — как бы не так! — сказал хозяин, лукаво поглядывая на своего батрака.— Я вот что, Чан, давно хотел тебе сказать. Знай, это я ради тебя затеял тяжбу с соседом. Я рассудил: ты человек покладистый, живем мы с тобой душа в душу. Вот, думаю, отсужу тот участок и отдам Чану, чтоб и у него была своя земля. А мне-то он на что? Мне земли хватает. Так вот, Чан, когда придут русские, я тебе отдам какой-нибудь участок. Будем трудиться сообща. И лошадей дам, инвентарь, сможешь косить, пахать, сеять... Что скажешь? Согласен?
— Да на что мне, хозяин, ваша земля! — запротестовал Лим Бен Чан.— Земли-то вокруг много. Хватит на всех.
— Ну ладно, там будет видно,— буркнул хозяин, подливая вина.— А теперь ешь и пей, не стесняйся! Но если они в самом деле сюда придут и станут расспрашивать, ты им всю правду расскажи. Мол, жили как братья, душа в душу... И теперь уж не выходи на работу так рано и допоздна в поле не задерживайся. Ты всю жизнь спину гнул на чужих полях. Передохни, пожалуй... Ну, выпьем! Я со своими людьми всегда умел ладить. Твое здоровье, Чан!
Они чокнулись и выпили. После солнечного пекла и дневной усталости вино показалось необыкновенно вкусным. По телу Чана разлилась истома, зато язык так и чесался — хотелось говорить и говорить с хозяином. Чан никогда не был с ним так близок, никогда не относился к нему так хорошо, как сегодня. Где это видано, чтобы хозяин своему батраку землю посулил! И могло ли такое прийти в голову, что хозяин тяжбу с соседом затеял ради него, Чана! У богатого землю вздумал отсудить, чтобы отдать бедняку... Да, на такое способен лишь редкой души человек! И Лим Бен Чан уж было раскрыл рот, чтобы сказать похвалу хозяину, но тот поднялся из-за стола со словами:
— Ну, Чан, а теперь ложись-ка спать! Завтра много дел. Да не забудь, о чем тут говорили. Кто их знает, когда эти русские появятся. У них танки, самолеты. В день по сотне километров отмахать им ничего не стоит...
Лим Бен Чан не смел ослушаться. Встал, попятился к двери, кланяясь хозяину.
Чан добрался до прихожей, лег на жесткий соломенный тюфяк. Но этой ночью, самому на удивленье, ему не спалось. Все думал и думал о земле, о теплом тучном
красноземе. Хорошенький участочек стоял перед глазами, так и хотелось руки протянуть, набрать в ладони плодородную почву, припасть к ней губами... Немного погодя Чан потихоньку поднялся и вышел в сад. Было тепло и тихо, небо ясное лучистое, как зеркала в хозяйских комнатах, а в синей вышине мерцали звезды, вспыхивая, как угольки жаровни. Чан усмехнулся про себя. Странно, как это раньше ему никогда не приходило такое в голову, но ведь и впрямь как угольки жаровни, когда на ней зажаривают курицу! Земля источала запах, и это он тоже почувствовал впервые в жизни. Раньше не раз проклинал в душе землю, отнимавшую столько сил, а этой ночью вдруг полюбил ее всем сердцем.
Лим Бен Чан остановился под ветвистой вишней, которую он своими руками обкопал по весне. Опустился на корточки и, набрав полные пригоршни мягкой и влажной земли, поднес ее к губам. Земля была такая душистая! И вдруг Чану подумалось, что не так уж много ему и надо земли. Маленький участочек, в половину, нет, даже в четверть хозяйского сада. Он бы вскопал его лопатой, своими руками разрыхлил каждый комочек. На такой земле все бы поднималось как на дрожжах, только пройдись по ней с севалкой. А еще он посадил бы два дерева — яблоню и вишню. Весной они были бы сплошь усыпаны бледно-розовыми цветами, а подует ветер — лепестки полетят, подобно рою мотыльков. Только бы хозяин не забыл про свое обещание дать ему землю! А может, землю даст новое правительство? Ведь говорил же соседский батрак Но...
В мечтах о будущем Лим Бен Чан вернулся на соломенный тюфяк в прихожей. Той ночью он ему показался колючим и жестким. Долго ворочался Чан с боку на бок, думая об одном и том же. Наконец у него перед глазами расцвело вишневое дерево, а на ветвях его щебетали птицы. И Чан уснул.
Проснулся, как обычно, на рассвете. Вспомнил, правда, что хозяин наказал не вставать спозаранок, однако привычка оказалась сильнее. Самого хозяина в то утро повидать не удалось, выяснилось, он еще с вечера укатил в город и до сих пор не вернулся. Это встревожило Чана, время неспокойное, мало ли что может случиться. Но тревогу о хозяине вскоре оттеснили другие мысли — о земле, а будущем. Впервые в жизни, не дождавшись урочного часа завтрака, Чан присел на скат арыка и опять предался вчерашним мечтам.
Опомнился, когда увидел хозяина: тот бежал к не через поле, размахивая двумя японскими винтовками
— Чан, ты чего это сидишь сложа руки! — крикнул хозяин.— Японцы капитулировали. Местный сброд в городе власть захватил. Вот тебе винтовка, поедешь со мной! Мы,— и хозяин сделал упор на это слово,— мы создали другую власть — из людей, которые кое-что смыслят в делах государственных. У которых кое-что есть за душой. И твой хозяин, Чан, назначен городским префектом. Мы организовали полицейскую службу. Если хочешь, можешь остаться у меня, и вообще, если не забыл наш вчерашний разговор, ты нам должен во всем помогать. Бери винтовку, поедешь со мной! Мешкать нельзя!
Немногое понял Лим Бен Чан из сбивчивой речи хозяина. Однако смекнул, что дело принимает серьезный оборот, раз уж хозяин явился с винтовками. До сих пор ему приходилось видеть хозяина только с ружьем, когда тот выходил поохотиться. А тут настоящие винтовки, дула их таращились Чану прямо в лицо. И он, поборов страх, взял винтовку.
— Молодец, Чан! — похвалил хозяин.— Пойдем со мной и проучим этих голодранцев. Проявишь себя, и тебе воздадут по заслугам.
Во дворе дома стояла запряженная в легкую повозку лошадь. Чан натянул вожжи, лошадь рванула с места. В тихом утреннем воздухе за ними тянулось облако пыли.
На окраине города перед укрывшимся в зелени дворцом повозка остановилась.
— Приехали, Чан,— сказал хозяин.— Привяжи лошадь и следуй за мной! Сейчас скажу, что тебе делать. Да пошевеливайся ты!
Лим Бен Чан привязал лошадь у коновязи и, проходя по двору, озирался по сторонам. На этот укромный двор съехалось много окрестных хозяев с батраками. И все были с винтовками.
«Что тут происходит? — удивился Чан.— Столько народа, и все вооружены...»
Он так удивился этому, что стал посреди двора и долго не двигался с места, пока кто-то, подойдя сзади, не стиснул ему руку. Чан обернулся. Перед ним стоял Но, соседский батрак.
— Ты как сюда попал? — строго спросил Но.— Тебе что здесь нужно?
— Не знаю. Должно быть, то же, что и тебе,— задиристо ответил Чан, норовя подтянуть повыше сползавшую с плеча винтовку.
— Дурачина! — сказал Но и даже сплюнул с досады.— Тебе нельзя здесь оставаться. Чан! Уйдем со мной, пока не поздно.
— Куда ты собираешься меня увести? — рассердился Чан.— Никуда я не пойду! Тут мой хозяин, без его разрешения я не могу уйти.
— Подумай, что говоришь, Чан! — сказал Но, уводя его в безлюдный уголок сада.— Понимаешь ли, что здесь происходит? Они, наши притеснители, хотят, чтобы мы помогли им сбросить народную власть, утвердившуюся в городе после капитуляции японцев. С гор спустились партизаны и захватили важнейшие здания... Или ты, Чан, не хочешь стать свободным человеком? Не хочешь землю получить? Кто ж тебе ее даст, если не народное правительство ?
При слове «земля» Чан оживился. И Но ему показался милее, чем прежде, только он все равно колебался, не зная, как поступить. Тут вспомнился ему вчерашний разговор с хозяином, и Чан с гордостью сказал:
— Землю мне даст хозяин. Сам обещал.
Чан очень удивился, даже растерялся, когда серьезный и обстоятельный Но рассмеялся ему прямо в лицо:
— Хозяин даст тебе землю? Держи карман шире! Покажи мне такого хозяина, который подобру-поздорову отдал бы землю батраку! Вот умрешь, Чан, тогда, пожалуй, ты землю получишь, семь пядей будут твои, и то не хозяйской земли, а кладбищенской. От хозяина ты ничего не получишь!
— Ты преувеличиваешь, Но! — пытался возражать Чан.— Не все же хозяева одинаковы.
— Все они одинаковы! — стоял на своем Но.— Погляди, в кого мы превратились! Быдло рабочее — вот мы кто! От зари до зари горбим на их полях, а живем впроголодь, спим на соломе, ничего хорошего в жизни не видим. И потому пошли со мной, Чан! Уйдем к партизанам, будем бороться с ними плечом к плечу! За народную власть, а не за этих кровопийц. Пошли!
Но взял Чана за плечо, как бы собираясь его увести, однако тот высвободился:
— Да как же я уйду, когда я приехал вместе с хозяином? Он на меня рассчитывает. Нет, не могу я пойти с тобой, оставь меня в покое!
— Тогда брось винтовку, скажи, что ты с ним никуда не пойдешь!
Бросить винтовку... Нет, и на это Чан был не согласен. С винтовкой он себя чувствовал как-то спокойней, уверенней. Правда, ему еще ни разу стрелять не приходилось, но все равно винтовка придавала уверенность в собственные силы. «Может, и в самом деле надо будет воевать,— подумал он.— Как же я тогда без винтовки!..»
И потому Чан, перебросив винтовку с одного плеча на другое, решительно объявил:
— Нет, винтовку я не брошу!
— Значит, ты собираешься стрелять в меня? — с угрозой в голосе спросил Но.— Ладно, поступай как знаешь. Только хорошо подумай о том, что я сказал, Чан! Если они победят, ты навсегда останешься таким же рабом, как и прежде. И таким же олухом. Прощай, я бы не хотел, чтобы мы встретились врагами!
Но повернулся и отошел.
— Но, напрасно ты на меня обижаешься! Но-о, послушай, не собираюсь я в тебя стрелять! Но-о...
Однако тот успел уже затеряться в многолюдий. Чан еще поискал его — хотелось объясниться с Но, попросить у него прощения, только Но нигде не было. Чан заметил, что за ворота в одиночку и группами стали выходить вооруженные люди. Другие перелезали из сада через ограду. Чан жалел, что лишился друга, и уж хотел броситься за ним вдогонку, но у самых ворот его перехватил хозяин.
— Ты куда делся, Чан? — Хозяин казался чем-то встревоженным и сердитым.— Почему не пошел со мной отметиться? Вот что, встанешь здесь на карауле. Без моего разрешения никого не пропускать за ворота! Не то все разбегутся.
Хозяин взял у Чана винтовку и зарядил ее.
— Смотри, как это делается,— наставлял он,— в другой раз самому придется. А теперь охраняй ворота! Если кто-то решит улизнуть, стреляй без раздумий. Понял?
— Понять-то понял, хозяин,— проговорил Чан,— только как же стрелять в человека, если тот захочет выйти за ворота?
Хозяин зыркнул на него сердито.
— Прекратить разговоры! Выполняй приказ, не то самого пристрелят.
Хозяин поспешил уйти, а Чан стоял, привалившись к стойке ворот, ловя на себе злые и насмешливые взгляды
окружающих. Со всех сторон посыпались замечания: «Прихвостень хозяйский!», «Дубина стоеросовая!», «Продался хозяину...» Чан сообразил, что все замечания адресовались ему, и стало так стыдно, что он покраснел, как красная девица.
«А правда, чего это выдумал хозяин? Почему я должен здесь стоять? Какой из меня охранник! Ведь эти люди такие же батраки, как и я...»
Когда к воротам подошла группа вооруженных батраков, Чан спокойно пропустил их со словами:
— Ступайте куда хотите! Мое дело сторона. Просто мне велел... мой хозяин. Сам стоять не захотел, а меня поставил.
— А ты не будь дураком, пошли с нами, пока еще не поздно,— кто-то предложил ему.
Чан уже сожалел, что не ушел раньше, когда его позвал с собою Но. С чужими людьми уходить не хотелось, и он остался.
После того как добрая половина батраков разошлась, распахнулась дверь замка и во двор вышли окрестные хозяева и городские богачи, все в нарядных одеждах. Впереди шел хозяин Чана — новый городской префект, а следом за ним сыновья корейских богачей, служившие офицерами в разбитой японской армии. Оставшихся батраков построили во дворе, разделили на колонны и во главе каждой поставили по офицеру.
Хозяин Чана в сопровождении богачей обошел строй, затем поднялся на крыльцо, чтобы сказать речь. Чан по-прежнему стоял у ворот, напрягая слух, стараясь не пропустить ни слова, но шумливая толпа и поднявшийся ветер мешали слушать. Долетали лишь отдельные слова, обрывки фраз: «Тридцать восьмая параллель... Пхеньян... правительство, против которого будем бороться... Город во что бы то ни стало нужно удержать до прихода американцев... И тогда заживем как раньше... Партизаны, воевавшие с японцами, захватили в городе правительственные здания... Мы должны их прогнать, и тогда нам будет принадлежать все, как и раньше... вы сможете остаться у своих хозяев, вам обеспечены работа, кров и пища...»
Чан насторожился. А почему хозяин ничего не сказал о земле? Неужели забыл? И почему призывает сражаться против народного правительства? Ведь Но говорил: оно даст всем землю. Хорошо бы сейчас посоветоваться с Но. Только где его найти? Лучше спросить у хозяина...
Зажав винтовку под мышкой, Чан направился к хозяину.
— Ты куда, голодранец, лезешь? — пытался удержать его офицер.
— Не твое дело,— гордо ответил Чан, сильными руками отстраняя офицера.— Я иду к своему хозяину. Видишь, тот, который речь говорит...
Чан приблизился к хозяину и низко ему поклонился. Хозяин прервал речь и спросил:
— В чем дело, Чан? Чего тебе?
— Я только хотел спросить... Вы, наверно, забыли сказать, что нам тоже дадут землю. А потом, вы тут говорили, что нужно ждать американцев. А Но меня уверял, что американцы никому земли давать не собираются. Ее нам даст только народное правительство из Пхеньяна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90